8. Ф. Глинка, В. Бенедиктов, А. Кольцов, И. Никитин, А. Толстой, А. Фет, А. Майков
Всякая периодизация весьма условна. Можно, конечно, обозначить: литература начала века, середины века, второй половины века. Можно ещё более дробно распределить всё по четвертям. Но как быть с теми, кто не вписывается ни в одну хронологию хотя бы по причине долгого пребывания в земной жизни? Так, кн. П.А. Вяземского мы традиционно относим к поэтам пушкинского времени, но с таким же правом его поэзия может быть отнесена и к иным периодам: Достоевский, к примеру, этого старшего собрата Пушкина по поэзии пережил всего лишь на три года. Не забывая о том, коснёмся поэтического творчества некоторых русских поэтов, в середине века пребывавших безусловно.
Фёдор Николаевич Глинка
Поэтическую репутацию Фёдора Николаевича Глинки (1786-1880) немножко подпортил Пушкин, написавший знаменитую эпиграмму:
Наш друг Фита, Кутейкин в эполетах,
Бормочет нам растянутый псалом:
Поэт Фита, не становись Фертом!
Дьячок Фита, ты Ижица в поэтах!
1825
Тут Пушкин дал волю своему язвительному нраву — как часто в эпиграммах. Глинка же, к слову заметим, занимая важный пост при Милорадовиче, петербургском генерал-губернаторе, употребил в своё время всё влияние, чтобы смягчить участь ссыльного поэта; впрочем, и сам Милорадович Пушкину тоже сочувствовал. Но зато никто лучше Пушкина не дал столь точной, краткой, энергичной и ёмкой характеристики поэзии Глинки (в рецензии на его поэму «Карелия, или Заточение Марфы Иоанновны Романовой», 1830):
«Изо всех наших поэтов Ф.Н. Глинка, может быть, самый оригинальный. Он не исповедует ни древнего, ни французского классицизма, он не следует ни готическому, ни новейшему романтизму; слог его не напоминает ни величавой плавности Ломоносова, ни яркой и неровной живописи Державина, ни гармонической точности, отличительной черты школы, основанной Жуковским и Батюшковым. Вы столь же легко угадаете Глинку в элегическом его псалме, как узнаете князя Вяземского в страницах метафизических или Крылова в сатирической притче. Небрежность рифм и слога, обороты то смелые, то прозаические, простота, соединённая с изысканностью, какая-то вялость и в то же время энергическая пылкость, поэтическое добродушие, теплота чувств, однообразие мыслей и свежесть живописи, иногда мелочной, всё даёт особенную печать его произведениям» (7, 119).
Сколько ни пиши и ни рассуждай, а лучше всё равно не выйдет.
Эпиграмма же — насмешка больше не над недостатками стихотворных опытов Глинки, а прежде над самим содержанием их. С начала 20-х годов Глинка основное поэтическое внимание обращает на псалмы и некоторые ветхозаветные пророчества — делая их предметом нескольких вольных переложений. Позднее, написавши большую поэму «Иов» (1834), автор определил её жанр так: «Свободное подражание священной книге Иова». Такое определение не только к поэме можно приложить, но и ко всем иным «Опытам священной поэзии» (под таким названием выпущен был в 1826 году сборник значительной части духовных стихотворений поэта). Приведём хотя бы несколько названий подобных «опытов» — они говорят сами за себя: «Гимн Богу», «Искание Бога», «Желание Бога», «Блаженство праведного», «Сила имени Божьего», «Глас к Господу», «Ангел», «Молитва и чаяние», «Молись душа»…
Что заставило Глинку желать Бога, искать Бога, обращать свой глас к Господу? Причина та же, что и у многих: неудовлетворённость земным бытием, тяготение греховностью мира.
Гремит на ясном небе гром,
И хлынул в мир разврат как воды,
И мнится, воздух стал грехом…
Почто смущаются народы?..
Искать блаженства где и в чём?
Повсюду пламенным мечом
Сечёт обиженная совесть,
И тлеют заживо сердца;
Ни в чём желанного конца!
Всё недосказанная повесть!
1835
Вот один из приговоров идеалу эвдемонической культуры. Из такого состояния — как к Богу обратиться?
Как с пылкой жаждою елень,
Когда сгорает знойный день,
Склонив рога, бежит, усталый,
Глотать шумящие кристаллы
В брегах студёного ручья,
Так, истомясь, душа моя
В пустынях знойных дольней жизни
Летит к святой своей отчизне,
К Тебе, владеющий судьбой,
К Тебе, мой Боже, Боже правый!
Твоей упиться жаждет славы
И слить навек себя с Тобой!..
1826
Глинке удалось поэтически сформулировать условие истинного счастья в земном мире:
Если хочешь жить легко
И быть к Небу близко,
Держи сердце высоко,
А голову низко.
1830-1840-е
Короче, пожалуй, о смирении и искании небесных сокровищ не сказать.
Религиозные настроения сказались в Глинке ещё в годы обучения в кадетском корпусе, где сильное впечатление произвёл на него учитель Закона Божьего отец Михаил (будущий митрополит Петербургский). Искание правды становится на всю жизнь определяющим состоянием Глинки: он даже клятву даёт, выйдя из корпуса, «всегда говорить правду». Удручённый неправдою мира, человек всегда стремится эту правду утвердить — и прежде на том поприще, какое определено ему судьбой. Глинка служил долго и беспорочно, вначале на военных должностях, затем на статских, поднявшись до генеральских чинов. Его имя можно назвать среди героев наполеоновской кампании, за которую был награждён он многими отличиями, иностранными орденами в том числе. Много и нередко успешно боролся он, исполняя государственные служебные обязанности, с тою неправдою, какою так изобильна всегда сфера административного управления, как военного, так и гражданского. Вероятно, отчаяние бессилия, которое порою овладевает человеком, стремящимся честно служить благу всеобщему, завлекло Глинку искать и иных путей борьбы со злом: он вступает в «Союз спасения», а затем в «Союз благоденствия», ещё сравнительно безобидные декабристские общества. Благодаря этому, к Глинке прочно пристал ярлык: поэт-декабрист. Декабристом он был умеренным, монархических убеждений не покидал, поэтому хоть и был арестован, побывал в крепости, но наказанию подвергся мягкому: ссылке на гражданскую службу в Олонецкую губернию — тем и обошлось. Крепостные же впечатления отозвались в строках, ставших известной песнею:
Не слышно шуму городского,
В заневских башнях тишина!
И на штыке у часового
Горит полночная луна!
1826
Была и иная причина декабристских увлечений Глинки: в общество он пришёл, подобно многим другим, из масонской ложи. В масонстве он, как и большинство русских, надеялся отыскать средство к углублённому познанию истины, средство нравственного совершенствования собственного и исправления общественного устроения. Кто не заблуждался в не вполне зрелые свои годы… Соблазна мистической тайны Глинка также не избежал. Он и в более поздние времена (с середины 50-х годов) тем же увлекался: даже спиритизмом. Собственно, сама духовная поэзия его отчасти из этого источника начало взяла: он сам в мемуарах признавался, что ещё в ранние годы, когда стихов не писал, — «играл про себя в мечты и поэтизировал», а затем доводил эту игру до почти реальных «видений». Такая сила воображения не может не соблазнить поэта на блуждание в тупиках мистических обольщений.
А с другой стороны — духовная поэзия была для него средством осмысления собственного времени, его забот и тревог. Исследователи давно отметили, что вольные переложения псалмов становилось под пером Глинки близкими гражданской оде. Или: через переживание страданий Иова поэт пытался постичь смысл выпавших на его долю испытаний. От своих забот и от своего времени никуда не уйти.
В спорах вокруг «чистого искусства» и его взаимоотношения с гражданскими мотивами — Глинка сказал своё слово: утверждая, что поэзия и отклик на живые запросы времени совместны и необходимы в этой совместности.
Два я боролися во мне:
Один рвался в мятеж тревоги,
Другому сладко в тишине
Сидеть в тиши дороги
С самим собой, в себе самом.
Несправедливо мыслят, нет!
И порицают лиры сына
За то, что будто гражданина
Условий не снесёт поэт…
……………………….
И легче станет с жизнью битва
И труд страдальца под крестом,
Когда холодная молитва
Зажжётся пламенным стихом!
Не говори: «Поэт спокойным
И праздным гостем здесь живёт!»
Он буквам мёртвым и нестройным
И жизнь, и мысль, и строй даёт…
1846
Было бы ошибочным предположение, что декабрист в прошлом и поборник гражданственности (в поэзии и на служебном поприще) должен сблизиться с новым революционным поколением — напротив: Глинка с годами всё более исповедовал славянофильские взгляды, в безверии же нигилизма и западничества видел проявление зла и исток возможных бед. Среди его друзей — Аксаковы, Хомяков, Погодин, Шевырёв (хотя и Чаадаев тоже). Многие его «последекабристские» стихи легко осмыслить в русле именно славянофильской поэзии. Из известнейших — величественный гимн Москве:
Город чудный, город древний,
Ты вместил в свои концы
И посады и деревни,
И палаты и дворцы!
Опоясан лентой пашен,
Весь пестреешь ты в садах;
Сколько храмов, сколько башен
На семи твоих холмах!
……………………….
Кто, силач, возьмёт в охапку
Холм Кремля-богатыря?
Кто собьёт златую шапку
У Ивана-звонаря?
Кто Царь-колокол подымет?
Кто Царь-пушку повернёт?
Шляпы кто, гордец, не снимет
У святых твоих ворот?!
Ты не гнула крепкой выи
В бедовой своей судьбе,
Разве пасынки России
Не поклонятся тебе!..
Ты, как мученик, горела,
Белокаменная!
И река в тебе кипела
Бурнопламенная!
И под пеплом ты лежала
Полоненною,
И из пепла ты восстала
Неизменною!..
Процветай же славой вечной,
Город храмов и палат!
Град срединный, град сердечный,
Коренной России град!
1840
Глинка был автором не только стихотворений и поэм, но и опытов в драматическом жанре, басен, мемуарных записок, научно-исторических статей и пр. Наследие его огромно и не во всей полноте освоено исследователями и любителями изящной словесности.
Тот же, кто не поленится вычислить разницу между хронологическими обозначениями крайних дат земного пути Глинки, не удержится от того, чтобы не подивиться и его долголетию.
Становлению духовной тематики в русской литературе посвятил многие свои исследования А.Н. Стрижев. Приведём некоторые его наблюдения и выводы:
«Сороковые годы XIX в. отмечены появлением ряда замечательных книг духовного содержания, написанных понятно, правильным литературным слогом, без тени нарочитого назидания. Эти задушевные книги предназначались прежде всего людям из простонародья, чтобы приохотить их читать нравственные, глубоко православные сочинения. И к чтению потянулись простецы — приказчики, мастеровые, крестьяне. Душеполезные книги распространяли по всей Руси проворные офени, нагружаясь тяжёлыми коробами в лабазах издателей. Их перепрятывали по котомкам странницы, чтобы, отшагав просёлками многие вёрсты, присесть в укромном уголку и прочесть душепитательный рассказ на евангельскую притчу, а ежели посчастливится, то и достать книжку, повествующую о земной жизни Богородицы.
В создании такой благочестивой литературы для народа самое живейшее участие принимала Авдотья Павловна Глинка (1795-1863). Главная её книга «Жизнь Пресвятые Девы Богородицы, из книг Четьи-Миней» (М., 1840). Твёрдый характер, безупречный литературный вкус, обширные познания в Священной истории закрепили за Авдотьей Павловной руководящую роль в среде церковных беллетристов. Вместе с мужем, поэтом Фёдором Николаевичем Глинкой (1786-1880), она перелагает псалмы стихами, пишет вместе с ним поэму «Божественная капля» — о крестных страданиях Христа, создаёт акафисты святым. Имя Авдотьи Глинки становится хорошо известным читателям православных журналов «Маяк современного просвещения» и «Странник». Писательницей Глинкой создано «Житие и акафист святой великомученице Анастасии-Узорешительнице» (М., 1868). Примечательно, что основные произведения Авдотьи Глинки не устарели до сих пор, их переиздают и читают.
С пробуждением интереса к духовной прозе среди широкого круга читателей в России начинают возникать периодические издания, рассчитанные на православную семью. В 1842 г. писательница Александра Осиповна Ишимова (1804-1881) взялась издавать детский журнал «Звёздочка». В нём подростки находили яркие рассказы из отечественной истории, назидательные проповеди на праздничные дни и в знаменательные даты, воспоминания паломников, побывавших в святых обителях. Перу Ишимовой принадлежит несколько хорошо написанных книг: «История России в рассказах для детей» (1837), «Каникулы 1841 года, или Поездка в Москву» и ряд других. «Золотыми книгами детства» называли читатели произведения Александры Ишимовой. А её журнал «Звёздочка», просуществовавший до 1864 г., положил начало выходу в свет целой серии душеполезных периодических изданий.
В 40-е годы XIX века начала свою литературную деятельность и духовная дочь святителя Игнатия Брянчанинова Софья Ивановна Снессорева (1814-1904). Особым вниманием читателей пользовалась её повесть «Дарьюшка» (1864), в центр повествования которой поставлена духовная подвижница из народной среды. Выходили и другие книги С. Снессоревой: «Монахиня Ангелина» (С-Пб., 1888), «Санкт-Петербургский Воскресенский первоклассный общежитийный монастырь» (С-Пб., 1887), но главным произведением писательницы был труд «Земная жизнь Пресвятой Богородицы и описание святых чудотворных Ея икон, чтимых Православной Церковью» (С-Пб., 1892), не утративший познавательного интереса и в наши дни.
Ещё плодотворнее поработала на ниве духовного просвещения писательница Александра Николаевна Бахметьева (1823-1901), создав целую серию душеполезных книг для детского чтения. Главные её сочинения: «Рассказы из истории Христианской Церкви. От I-го до половины XI века. Части 1-3 (М., 1863), «Рассказы из русской церковной истории. Части 1-2 (М., 1860), «Рассказы о земной жизни Иисуса Христа. Кн. 1-5 (М., 1857-1858). Излагала А. Бахметьева для детей и жития святых, в частности жития просветителей славян Кирилла и Мефодия (1885). Произведения писательницы отмечены верностью духу Предания, простотой и живостью повествования. Многочисленные переиздания её книг говорят о незатухающем интересе к ним со стороны широких кругов читателей»[194].
[194] Личный архив А.Н. Стрижёва.
Комментировать