Владимир Николаевич Крупин
Среди писателей русских, пребывающих в литературе на рубеже веков и тысячелетий, наиболее последовательно и сознательно упрочил себя в Православии — Владимир Николаевич Крупин (р. 1941). И его путь был, конечно, не прост, следовал через сомнения и ошибки. Сам писатель о том откровенно рассказал — в очерке, написанном специально для этой книги:
«С самого раннего детства я хотел быть писателем. Родись я в городе, я был бы насквозь книжным, ибо книги для меня были как иконы. Но сама сельская жизнь: огород, дрова, сенокос, ягоды, грибы, летом река, зимой лыжи — все эти труды и радости крепко держали меня в реальности бытия. И всё же при любом удобном случае, я сбегал от жизни в литературу. Писал стихи (впервые, одиннадцатилетним, вечером 31 декабря: «Растет история, и вот — // мы вместе с ней растём, // и пусть войдём мы в Новый год, // как в новый дом войдём» ). Мы входили как раз в 1953 год.
Где я мог после школы работать, если с детства был рабселькором районки и областной молодёжной? Конечно, в газете. Тем более, что наша двухполоска «За социалистическую деревню» превращалась в четырёхполосную «Социалистическую деревню». Два года счастья, когда в 16 лет пришёл в газету, когда писал много и непрерывно, закончились осознанием того, что можно стать приложением к потребностям газеты. Не отпускали, но ушёл в ремонтно-техническую станцию слесарем. Конечно, всегда и везде, при своей пассионарности, был комсомольским активистом, рвался в партию, писал: «Я всем скажу, не между прочим // до гроба в память врезав даты: // я кандидатом стал в рабочих, // я в партию вступил солдатом…». Так и было. Я ушёл в армию, служил в ракетных войсках три года, и поступил затем на литфак Московского областного пединститута.
Я почему так долго подступаю к главной теме — православности творчества? Потому что мне и самому важно понять пройденный путь. Я жил литературой, до сих пор эксплуатирую свою тогдашнюю память, хранящую гигантское количество прочитанного. И почему же тогда лет семь-восемь назад я говорил, писал статьи на тему о бесполезности, даже вредности художественной литературы? Думаю, потому, что воцерковление, которое, как милость Божия, пришло примерно в начале семидесятых, не могло не привести к мысли, что спасение исходит не от вымысла, что всего труднее спастись именно писателю. Вместе с тем, я за долгие годы писательства видел очень много порядочных пишущих людей. Искренне любящих Отечество, искренне пытающихся помочь стране и людям. Но и они даже близко не подходили к такой духовной литературе, которая означена именами святителей Иоанна Златоустого, Василия Великого, Григория Богослова, Тихона Задонского, Феофана Затворника, Игнатия Кавказского (Брянчанинова), Иннокентия Херсонского, оптинских, афонских, глинских, киево-печерских, сергиево-посадских старцев… Тогда зачем писать? Вот если бы светские произведения были мостиком меж читателями и Церковью, приводили бы своих поклонников к чтению духовной литературы… Но нет же. Может быть, подспудно, но есть же у писателей мыслишка, что после чтения духовной литературы не захочется возвращаться в мир теней, на словесную «фабрику снов». Помню, давно сказал одной женщине: как же так, не читала она того-то и того-то. «Миленький, — отвечала она, — зачем, есть же Евангелие».
Почему трудно спастись пишущему? Об этом куда лучше нас, грешных, сказал о.Иоанн Кронштадтский. Два, почти невольных, греха у писателя: постоянный суд (осуждение, оценка) людей, событий и грех самомнения, творчества: «Я создал, я написал, я сотворил…»
Но и всё же, с годами думаю, что если есть спрос на художественную литературу, то и она будет отвечать на него. Другое дело, как. По крайней мере, хорошая литература учит нравственной жизни. А путь нравственного человека один — к Богу. Слабое утешение, так как сколько угодно поколений читателей, прочтя горы книг, так церковного порога и не переступили. Более того, литература СССР была, в общем-то, вся нравственна. Что же она почти мгновенно потеряла читателей, отдав их чтению бульварной беллетристики?
И теперь время вернуться к началу. Кто же, как не Господь, даёт способность к писательскому ремеслу? Кто же, кроме Господа, мог привести меня на Великорецкий крестный ход, где я вижу такие высокие образцы православной веры? По Божию Промыслу видел я в своей комсомольской юности Пасху Христову во времена Хрущёва, когда милиция поощряла пьяных парней вырывать у верующих из рук хоругви, иконы, гасить свечи. Слава Богу, я был не в их числе, а в дружине, которая этих старух охраняла. И я видел, что этих старух режь на куски, жги огнём, что хочешь, а они пойдут за Христом. И доходило сознание до простой мысли, что никакие коммунисты (вариант: демократы) не смогут помешать верить в Бога. И хотя ещё впереди была духовная встреча с Василием Великим, говорившим, что ни тюрьма, ни смерть не разлучат его со Христом, но уже сама жизнь показывала великие примеры православной веры.
Господь привёл меня в 63-м году в Сергиев Посад, тогдашний Загорск. Что-то же привело. Зачем-то же пили святую воду, не только же от жажды. Набирали с собой. И именно у того студента разбилась бутылка с водой, который кощунствовал. Помню отпевание (конечно, гораздо после смерти, в 76-м году) Николая Рубцова, помню батюшку, говорившего, что грешный раб Божий Николай многих заблудших просветил, хотя сам, по-видимому, не соблюдал правил посещения храма, таинств исповеди и причастия.
Да и в литературе уже выбирались места, где дышало присутствие Духа Святого. Царевна вначале «затеплила Богу свечку», а уж потом «затопила жарко печку». Печорин не видит в таманской хате ни одного образа — «дурной знак»! И так далее.
То есть Господь не оставил Своей милостью и вразумил меня, многогрешного. К жизненным впечатлениям, к литературной начитанности, к попыткам творчества прибавилось определяющее ощущение воли Божией. Простые истины: «Без Бога ни до порога», «Кому Церковь не мать, тому Бог не отец», «Невольник — не богомольник», «Бога не боюсь — всего боюсь, а Бога боюсь — ничего не боюсь», — истины эти вошли в сознание как долгожданные определяющие величины.
Красота окружающего мира (а я рос в местах красоты дивной, на вятской земле, где чиста и целомудренна не только природа, но и язык, и отношения меж людьми, ибо вятская земля всегда была очень набожной), красота мира, в котором взрослел, соединялась с вымышленной красотой художественных произведений, но, слава Богу, молитвы, духовное руководство, Церковь, службы, исповедь, духовная литература сказали, что есть высшая, надмирная, надземная красота. Но надо очень сильно постараться, чтобы увидеть её. Красота эта неизреченна. Восхищаемые в пределы Царства Божия не могли выразить словами красоту, которую видели, музыку, пение, которые слышали, запахи, которые ощущали. Да и почти все девятые икосы Акафистов Божией Матери, святым говорят о бесполезных попытках поэтов выразить словами то, что только может быть ощущаемо духом. «Ветии многовещанные» немотствуют «яко рыбы безгласные», «яко камни». И это о таких повелителях письменного слова, как Иоанн Златоустый, например, преподобный Андрей Критский, св.Иоанн Дамаскин. Что ж нам, смертным, после этого думать о своих трудах?
Надо работать, пуская в оборот данные тебе таланты. И стараться все их употребить во славу Божию. А уж как получится, судить не нам.
Могу назвать те работы, в которых главной была мысль, что возрождение России может быть только на пути Православия: «Великорецкая купель», «Крестный ход», «Слава Богу за всё», «Прощай, Россия, встретимся в раю», «Как только, так сразу», «Люби меня, как я тебя», — это повести последнего десятилетия. Даже и ранние: «Живая вода», «Сороковой день», «Ямщицкая повесть», «Зёрна», «От рубля и выше», «На днях или раньше», «Вербное воскресенье» и др. — говорили о стремлении человека к Богу, о его одиночестве в обезбоженном мире. О том же и множество рассказов, статей.
Хотя названия книг и повестей у меня почти все имеют религиозную окраску, было бы самонадеянно сказать, что православные мотивы всегда руководили моим пером. Нет, но всегда было ощущение, что истина именно тут, в Боге. Не в каком-то хитроумно изобретённом высшем разуме, который умудрялись писать с большой буквы, а Бога с маленькой (за этим следили), не в каких-то высших силах, а именно в Боге. Да, вырастая в безбожном образовании, в идеологии официального атеизма, я со всех сторон был окружён православным мировоззрением. Пусть иногда наивным, граничащим с язычеством или суеверностью, но то, что в моих родителях, дедушках, бабушках было благоговение перед Богом, — это спасло меня на всю жизнь. 21 июля, сенокос, старуха гребёт и говорит: «О Казанска Божья Мать, сено помоги сметать». Председатель, завидя тучу, бежит за кусты и украдкой крестится. Пословицы, поговорки, постоянное «Слава Богу», самопроизвольно вырывающееся «Господи» — было вопреки любому атеизму. Тем более, резонная мысль была всегда: если Бога нет, то с кем же атеисты борются? И, казалось бы, большевики, по идее, должны были потакать колдунам и всяким ведуньям — нет, и с ними боролись; ведь если есть нечистая сила, значит, есть же и чистая. Это всё замечалось.
В работах было не явное, но иногда осознанное устремление к покорности судьбе (судьба — суд Божий), но и устроение жизни по правилам народной нравственности, то есть по заповедям Божиим. Когда, с 70-х, вера в Бога стала осознанной, то и писательство стало осмысленным. И скажу, что никогда, ни разу ничего цензура о Боге не снимала. Вот о пьянстве вырезали, о несчастиях деревни, о плохих дорогах. Никогда не прибегал к эзоповому языку, намёкам, иносказаниям, о которых любят говорить в пен-клубе.
В «Ямщицкой повести» и в «Зёрнах», первых повестях, цитаты из Писания, народные пословицы о Боге были непроизвольны — герои такие, но и для «усиления» текста. Хотя цитата из Евангелия «выжигает» текст вокруг себя. А неудачное её употребление делает бесполезным это употребление. В «Живой воде» герой, женатый на верующей женщине, вначале сопротивляется религиозному чувству, но пройдя через испытания, пытается даже перекреститься.
В «Великорецкой купели» попытка рассказать, как человек смог пронести веру через лагеря и каторгу. Начав с общения с протестантами, отказавшись взять в руки оружие и посаженный за это, Чудинов Николай Иванович (в жизни Прокопий Иванович) приходит к Православию и долгие годы фактически возглавляет Крестный ход (священникам запрещали ходить на Великую). Здесь же отношения с братом, который воевал, но к Богу пока не пришёл.
«Крестный ход» — это скорее не повесть, а дневник Крестного хода. Здесь искупление авторской вины перед теми, кого описывал, но с кем не прошёл по пути Крестного хода.
«Слава Богу за всё» — попытка вместе с героем (от первого лица) пережить страшную трагедию октября 93-го года. Это путь от Москвы до Сергиевой Лавры. Повесть явно и даже вызывающе антидемократична.
«Прощай, Россия, встретимся в раю» (название не очень) — это о самом простом человеке, Косте, просто о том, как он сохранил душу в нечеловеческих обстоятельствах. Тут скрытая, но видная полемика с теми, кто преподносит советскую действительность только в чёрных красках.
«Люби меня, как я тебя» — перифраз «Возлюби ближнего, как самого себя», народное выражение, слышанное с детства. Здесь пытался показать земную любовь как отблеск небесной.
Написал очень много рассказов и статей на темы христианства в жизни: «Вася, отбрось костыли», «Первая исповедь», «Событие, вписанное в вечность», «Поздняя Пасха», статьи о православной педагогике, «Православная азбука», книга о Святой Земле, текст книги к 10-летию Патриаршества Святейшего патриарха Алексия, очерк о Палестине «Незакатное солнце»… написано много. Что останется — Бог весть. Это же всегда было во мне: как Бог даст, говорили, Бог управит. О ненавидящих и обидящих нас мама всегда говорила: дай им Бог здоровья, а нам терпения… То есть вошедшее в сознание и сердце потом сказалось. Православное окропление текста происходило от самой жизни.
Параллельно с внутренним ростом души я проходил совершенно естественный путь русского интеллигента. Если я люблю Россию, я обязан знать её историю. Я углубляюсь в русскую историю и понимаю, что бессмысленно овладевать знанием дат, фамилий, событий, не беря в рассуждение православную веру. Потому что только Божиим вмешательством в судьбу России можно объяснить все ключевые моменты русской истории. Москва — не третий Рим, а Иерусалим Нового Завета, Дом Пресвятой Богородицы, отсюда и сила бесовской злобы на неё и наша уверенность, что Господь нас не оставит. Конечно, Россия — государство, и как всякое государство может крепнуть и слабеть, даже (по Гумилёву) иметь сроки жизни и смерти. Но Россия — православное государство, и для нас нет вопроса: вы за Христа или за Россию. «Удручённый ношей крестной», ходил и ходит по России Спаситель, это главное наше счастье. И какая же литература может быть у России? Только православная, только духовная. Светская, мирская — только ступень, возводящая к ней»[137].
[137] Личный архив Крупина В. Н.
Комментировать