Ю.О. Домбровский
Ю. О. Домбровский (1909-1978) в романе «Факультет ненужных вещей» (1965; первая публикация в России — 1988) позволил себе дать краткое осмысление евангельских событий. Автора занимали прежде всего проблемы эпохи сталинской диктатуры, посредством которых он стремился осмыслить как всю советскую историю, так и основы человеческого бытия вообще.
Роман Домбровского — это «роман о праве», как он сам признался однажды. Смысл названия раскрывается в словах главного героя романа, Зыбина: «Право — это факультет ненужных вещей. В мире существует только социалистическая целесообразность. Это мне следовательница внушала»[103]. Право, а точнее бы сказать, принцип юридизма, становится в пространстве романа основополагающей жизненной ценностью. Главное преступление, совершённое сталинским режимом, по Домбровскому, это отвержение человеческих прав, то есть нарушение важнейшего закона жизни.
Но право есть несовершенное производное от морали (которая, в свою очередь, зиждется на религиозных нормах), и поэтому сосредоточить всё эстетическое внимание на проблемах правовых — значит сделать сущностный перекос в осмыслении важнейших основ бытия как личности, так и общества. Стоит напомнить, что сам Ленин в знаменитой речи на III съезде комсомола (а ранее его Нечаев в «Катехизисе революционера») противопоставлял революционной целесообразности не право, но именно мораль — и был в том ближе к сути своей идеологии. Домбровский сузил проблему, осуждая подмену классовыми понятиями именно юридических ценностей. Это, конечно, сделало роман особенно популярным в диссидентской среде, в кругу правозащитников.
По правовым критериям оценивает писатель и Евангелие. Сквозь собственные проблемы рассматривает автор и его герои евангельскую историю, пытаются поверять вечность категориями узковременными. В центре внимания — вопросы следствия, судопроизводства, свидетельства и лжесвидетельства и т.п. Даже события Страстной седмицы толкуются с этой точки зрения.
Так, зная систему сексотства и стукачества, созданную «органами», автор (правда, устами своих героев) отстаивает оригинальную версию, что подлинным предателем Христа был не Иуда, но некий очень близкий Учителю человек, о роли которого Сам Христос даже не подозревал (про Иуду же Он «откуда-то узнал»). Этот предатель (скорее, кто-то из апостолов) во время суда и казни на Голгофе ходил со всеми в толпе, проливал слёзы — так и оставшись неразоблачённым во все последующие времена.
Смысл Голгофы объясняется просто: «…Этот плотник или строитель <…> понимал одно — мир смертельно устал и изверился. У него нет сил жить. Выход один — надо восстановить человека в его правах. Но знал он и ещё одно — самое главное! За это придётся умереть!»[104] Что и произошло: «То есть так произошло искупление, друзья мои. Человек был снова восстановлен в своих правах»[105].
Впрочем, и само искупление названо на страницах романа — басней[106].
Христос же, хотя порою и напоминается, что Он — Сын Божий, представлен в рассуждениях персонажей как обыденный человек, очень неумело делавший своё дело, прежде всего, неумело подобравший учеников: «Подумать только, какую компанию он себе собрал. Пётр отрёкся, Фома усомнился, а Иуда предал. Трое из двенадцати! Двадцать пять процентов брака. Да любой начальник кадров слетел бы за такой подбор»[107]. Но этот не умевший разбираться в людях наивный человек одновременно был и большим хитрецом, так ловко произносившим свои проповеди, что «следственные органы» того времени никак не могли изловчиться и уличить его в криминальных призывах, хотя он и являлся истинным революционером, помышлявшим о разрушении иудейских порядков. Это прекрасно понял Пилат, увидевший в нищем проповеднике своего союзника в борьбе с ненавистными иудеями. Лишь трагическое стечение обстоятельств не позволило прокуратору оставить столь необходимого ему бунтаря в живых. Таким образом, пересказ евангельских событий утрачивает подлинную глубину осмысления, сводится к житейским пересудам и поверхностным оценкам.
В романе цитируются кощунственные отзывы о Христе разного рода противников христианства, но нигде не даётся ни отвержения их, ни хотя бы объективного комментария.
Основные речения о Христе произносит бывший священник Андрей Куторга, отрекшийся от сана, но пишущий научное исследование с разбором юридических тонкостей суда над Христом. Это придаёт всем высказанным сентенциям особую авторитетность: священнику, пусть и бывшему, но учёному, и карты в руки. Правда, этот персонаж оказывается тайным стукачом, да и в знании материала не очень твёрд: в пересказе Писания и в толковании основ церковной жизни делает несколько явных и непростительных ошибок, например: «Да, Христово ученье это самое: “Несть Эллина, несть Иудея” — неоригинально! Всё это уже было! Да!»[108]. Бывший батюшка приписал Христу слова апостола Павла (Гал. 3:28). Однако это, кажется, никого не смущает — и суждения о вере в итоге обретают облик заурядного гуманизма. Того гуманизма, которого недостаёт сталинскому режиму:
«Ибо человек <…> не только самое дорогое, но и самое надёжное в мире. Вот последнее-то, кажется, товарищ Сталин себе уяснил далеко не полностью!»[109]
Какова же итоговая мысль, из всего вытекающая? Для утверждения гуманизма необходимо вернуть человеку утраченные права. Это когда-то сделал Христос, это же необходимо совершить и в новейшее время. Христос явил и образец для подражания, ибо ради прав человека принёс Себя в жертву свободно. Свобода же в соединении с правами человека является высшей жизненной ценностью, ради которой можно и нужно вновь и вновь жертвовать собою.
Такие идеи были всегда привлекательны для либерального сознания. Не учитывалось всегда же одно: вне веры подобные суждения утрачивают всякий смысл, ибо дом строится на песке. Домостроительство Спасения, Крестное Искупление первородного греха сводится к некоему юридическому деянию ради утверждения человека в земной жизни.
Споры и размышления о духовном, совлечённом на душевный уровень, превращаются всегда в пустые разглагольствования, лишённые глубины и прочной основы.
Вспомним вновь мудрую мысль Гоголя: сколько ни выдумывай, всё равно не скажешь ничего глубже того, что есть в Евангелии. Но совопросники века сего захотели увидеть в проповеди Истины лишь юродство. И подправить то, что представилось им недостаточно разумным и основательным. От нас же немногое требуется: сознать, что все их истины суть измышление лукавого рассудка.
Рассудок может подлинно поразить нас — и проницательностью своею, и неподдельным остроумием, и живостью мысли. Но не печально ли, когда Истина низводится до уровня головной боли пятого прокуратора Иудеи всадника Понтийского Пилата, до безмысленных фантазий неудавшегося семинариста, до компьютерных перфокарт, до узкого идеала либерального сознания?
Важно и то понять, что такое низведение Истины есть ее низложение. Всякий раз при этом совершается интеллектуальное и этическое жертвоприношение: в жертву приносится Сын Божий. Именно Его пытаются обречь на небытие, заменив слабой тенью, миражом, нелепой формулой, галлюцинацией — и жертва обретает сакральный смысл, при всех попутных утверждениях о полнейшей невинности развлекающих нашу скуку литературных игр и забав.
Комментировать