6. Иван Андреевич Крылов
Иван Андреевич Крылов (1769-1844) мог бы и затеряться в истории русской литературы в кругу многих, когда бы не одолел шаблонов просветительской сатиры, коей увлекался, вступая на литературное поприще. Все исследователи дружно твердят о его именно просветительских идеалах в ранний период творчества, что нам теперь малоинтересно.
Сатира и вообще опасна соблазном для всякого литератора: легко приучить себя к искажённому воззрению на мир, каково заключено в сатире несомненно. Всё дело в мере. Можно пользоваться каким-то средством в малых дозах, можно злоупотребить слишком — лекарство тогда превращается в яд. Это испытали многие сатирики.
Крылова же выручило то, что позднее стало важнейшим в его личности и творчестве: русский взгляд на жизнь, определяемый православным мирочувствием. Опять-таки не счесть тех, от Пушкина и Белинского до наших дней, кто утверждал об особом русском духе в крыловских баснях, повторять нет нужды. О православной церковности при этом не упоминалось, а это важнейшее. Это основа. О том и поведём речь.
Что питает сатиру? Неудовлетворённость бытием. Начинается порою с частного, а выводы могут делаться обобщёнными, приводя к мрачному воззрению на творение. Вот где пагуба: трудно удержаться порою и не перейти к глобальному неприятию бытия. А от него недалеко и до хулы на Духа, непрощаемого греха. «Посему говорю вам: всякий грех и хула простятся человекам; а хула на Духа не простится человекам…» (Мф. 12:31).
Но разве христианин не может замечать дурного вокруг себя? Может, и замечает. Разница же в том, что православный с самого начала уповает избавиться от зла не силою человеческого недовольства, часто переходящего в богоборческий бунт (а хула на Духа именно бунт против Бога), но на Божий суд, на Промысл, на волю Вседержителя, дающего право судить неправду от Его имени.
Крылов обращается к уже устоявшейся к тому времени литературной традиции переложения текстов Писания, прежде всего Псалтири. Перелагает же человек всегда то, что в данный момент видит особенно значимым для себя.
Крылов выбирает 71 и 93 Псалмы. Именно о воле Божией помышляя.
Подай царю Твой, Боже, суд,
И правду дай царёву сыну;
Да к пользе царства примет труд,
Да истину хранит едину —
И кротко, как зарёй зефир,
Ко всем странам прольётся мир.
Именно облечённый властью от Бога, может принести человек благоденствие миру.
Его благословит народ;
Рабы, как чада, будут верны.
Предупредят зарёй восход
От всех ему хвалы усердны, —
И, мудрости его внемля,
Ему восплещет вся земля.
Здесь мысль бродит как будто и невдалеке от идей просвещённой монархии, да всё же не совпадает с нею, потому что не закон человеческий и не мудрость мира сего ставит поэт во главу угла.
И оттого кара злым — не в воле человеческой, но в карающей воле Всевышнего.
Снесись на вихрях, мщений Царь!
Воссядь на громах — тучах чёрных,
Судить строптивых и упорных;
Ступи на выи непокорных
И в гордых молнией ударь.
…………………………………
Никто — но Бог, Сам Бог со мной;
Сам Бог приемлет грозны стрелы,
Вселенной двигнет Он пределы,
Разрушит замыслы их смелы
И с тверди их сопхнёт земной.
Как и всякий человек своего времени, Крылов отдал дань помышлениям о земном счастье. И с разочарованностью пришёл к нелестному выводу:
Вот как ты, Счастье, куролесишь;
Вот как неправду с правдой весишь!
Ласкаешь тем, в ком чести нет,
Уму и правде досаждая,
Безумство, наглость награждая,
Ты портишь только здешний свет.
«К счастью»
Выбивается этот горький вывод из многих славословий счастью (сопоставим хотя бы с державинским). Подобно Болотову, Крылов отвергает тот стереотип счастья, который сложился во многих умах и был связан с идеалом земного наслаждения. Он смотрит трезво, и его взгляд оказывается так злободневен и для начала XXI века:
Оставим людям их разврат;
Пускай фортуну в храмах просят
И пусть гордятся тем, что носят
В очах блаженство, в сердце — ад.
Где, где их счастья совершенство?
За пышной их утехой вслед,
Как гарпия, тоска ползет, —
Завидно ль сердцу их блаженство?
Так он пишет в оде «Уединение», обращаясь к иному идеалу:
Но здесь на лоне тишины,
Где всё течет в природе стройно,
Где сердце кротко и спокойно,
И со страстями нет войны;
Здесь мягкий луг и чисты воды
Замена злату и сребру;
Здесь сам веселья я беру
Из рук роскошныя природы.
Так не иной ли здесь шаблон того же времени: знакомый уже шаблон сентименталистской устремлённости на лоно природы? Тут и до пантеизма как будто не столь далеко — это слишком ощутимо в сентиментализме. Нет, у Крылова иное: в величии природы он сознаёт величие Творца, и в том являет себя не как пантеист, но христианин истинный. (Необходимо ведь всегда выяснить, что становится основою тяги к природе.)
Здесь по следам, едва приметным,
Природы чин я познаю,
Иль Бога моего пою
Под дубом, миру равнолетным.
Пою — и с именем Творца
Я зрю восторг в растенье диком;
При имени Его великом
Я в хладных камнях зрю сердца;
Во всей природе льётся радость:
Ключ резвится, играет лес,
Верхи возносят до небес
Одеты сосны в вечну младость.
Недвижны ветры здесь стоят
И ждут понесть в концы вселенной,
Что дух поет мой восхищеный,
Велик мой Бог, велик — Он свят!
На лире перст мой ударяет.
Он свят! — поют со мной леса,
Он свят! — вещают небеса,
Он свят! — гром в тучах повторяет.
Природа у Крылова не самосущностна, как в пантеизме, но славит Творца своего вместе с человеком.
Истина о бессмысленности тяготения к сокровищам земным не редка у раннего Крылова. Так, в «Письме о пользе желаний» он утверждает всё то же:
Пускай же свет вертится так, как хочет;
Пускай один из славы век хлопочет,
Другой, копя с червонцами мешки,
На ордена, на знать не пяля глаза,
Одним куском быть хочет сыт два раза
И прячет рай за крепкие замки:
Всё это — вздор, мечтанье, пустяки!
Этим пустым желаньям поэт противопоставляет истинное, по его убеждённости:
Умей желать и доставай прилежно:
С трудом всегда приятней приобресть;
Умей труды недаром ты понесть —
Дурачество желать лишь безнадежно.
И вывод делается парадоксальный: счастье не в обладании желаемым, но в самом стремлении к нему:
Счастлив лишь тот, кто счастья ожидает.
……………………………………….
А я, друзья, скажу короче вам:
Желать и ждать — вот счастье человека.
Здоровый скептицизм человека, прозревающего неверность эвдемонических идеалов.
В философской повести «Каиб» (1792) писатель изобразил всесильного владыку, наделённого всеми мыслимыми земными благами, но не находящего в том счастья. В итоге оказалось: ему недоставало истинной любви — обретя её, он обретает и подлинное счастье.
О том, что земные сокровища не способны дать счастье человеку, Крылов поведал позднее в басне «Откупщик и Сапожник». Богатый Откупщик соблазнил бедняка Сапожника мешком золота — и отнял у него покой. Прежде Сапожник был счастлив, поскольку умел довольствоваться малым, не вожделея богатства. Утратив прежнее благоденствие, Сапожник скоро постиг причину того:
Вот твой мешок, возьми его назад:
Я до него не знал, как худо спят.
Живи ты при своём богатстве:
А мне за песни и за сон,
Не надобен ни миллион.
Само обладание земными сокровищами, самыми минимальными даже, не может дать счастья никому, если они не разделяются с ближним. Глубокая мысль Максима Исповедника «моё есть то, что я отдаю другим» — преобразуется Крыловым в басенном образе («Лань и Дервиш»):
Так, истинная благость
Без всякой мзды добро творит:
Кто добр, тому избытки в тягость,
Коль он их с ближним не делит.
В ироническом «Послании о пользе страстей» Крылов под внешним восхвалением «любви, вина, гульбы и вкусного стола», вкупе с иными приятностями жизни, подводит к мысли, что страсти, то есть желание наслаждений, движут мир, но мир цивилизации, удаляя человека от естественных и чистых утешений, «как встарь живал наш праотец Адам». Пороки людские для Крылова неотделимы от цивилизации (влияние руссоизма несомненное):
Там, вид приманчивых забав
Приемля, мрачные пороки
Влекут во пропасти глубоки,
Сердца и души обуяв;
Природа дремлет там без действа,
Злочастие рождает смех;
Болезни там — плоды утех;
Величие — плоды злодейства.
При взгляде на цивилизацию, то есть на идеал обладания сокровищами на земле, Крылов здравомысленно прозревал ничтожество человека, утверждавшего себя на такой основе. В ранней и неоконченной повести «Ночи» (1792) он мрачен:
«Человек!., хочешь ли ты видеть себя, свою ничтожность? Дай зайти солнцу и человеку снять с себя посторонние украшения, которые не принадлежат ему и которые одно его детское честолюбие себе присвоило». Порою он доходил едва ли не до мизантропии:
Удары молнии опасны,
В дубравах страшен мрак ночной,
Ужасен зверя хищна вой —
Но люди боле мне ужасны.
Так пишет он в оде «Уединение», в той самой, где воспевает идеал «роскошный природы». Природа говорит о величии Творца, но человек противопоставлен природе и оттого достоин презрения. (Позднее эту тему развивал мрачный гений Лермонтова.)
Человек ничтожен, потому что им владеют страсти. Святые Отцы согласно указывали на страсти как на источник греховных бед человека. Крылов, кажется, житейским опытом постиг эту мудрость. Когда он судит о страстях серьёзно, он указывает на то же: на страсти как причину бедствий жизненных. Но парадоксально для своего времени выводит: страсти есть следствие… Просвещения.
Не столько ветры в поле чистом
Колеблют гибкий, белый лён,
Когда, бунтуя с рёвом, свистом,
Деревья рвут из корня вон;
Не столько воды рек суровы,
Когда ко ужасу лугов
Весной алмазны рвут оковы
И ищут новых берегов;
Не столько и они ужасны,
Как страсти люты и опасны,
Которые в груди моей
Моё спокойство отравляют
И, раздирая сердце в ней,
Смущенный разум подавляют.
Так вот, мой друг любезный, плод,
Который нам сулят науки!
Теперь учёный весь народ
Мои лишь множит только скуки.
«К другу моему»
Правда, есть у Крылова как будто иное вовсе утверждение:
Невежда также в ослепленье
Бранит науки и ученье,
И все учёные труды,
Не чувствуя, что он вкушает их плоды.
«Свинья под дубом»
Противоречия нет: в другом месте разъяснено:
Полезно ль просвещенье?
Полезно, слова нет о том.
Но просвещением зовём
Мы часто роскоши прельщенье
И даже нравов развращенье…
«Червонец»
Поэтому надобно различать доброе и худое в том, чему научается человек.
Ученьем вредным с юных дней
Нам стоит раз лишь напитаться,
А там во всех своих поступках и делах,
Каков ни будь ты на словах,
А всё им будешь отзываться.
«Бочка»
С осторожностью необходимо относиться к самому учению, к науке: она может и погубить человека.
Хотя в ученье зрим мы многих благ причину,
Но дерзкий ум находит в нём пучину
И свой погибельный конец,
Лишь с разницею тою,
Что часто в гибель он других влечёт с собою.
«Водолазы»
Странным он оказывается ревнителем Просвещения. Не укладывается в предложенную схему, выбивается из преимущественных стремлений времени. Изначально к Просвещению видим мы у него недоверие. В начале третьего тысячелетия его мудрость и вовсе оказывается пророческой: то, чего не мог прозреть человек двумя столетиями прежде, становится реальной угрозою существования всего человечества — вследствие развития могущественных сил разрушения, созданных ведь из одного стремления ко благу и земному счастью. Только бездумные оптимисты не замечают того.
Так возникает проблема ответственности всякого человека, кто из каких угодно побуждений несёт людям свои идеи. Что значит — просвещать? Не забудем, как мудрый Болотов назвал славных просветителей западных «извергами и развратителями человеческого рода». За что? Да за безбожие. И Крылов о том же: в басне «Сочинитель и Разбойник» отдаётся предпочтение лютому преступнику перед благонамеренным сочинителем, просвещавшим человечество развратительным учением:
И ты ль с разбойником себя равняешь?
Перед твоей ничто его вина.
По лютости своей и злости,
Он вреден был,
Пока лишь жил;
А ты… уже твои давно истлели кости,
А солнце разу не взойдет,
Чтоб новых от тебя
не осветило бед.
Твоих творений яд
не только не слабеет,
Но, разливаяся, век от веку лютеет.
…………………………………………..
Не ты ли величал безверье просвещеньем?
Не ты ль в приманчивый, в прелестный вид облёк
И страсти и порок?
И вон опоена твоим ученьем,
Там целая страна
Полна
Убийствами и грабежами,
Раздорами и мятежами
И до погибели доведена тобой!
Безверье — вот ключевое здесь слово. Не против Просвещения возражает православный человек, но против того, чтобы привлекать людей пороком и страстями. И опять: как сугубо злободневно это на рубеже веков и тысячелетий!
Вот то, что пытались как будто не замечать в Крылове его толкователи. Не отвлечённые нарушения устоев морали, но отступление от религиозных в основе своих истин обличает он в своих баснях.
Плоды неверия ужасны таковы:
И ведайте, народы, вы
Что мнимых мудрецов кощунства толки смелы,
Чем против Божества вооружают вас,
Погибельный ваш приближают час,
И обратятся все в громовые вам стрелы.
«Безбожники»
Вот слова, в истинном свете которых должно осмыслять всё басенное наследие Крылова.
Мы уже незаметно перешли от ранних произведений его к основному — чем он и стал славен в русской словесности — к басням.
Басню осмысляют преимущественно как обличение пороков. Но не полезнее ли перенести акцент и видеть в ней научение? Конечно, одно с другим теснейше сопряжено, но сама точка зрения на это единство также важна. Просто недовольство бытием и лишь обличение его — неплодотворны. Обличение тогда истинно, когда сопоставляет реальность с высоким идеалом и призывает следовать ему. Это, то есть несомненный, хотя и неявный как будто, призыв к стяжанию небесных сокровищ, помогает избыть и мрачные настроения в душе самого поэта.
Басня близка притче. Сознавая это сближение, легче постигнуть её религиозный смысл.
В. Афанасьев, одним из первых раскрывший христианское звучание басен Крылова, писал о Крылове как о «русском православном человеке, верующем по-церковному, не в пример многим своим интеллигентным современникам»[75].
Несомненно, уже начальные несовпадения в мировоззрении Крылова с его временем воздействовали на возрастание его в православной мудрости.
Поразительно, что, по воспоминаниям очевидцев, в келье преподобного Амвросия Оптинского была книжка крыловских басен, к помощи которых великий старец прибегал, когда наставлял своих духовных чад и всех посетителей. Это красноречивое свидетельство. И ясно: когда бы не было у Крылова именно православной мудрости, старцу невозможно было бы обращаться к помощи его басен. То же делал и преподобный Анатолий Оптинский.
Одна из глубоко поучительных для верующего человека басен Крылова — «Крестьянин и лошадь». Лошадь, наблюдая, как мужик бросает семена в землю, осуждает его: ведь можно было бы с большей пользою употребить тот овёс, накормить скотину или, на худой конец, припрятать. Нет соображения, что крестьянин поступает истинно мудро, прозревая будущую цель своего действия. Под это можно было бы подвести поучение, применимое к различным житейским ситуациям. Но автор возводит мысль на предельно высокий уровень:
Читатель! Верно, нет сомненья,
Что не одобришь ты конёва рассужденья;
Но в самой древности, в наш даже век,
Не так ли дерзко человек
О воле судит Провиденья,
В безумной слепоте своей,
Не ведая его ни цели, ни путей?
О Промысле Божием можно рассуждать долго и верно, но эта краткая история — не зримее ли многих рассуждений.
«Мои мысли — не ваши мысли, ни ваши пути — пути Мои, говорит Господь. Но как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших» (Ис. 55:8-9).
Нетрудно признать, что Крылов даёт своего рода смысловую кальку того, что читаем в Писании.
Собственно, едва ли не все басни Крылова раскрывают именно действие Промысла в жизни человека. Не о том ли, например, известнейшая «Стрекоза и Муравей», на которую любил ссылаться в своих наставлениях старец Анатолий? Кто-то возразит: но в басне этой звучит призыв к собственному труду во обеспечение благоденствия. Однако именно Промысл ждёт от человека необходимых усилий, а не пассивного порхания в бездумной надежде на стороннюю помощь.
«Царство Небесное силою берется» (Мф. 11:12).
Если же человек пренебрегает необходимостью усилий, то лишается своих способностей, талантов, своего дара, коего оказывается недостойным. В басне «Пруд и Река» пребывающий в покое Пруд зарастает тиною и осокой — постепенно иссыхая и исчезая.
Так дарование без пользы свету вянет,
Слабея всякий день,
Когда им овладеет лень
И оживлять его действительность не станет.
Как не вспомнить здесь евангельскую притчу о талантах (Мф. 25:14-30)?
Промысл закрыт от ведения человека, смертному не дано предугадывать промыслительную волю — баснописец напоминает о том в басне «Старик и трое молодых». Трое молодых людей в бездумности посмеялись над стариком, видя его труды: пора оставить этот свет и поэтому бессмысленно трудиться; однако доброму старичку суждено было оплакать их уход из жизни.
В басне «Василёк» утверждается истина о том, что солнце равно светит для всех и живит каждого своими лучами, всем «благотворит равно», не разбирая величины и значения тварей. Так ещё раз напоминается истина: Бог, Его Промысл на всех равно распространяет свою милость и любовь — никто не должен оставлять веры и надежды на это.
«Господь Бог есть солнце и щит» (Пс. 83:12).
Параллели с Писанием можно отыскать у Крылова во множестве.
Разве слова из басни «Зеркало и Обезьяна» —
Чем кумушек считать трудиться,
Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?
— разве эти слова не являются выражением той же мысли, какая звучит в известных словах Спасителя:
«И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоём глазе не чувствуешь» (Мф. 7:3).
Крылов указывает на многие пороки, страсти и грехи человеческие. И он указывает, что свойства человека не детерминированы социальными причинами, но укоренены в его натуре.
В ком есть и совесть и закон,
Тот не украдет, не обманет,
В какой бы нужде ни был он;
А вору дай хоть миллион —
Он воровать не перестанет.
«Крестьянин и Лисица»
Здесь русский баснописец прямо оспоривает руссоистское заблуждение о гармоничной природе человека, которого портят лишь внешние обстоятельства. И вину за собственные беды нужно искать не вне, а внутри себя:
А поглядишь, так сами виноваты.
«Фортуна в гостях».
Ранний руссоизм Крылова, как видим, преодолевается им на более высоком уровне. Крылов в своих обличениях постоянно подразумевает: вот пороки, от которых требуется освободиться с Божией помощью собственными внутренними усилиями. Он взывает к совести каждого — в этом характерное своеобразие его басенного творчества. Он обращается всегда к внутреннему человеку (Рим. 7:22), а не к разбору внешних обстоятельств. Именно поэтому его басни и можно назвать преимущественными поучениями. Зло — в душе человека, в душе его и одолевать.
Можно утверждать: всем настроем своих басен Крылов антиреволюционен. Недаром как упрёк баснописцу звучали утверждения советских исследователей об осуждении революционных стремлений в таких баснях, как «Конь и Всадник», «Колос», «Сочинитель и Разбойник», «Безбожники». Но в некоторых баснях это проявилось слишком явно; если же вникнуть в суть — то же можно обнаружить в большинстве из них.
Во многих баснях Крылов отвергает гордыню, противополагая ей смирение, основу православной духовности. Самый яркий пример — «Водопад и Ручей».
Кипящий Водопад, свергаяся со скал,
Целебному ключу с надменностью сказал,
(Который под горой едва лишь был приметен,
Но силой славился лечебною своей):
«Не странно ль это? Ты так мал, водой так беден,
А у тебя всегда премножество гостей?
Не мудрено, коль мне приходит кто дивиться;
К тебе зачем идут?» — «Лечиться», —
Смиренно прожурчал Ручей.
Этот впечатляющий образ — доходчивее многих рассуждений.
Сходная мысль, но с несколько иным оттенком, — в басне «Орёл и Пчела».
Счастлив, кто на чреде трудится знаменитой:
Ему и то уж силы придает,
Что подвигов его свидетель целый свет.
Но сколь и тот почтен, кто в низости сокрытый.
За все труды, за весь потерянный покой,
Ни славою, ни почестьми не льстится,
И мыслью оживлён одной:
Что к пользе общей он трудится.
Смирение всегда почиталось православным народом выше любого внешнего шума, великолепия и блеска. А Крылов — православный баснописец. Ложное же смирение отвергается несомненно. Написанную о том басню «Ручей» Крылов любил особенно. Многие не совершают злых дел лишь по неимению сил к тому, оттого их мнимому смирению не следует доверять. Оценивать нужно по внутренней склонности, а не по внешнему, нередко показному благочестию.
Крылов часто отвергает складывающиеся шаблоны мышления, не принимая в полноте ценности, утверждаемые временем. Так, он парадоксально переосмыслил мнимое благо свободы, рискуя прослыть крепостником тогда, когда в обществе всё более утверждалась мысль о пагубности рабства:
Как ни приманчива свобода,
Но для народа
Не меньше гибельна она,
Когда разумная ей мера не дана.
«Конь и Всадник»
И всё же ошибаются те, кто связывает высказанную здесь мысль с социальным укладом времени: Крылов мыслит в категориях бытийственных, а не конкретно-исторических. Чрезмерная свобода пагубна — народу и человеку — потому, что весь мир лежит во зле (Ин. 5:19), потому, что мир расколот грехом и в необузданности свобода станет неизбежно и свободою греха. Безбожное сознание понятия греха не имеет и не может оттого принять необходимости дать разумную меру всякой свободе. Крылов же и в понимании свободы обнаруживает свою глубокую религиозность.
Истины, сознаваемые и исповеданные Крыловым в его баснях, как нетрудно убедиться, имеют не только вневременное значение, но с течением времени становятся во всё большей степени злободневными. Примеров того уже приведено достаточно, но утрудим себя осмыслением и некоторых иных.
В оценках некоторых общественных деятелей русский человек ныне прислушивается нередко к голосам извне. Крылов же советует:
Кого нам хвалит враг, в том, верно, проку нет.
«Лев и Барс».
При постоянном оглядывании властей предержащих на чуждые стране интересы, на сторонние критерии и на безликие законы, якобы имеющие всеобщее значение, забывается мудрый совет:
… важнейшая наука для царей:
Знать свойство своего народа
И выгоды земли своей.
«Воспитание Льва»
Прямо ко многим преобразованиям, которые претерпело на исходе XX века наше отечество, относится замечание мудреца:
Какой порядок ни затей,
Но если он в руках бессовестных людей,
Они всегда найдут уловку.
Чтоб сделать там, где им захочется, сноровку.
«Мирская сходка».
И о том же:
На свете много мы таких людей найдём,
Которым всё, кроме себя, постыло,
И кои думают, лишь мне бы ладно было,
А там весь свет гори огнём.
«Лягушка и Юпитер».
А ко скольким относится такое рассуждение:
Кто с пользою отечеству трудится,
Тот с ним легко не разлучится;
А кто полезным быть способности лишён,
Чужая сторона тому всегда приятна:
Не бывши гражданин, тем мене презрен он,
И никому его там праздность не досадна.
«Пчела и Мухи».
И предупреждение многим мудрецам, отвергающим совесть и признающим только прагматические соображения «здравого смысла»: безнравственность и насаждаемое безбожие обернётся против самих учителей. В басне «Котёнок и Скворец» — «философ презнатный» Скворец научил Котёнка отвергнуть совесть как бред и предрассудки:
На свете кто силён,
Тот делать всё волён.
Котёнок усвоил урок
И говорит Скворцу: «Спасибо, милый кум!
Наставил ты меня на ум».
И, клетку разломав, учителя он скушал.
В проповеданном безбожии Крылов узрел главную пагубу бытия. Урок на все времена. Подводя итог своим размышлениям о творчестве Крылова, В. Афанасьев верно сказал: «Христианский мудрец, «истинно народный», по выражению Пушкина, писатель, он с доброй усмешкой, с сердечным участием говорил людям о вечном — о евангельских истинах, о губительной силе порока, о нужности противостояния греховным помыслам, о смысле жизни, о том некрадомом богатстве, которым может обладать каждый — старый и молодой, умный и не очень, простец и вельможа… Богатство это — Царство Божие. Вот она разгадка тайны Крылова. Его жизнь, натура, православное мировоззрение органично запечатлелось в его баснях. Каждый из нас может прикоснуться к этому некрадомому богатству, отсвет которого лежит и на творениях баснописца, узреть его своим внутренним взором. Нам и детям нашим, живущим в конце безбожного века и забывшим прямое слово спасительного благовестия, сделать это труднее, чем современниками баснописца. Но как благополезен такой труд! Разгадывая тайну Крылова, мы делаем шаг в верном направлении — к духовному постижению Того, Кто есть Путь, Истина и Жизнь»[76].
Комментировать