Из сборника «Заметки со стороны о новом Лондоне и еще более новом Нью–Йорке» (1932)
Век без психологии
Начав писать эти очерки в раздражающе беспристрастном тоне (а ничего более раздражающего, чем беспристрастность тона, действительно нет), я собираюсь и дальше с той же холодностью излагать свои шокирующие соображения. В предыдущей статье я позволил себе не согласиться с тем, что викторианская эпоха была эпохой Добродетели[261]. Здесь же я утверждаю, что нынешнее время ни с какой точки зрения не может быть названо эпохой Наслаждения. Я убежден, что в дни моей юности, и по большей части во времена наших предков, человечество умело наслаждаться жизнью куда искуснее. Я знаю, что найдется немало почтенных моралистов, готовых упрекнуть современность в чрезмерном стремлении к разного рода наслаждениям. Возможно, это и так, даже наверное. Однако между стремлением к наслаждениям и умением их получить большая разница. Более того, самый азарт, с которым люди гонятся за наслаждением, и есть лучшее доказательство того, что они не в состоянии его обрести.
Жизнь современного поколения изобилует подобными угнетающими парадоксами. Один из самых комичных — представление теперешнего поколения о Психологии. Стало модно рассуждать о психологии, не зная при этом, что это такое. Сейчас знают о ней меньше, чем когда–либо. Сегодня многие не понимают даже очевидного значения греческого слова, не говоря уже о глубинном смысле греческого мифа. Я допускаю, что нынешние «психологи» кое–что слышали о любви Амура и Психеи[262], но сомневаюсь, чтобы им пришло в голову, что между этой историей и сотворенной ими нелепой богиней по имени Психология существует какая–то связь. Во всяком случае, совершенно очевидно, что вульгарная сторона легенды для них понятнее утонченной. Наше светское общество куда лучше знакомо, или по крайней мере утверждает, что знакомо, с Амуром, чем с Психеей.
Самое смешное в этой ситуации, что все без умолку твердят о том, о чем не имеют никакого понятия. Даже само слово «психология» употребляют неверно, точно это не фундаментальная наука, а редкое заболевание.
Стоит открыть (упаси господи!) какой–нибудь душещипательный современный роман, как на любой странице наткнешься на фразу вроде: «Дафна была поражена тем, как тонко чувствует Морис ее психологию». С тем же успехом я мог бы сказать, что хочу встретиться с этим Морисом и хорошенько двинуть ему по физиологии. Откровенно говоря, я был бы не прочь это сделать, но я понимаю, что мне стоит выразить свою мысль более логичным образом. Физиология — это не тело, а наука о нем, так же как психология — это не душа, а наука о ней. Понимать психологию Дафны — значит разбираться не в ее характере, а в ее книгах и лекционных курсах, ее теоретических исследованиях по проблемам психологии. А насколько я представляю себе Дафну, она едва ли утруждала себя подобной чепухой. В трудах более академического характера встретишь, пожалуй, утверждение о том, то «психология Атиллы, предводителя гуннов, никогда еще не подвергалась научному исследованию». Добавим к этому, что и его геология также еще не изучена. У гунна, на его счастье, не было ни психологии, ни геологии. Он опустошал землю, не задаваясь вопросом, из чего она состоит, и получал свои маленькие удовольствия, не задумываясь о строении своей души. Да и не будучи гунном, можно радоваться жизни, совершенно не беспокоясь о психологии. Если же целое поколение потеряло голову, день и ночь твердя о психологии, мы вправе ожидать, что оно хоть что–то о ней знает.
Современное поколение не знает об этом ничего. Нынешнее образование сводится к набору заученных фраз, заимствованных из одного учения, единственное преимущество которого заключается в его новизне[263] и которое поэтому разлетится на мелкие кусочки, едва появится теория поновей. Впрочем и сейчас, пока это учение еще процветает, современный светский человек усвоил из него лишь все те же мелкие кусочки. Мы теперь научились говорить «комплекс неполноценности» в тех случаях, где христианин говорит «смирение», а джентльмен — «хорошие манеры». Но спросите человека, рассуждающего о «комплексе неполноценности», что такое «комплекс превосходства», и он станет пялиться на вас, пыхтеть и произносить нечленораздельные звуки, а то и просто упадет в обморок. Тут–то и обнаружится его собственный комплекс неполноценности, ибо, повторяя вычитанные в газетах слова и фразы, он никогда не задумывается над их смыслом. О том, чего не найдешь в газетах, он не имеет ни малейшего представления. При этом психология куда более древнего и глубокого учения основана на открытии, что комплекс превосходства — первопричина всякого зла. Эдипов комплекс (история о язычнике, убившем своего отца и занимавшемся другими любопытными вещами, которые могли бы украсить жизнь современной «золотой молодежи»)[264] тоже стал излюбленной темой разговоров. Но спросите у великого поборника свежих теорий и новостей, знает ли он, что слово «весть» — это составная часть слова «совесть», и вы обнаружите, что как раз это ему никогда не приходило в голову. Во всех этих «комплексах» нет ничего сложного. Сравнительно с утонченностью древних философских идей они по–детски наивны.
По сути, нынешние молодые «психологи» ничем не отличаются от отсталых детей. Они не выучили азбуки и не знают даже азов той науки, о которой столько говорят. Мы вообще живем в эпоху, когда дом начинают строить с крыши. В наше время берутся расшифровывать сложнейшие коды, не обучившись грамоте. Среди тех, кто любит порассуждать об ошеломляющих трудах Эйнштейна, мало кто представляет себе суть законов Ньютона. Толпы людей, не читавших Декларации независимости, обсуждают план Дауэса. Но в случае с психологией подобная картина особенно очевидна и особенно печальна. Наши отцы говорили не о психологии, но о понимании природы человека. И они в отличие от нас обладали этим пониманием. Они интуитивно постигали то, о чем мы благодаря нескончаемому потоку информации не имеем ни малейшего представления. Ибо в наши дни забыты самые основные и простые истины.
Если в психологии есть неоспоримый закон, то его можно назвать законом контраста. Дама, которая хочет произвести впечатление на окружающих своим черным бархатным платьем, не встанет рядом со шторой из черного бархата; художник, пишущий огненного Мефистофеля, не станет изображать его на фоне кирпичной стены; иллюминации устраиваются в темноте, а не при ослепительном свете. Кажется, этот принцип достаточно прост и очевиден, чтобы каждый его придерживался. И все же никто не следует ему, а потому погоня за наслаждениями не может достичь своей цели. Настоящее удовольствие подобно каникулам в жизни школьника. Оно должно выделяться из ряда будней, самих по себе не столь примечательных. Бессмысленно писать белой краской по выбеленной стене Однако мне в наш век психологии еще не случалось встретить кого–нибудь, кто понимал бы эту очевидную психологическую истину В своей блистательной статье Олдос Хаксли отметил, что как раз те, чья жизнь проходит в погоне за наслаждениями, не только не спасаются от скуки, а острее других страдают от нее[265].
Для тех, кто стремится веселиться каждый день, нет настоящего веселья. Хаксли не романтик, не сентименталист и не, как сейчас принято говорить, «почитатель средневековья»; он реалист, если таковые вообще существуют[266]. Но и он признался, что хотел бы отыскать глухую деревушку, где еще проводятся сельские праздники, подобные тем, на которых гуляли наши отцы. Только жители таких деревушек еще устраивают настоящие торжества, ощущая исключительность праздника и радуясь ей. Но невозможно получить удовольствие от празднеств, ставших образом жизни. Свет, о котором я пишу, гордится тем, что упразднил все законы, но беззаконье, превратившееся в закон, никому не в радость. Что касается меня самого, то я совсем не подвержен скуке; не припомню, чтобы мне когда–нибудь в жизни приходилось скучать. Иногда я развлекаюсь тем, что воображаю себя в одиночестве в дремучем лесу или на необитаемом острове. Что такое невыносимое, адское однообразие, способное свести человека в могилу, я знаю только по фильмам, изображающим суету модного нью–йоркского общества. Смотря их, я на мгновение понимаю, что такое муки сытости или, точней говоря, пресыщения.
Второе правило психологии состоит в том, что человек не может сосредоточиться на нескольких вещах одновременно.
Слушая стихотворение, вы не сможете оценить его по достоинству, если в то же самое время решаете кроссворд. Одни посоветуют отложить кроссворд, другие — стихотворение, большинство, вероятно, предпочтет сначала узнать, о каком стихотворении идет речь. Во всяком случае, каждому должно быть ясно, что надо выбрать что–нибудь одно. Однако современная жизнь убеждает в том, что это не ясно никому. Друзья идут славно поболтать в ресторан, где слова тонут в грохоте духового оркестра и, чтобы сказать изысканный комплимент или непринужденно пошутить, необходимо перекричать ударника. Они не могут ни послушать музыку, ни спокойно поговорить. И если эти люди ищут наслаждений, то им, вне всяких сомнений, принадлежит мировой рекорд по идиотизму. Испортить два удовольствия разом — все равно что убить двух соловьев одним камнем, и идиот, способный это сделать, безусловно, заслуживает специального приза.
Впрочем, это не единственное проявление идиотизма в окружающем нас светском обществе. Молодость всегда беспечна, возразят мне. И все же только в наш век психологии она покажется стороннему наблюдателю такой бездумной. Представьте себе сельского сквайра, отправляющегося на охоту в старые времена. Разумеется, он не станет приглашать с собой церковного музыканта с органом, чтобы наслаждаться гимном «Вперед, Христовы воины»[267] под крики охотников «Ату его, ату!». Здравый смысл — вот тот ныне отживший принцип психологии, который подсказал нашему сквайру, что нельзя получить два удовольствия одновременно. Когда Гектор мчался на колеснице, радуясь бегу коней, он, несомненно, понимал, что он отличный парень, достойный того, чтоб его воспел Гомер. Но ему и в голову не могло бы прийти предложить Гомеру бежать за колесницей с громоздкой лирой, стараясь донести до Гектора все поэтические красоты «Илиады». Не что иное, как разум, которому древние придавали такое необычайное значение, помог ему осознать две простые истины: во–первых, конные состязания не лучшее время, чтобы услаждать свой слух декламацией стихов, и, во–вторых, поэт, запыхавшийся от бега, едва ли способен хорошо декламировать. Напротив, жизнь современных охотников за наслаждениями состоит из множества нелепых несоответствий. Подводя итоги, скажу, что нынешнее жаждущее удовольствий поколение если и имеет о чем–нибудь представление, то уж, во всяком случае, не о том, о чем так любит порассуждать; его отличительная черта — беспрецедентное невежество в области психологии.
Я мог бы обнажить это больное место нашего общества, рассмотрев более серьезные проблемы. В заключение я как раз собирался остановиться на более тяжелых последствиях всеобщей путаницы и отсутствия логики: на хаосе и противоречиях, которые вносят в жизнь современные браки, разводы и свободная любовь, на болтовне о частном предпринимательстве, все разрастающейся по мере исчезновения личной собственности и личной независимости, на безграничной и ошеломляющей абсурдности новых идей о вере без догматов. Но все это лишь подтверждение того же изъяна современного общества, члены которого отправляются в шумную харчевню, чтобы уютно провести вечер, и на концерт, чтобы поговорить с другом.
Кто управляет страной?
Когда мы говорим, что живем в век автоматов и от них зависит мир, прогресс и благосостояние нашего общества, мы зачастую склонны не замечать молчаливого присутствия в их рядах боевых автоматов. Однако последние с успехом преодолевают свою былую робость и позволяют ввести себя в те сферы жизни, где прежде с ними никто не сталкивался.
В известном смысле автомат, как и многие другие реалии современной жизни, стал до такой степени привычным каждому из нас, что кажется почти старомодным. Армия давно применяла его в борьбе с дикарями, настолько темными и невежественными, что пришлось — с его помощью — объяснять им необходимость немедленно предоставить свои шахты и нефтяные залежи миллионерам из иностранных правительств. Беллок в одном из своих ранних стихотворений навеки запечатлел главные добродетели расы завоевателей и ее нравственные принципы, помогающие бороться за мировое господство:
Кто наших истин не поймет,
Тем растолкует пулемет[268].
Но в последнее время в американских городах, и прежде всего в Чикаго, происходит нечто невиданное. Автомат стал обычным оружием преступного мира; Билл Сайкc, страшный герой–грабитель, защищаясь, уже не обнажает свой верный кольт[269].
Я вовсе не хочу показаться ханжой. И в Чикаго есть свои привлекательные стороны, в том числе и последовательная избирательность жертв и хороший вкус убийц, уничтожающих только себе подобных. Преступное общество в Чикаго тщательно блюдет чистоту своих рядов, и простому журналисту или путешественнику не так–то легко затесаться в его лучшие круги или получить приглашение на «верховую прогулку» (так деликатно называется у них убийство). Когда я был в Чикаго, один весьма важный господин имел неприятность попасть под перекрестный огонь двух автоматов и свалиться замертво с тонной свинца во внутренностях. Однако, насколько я знаю, этот господин сам укокошил тем же способом не менее тридцати четырех человек, так что трудно предположить, что кто–то воспользовался его молодостью и невинностью и втянул в игру, не объяснив предварительно ее правил.
Далеко не в каждом городе корпорация преступников так строго изолирует себя от остального общества. Подобно тому как сторонники искусства для искусства полагали, что только художники могут критиковать художников, эти аристократы автомата убеждены, что только убийцы вправе вынести приговор убийцам. Было бы хорошо, если бы этот не лишенный своеобразного изящества принцип распространился и в других городах и областях жизни: чтобы только шулеров обыгрывали в карты, только мошенников надували, только ростовщиков разоряли и пускали по миру.
К сожалению, современная практика убийства в Америке выходит за эти рамки. С особым размахом и свободой действуют в этом направлении полицейские, следящие за соблюдением сухого закона. Эти пламенные патриоты, ответственные только перед своим народом, убивают безобидных случайных свидетелей по одному подозрению, что они могли участвовать (равно как и не участвовать) в продаже или покупке спиртных напитков. Есть люди, которым такой государственный масштаб импонирует больше, чем ограниченный тред–юнионизм враждующих друг с другом чикагских бутлегеров[270].
Существует еще одно явление, нарушающее целомудренную изоляцию художников убийства, его называют рэкетом. По совершенно загадочным причинам это чаще всего случается в косметических кабинетах, которые постепенно превращаются в национальный американский бизнес. Галантный незнакомец входит в салон и спрашивает у хозяина, хочет ли тот, чтобы его заведение процветало. Хозяин отвечает, что именно таковым, как это ни парадоксально, было его желание, когда он открывал дело. Тогда незнакомец предлагает в 12 часов выложить на прилавок столько–то тысяч долларов, с чем и удаляется. Если хозяин не следует этому совету, салон взрывают. Все настолько просто, что я не вполне понимаю, почему это не практикуется повсеместно. Правда, это еще один шаг, выходящий за пределы замкнутого круга взаимных убийств, а потому прискорбный. Члену ВКЧУ, то есть Высшего Клуба Чикагских Убийц, не к лицу опускаться до косметических салонов. Что касается моих представлений о прекрасном, то я бы испытал большое облегчение, если бы все косметические салоны взлетели на воздух. Но вместе с ними взрываются люди, и это меняет дело. Правда, человек отправляется на небо в лучшем виде, и это обстоятельство придает пластической операции новое, весомое значение.
Но это к слову. Самое важное и угрожающее в появлении убийцы с автоматом другое. Общеизвестно, что каждый из нас, рожденных в этом мире, не замечает происходящих вокруг перемен, видя неподвижную картину там, где на самом деле разворачивается непрерывное действо. Его участники, кажется, замерли или движутся так медленно, что это почти незаметно. Современный молодой человек не может представить себе мир без автомобилей. Я еще помню такие времена, но в свою очередь не могу представить себе мир без железных дорог. Однако мне приходилось встречать старых людей, которые застали ту пору, когда железных дорог не было. Более того, я видел старцев, знавших мир еще без полицейских.
Раскинувшаяся по всей стране сеть полиции, связывающая полицейского из отдаленной деревушки со Скотланд–ярдом, возникла сравнительно недавно. Еще живо в памяти то время, когда блюстители порядка в цилиндрах безуспешно пытались догнать разбойников, скачущих на лошадях, или когда бандитская шайка могла захватить и удержать такой укрепленный пункт, как Дун или Макгрегор[271]. В былые времена атаман мог изгнать короля из его замка и собрать под свои знамена луков и копий не меньше, чем в королевской армии. Другими словами, часто случалось так, что преступный мир был организован и вооружен не хуже полиции.
В конце концов, возможно, что это лишь на мгновение бедняга Билл Сайкс вынужден был ограничиться жалкой дубинкой или кольтом, который ему приходилось прятать в кармане. Лишь на мгновение промелькнула фигура всемогущего полицейского викторианской эпохи. В предприимчивом, технически развитом, оснащенном последними достижениями науки Чикаго послевикторианской эпохи преступный мир предприимчив, технически развит и оснащен последними достижениями науки не меньше, а то и больше, чем полиция. И если современное общество распадается, будем надеяться, что оно не распадется на самостоятельные организации, обладающие структурой и вооружением независимого государства, так что законное правительство не отличишь от главарей преступного заговора. Одному богу известно, где больше бандитов. Вот в чем историческое значение преступника с автоматом. Теперь от него зависит судьба государства, и он в состоянии перейти от одиночных убийств к массовым.
[261] Речь идет об эссе Г.К.Ч. «Истинно викторианское лицемерие», вошедшем в данный же сборник. Викторианская эпоха — см. «Литературные знаменитости», прим. 3.
[262] По греческому мифу Наслаждение родилось от брака бога любви Амура с человеческой душой — Психеей.
[263] Речь идет о фрейдизме, приобретшем после первой мировой войны широкую популярность в странах Западной Европы.
[264] Г.К.Ч. сознательно смещает акценты в мифе об Эдипе, убившем отца и женившемся на матери по трагическому неведению. Учение о врожденном «эдиповом комплексе» — влечении человека к отцеубийству и кровосмешению — один из расхожих постулатов фрейдизма.
[265] Речь идет либо об эссе «Удовольствие» из сборника О. Хаксли «Заметки на полях» (1923), либо об эссе «Труд и отдых» из сборника «По дороге» (1928).
[266] Г.К.Ч. понимает здесь реализм как скептически безыллюзорное отношение к действительности.
[267] Г.К.Ч. допускает анахронизм. Гимн «Вперед, Христовы воины» был создан поэтом С. Бэрингом–Гулдом в 50–е гг. XIX в. Напечатан в сборнике «Гимны древние и современные» (1861).
[268] Из гл. 6 поэмы X. Беллока «Современный путешественник» (1898).
[269] Билл Сайкс— зловещий бандит из романа Диккенса «Оливер Твист» (1838).
[270] Сухой закон — принятое в 1920—1933 гг. в США законодательство, запрещавшее производство и продажу спиртных напитков. Бутлегеры — контрабандисты, нелегально ввозившие в страну спиртное.
[271] Дун — место обитания шайки бандитов из исторического романа Р. Блэкмура «Лорна Дун» (1869). Макгрегор — родина Роб Роя — романтического разбойника из романа В. Скотта «Роб Рой» (1817).
Комментировать