На крыльце
Конец августа. Тихий, солнечный, по-осеннему прохладный день. Ни слепней, ни комаров, ни мух — только паутинки летают.
После службы мы со старым знакомым — настоятелем небольшого монастыря, приехавшим меня навестить, ходили по грибы. На обратном пути заглянули в магазин — купить хлеба, а там обеденный перерыв. Сели на крылечко — ждем, отдыхаем.
Подошел хромой мужичок — инвалид военного времени. Поздоровался, примостился рядом на истертых досках. Потом по дороге из школы привернул учитель математики — молодой человек одинокого образа жизни. Сидим, молчим.
Тишина.
Где-то вдалеке слабо затарахтел мотор. Громче, громче… Появляется мотоцикл с коляской. Веселый электрик, приветствуя, машет рукой. За спиной у него какая-то женщина, в коляске — удочки.
— Это приезжая, — говорит хромой, щурясь от папиросного дыма, — отпускница.
— Она, по слухам, легкого поведения, — тревожится преподаватель.
— А для такого дела — особо тяжелого и не надо, — заключает хромой.
И опять тишина.
По пыльной обочине бежит Барсик, тащит в зубах котенка. Увидев меня, останавливается, бросает котенка и мяукает неприятным голосом.
— Ну и чем мы его кормить будем? — спрашиваю я.
Барсик снова мяукает, подбирает котенка и бежит дальше.
— Что это он? — изумляется архимандрит.
— Да Нелькина кошечка от него родила, — объясняет хромой, — а Нелька — и сама шалапутная, и кошчонка ее, видать… Доверия к ним нет, он и забирает детишек на хозяйский кошт…
— А как кормить-то? — недоумевает архимандрит. — Котенок-то еще совсем маленький, грудной, наверное…
— Да никак, — отвечаю. — На какой-нибудь попутке отправим назад. Он их приносит каждый день, я каждый день возвращаю…
— Вот скажите, — вскидывается вдруг хромой: — как это вы в религию ударились?
— Да мы вроде и не ударялись, — надоел мне этот безответный вопрос.
Но отец архимандрит — богослов вдумчивый и обстоятельный, а кроме того, в своем малолюдном монастыре от общения не переутомился:
— Господь каждому дарит веру, а мы отказываемся, как капризный ребенок, которому подносят ложку ко рту. Один раз смири упрямство, прими дар, — и тебе откроется истина…
— Идеалистическая, — иронично вставляет учитель, — а мир — материален.
— Полагать, что существует только то, что можно пощупать — и есть идеализм, — чеканит архимандрит: — Вера — это реализм. Она включает в себя представление о мире видимом и о мире невидимом. А истина — вообще одна: «Аз есмь путь и истина и жизнь», — сказал Господь наш Иисус Христос…
Это пространное заявление надолго погружает всех в состояние глубокой задумчивости. Мы смотрим в беспредельную даль неба, испещренную белыми полосами самолетных следов: над нами проходит воздушная трасса из Европы к Тихому океану. Когда-то мне доводилось летать по этому пути: я видел из поднебесья речку, шоссе, свою деревню…
— А вот у меня еще вопрос, — снова учитель: — Вы говорите, что истина одна — Христос, а при этом христиане разделены на православных, католиков и так далее?..
— Это просто, — с готовностью отвечает архимандрит: — Те, кто остался при Кресте на Голгофе, называются православными. Некоторые решили, что не обязательно находиться на самой горе, когда под нею богатый еврейский город: спустились вниз, в харчевню, и оттуда смотрят на Крест. Это — католики. Другие вообще пошли в услужение торговцам и ростовщикам. Это, стало быть, протестанты…
— А, к примеру, Свидетелей Иеговы где разместите?
— На ступеньках синагоги. Да они и вышли из ее дверей.
— Пусть так, а разногласия между самими православными по поводу календаря?
— Ну, кой-кто не выдержал долгого стояния у Креста и отступил на шажок-другой. А сербы и мы — остались. Заметьте: сербы и мы… Лишь наши Церкви отказались менять календарь, да и вообще сохранили в неприкосновенности заветы, переданные апостолами от самого Христа.
И это — главное. То есть дело не столько в цифрах и астрономии, сколько в преданности Христу.
Так что, молодой человек, понятно вам, кого больше всех должны ненавидеть и те, кто убил Его, и те, кто сошел с Голгофы?..
Учитель хочет еще что-нибудь возразить, но хромому непонятности надоели, и он круто меняет ход разговора:
— Не знаю, дадут или не дадут пять буханок?
— А на кой вам столько? — спрашивает учитель.
— Как «на кой»? Для поросенка! — удивляется его несообразительности хромой.
— А-а, — кивает учитель, — ну, конечно, для поросенка. Я тут как-то подсчитал, во что обходится вам центнер дрянного сала, произведенного из хлеба и молока: вышло, что можно на эти деньги съездить в Питер или в Москву, купить тот же центнер самых лучших копченостей да еще Третьяковскую галерею или Эрмитаж посмотреть. Я уж не говорю о затратах труда: каждое утро в пять вставать, готовить пойло, кормить, убирать хлев — это у вас никогда в счет не шло, вы себя, наверное, и за людей не считаете…
Хромой обиженно отворачивается и закуривает.
— Фантастические люди! — продолжает наш математик: — Никто из них сроду не пробовал молодой картошки: до сентября едят старую…
— Ну дак она еще растет, вес набавляет, — обиженно поясняет хромой.
— Вот-вот, — подхватывает учитель: — «вес набавляет»… Я завез сюда кабачки — хорошо растут почему-то, — так народ спрашивает меня, как я ем кабачки, если об них и бензопила зубья ломает? Говорю, не ждите, пока с газовый баллон вырастет, а мне в ответ: «Они же еще растут, вес набавляют»… Так и не едят: вырастят и — на семена, на следующий год снова вырастят — и снова на семена. Зачем?..
Никто из нас не может ответить.
— Хоть чем-нибудь интересовались бы, — обиженно продолжает учитель. — Я на уроке деткам рассказываю о полярных сияниях, которые зимой тут частенько бывают, а они даже не знают, что это такое. Родителей на собрании попросил выйти с детьми из дому — посмотреть, а мне отвечают: некогда — вечерами многосерийные фильмы…
— А чего оно есть — сияние это? — поинтересовался хромой.
— Ну вот, видите? — учитель горестно указал на него рукою.
— Не, ну чего — сполохи что ли?
— Сполохи, сполохи, — успокоил я старика.
— А-а… Ну это, говорят, бывает… Правда, сам я ни разу не видел — врать не буду.
— Вот, — победно восклицает учитель. — А то еще по лесным опушкам — горы валунов: это ведь от древних цивилизаций — как в Шотландии…
— Это — от трактористов, — растерянно возражает хромой: — Они каждый год камни с полей вывозят…
— Точно? — учитель краснеет.
— Точно, — вынужден подтвердить я.
— Да ты не кипятись, — успокаивает его архимандрит, — все будет нормально…
Наконец, является продавщица. Покупаем хлеб, выпрашиваем пять буханок хромому и расходимся.
Барсик вылизывает чуть живого котенка, лежащего у закрытой двери, и взглядывает на меня. В который раз начинаю втолковывать ему, что мы не сможем выкормить его чадо, а Мурка эта, какой бы беззаботной она ни была, все-таки мамаша и имеет возможность для прокормления таких мелких детишек. Останавливаю проезжающий мотоцикл: электрик говорит, что вода высокая, клева нет, но, судя по его смущенному виду, отпускница оказалась совсем не легкого поведения. И сидит она теперь не за спиной у него, а в коляске, с удочками, чтобы, стало быть, даже и не касаться ухажера. Вручаю ей котенка и прошу электрика поскорее свезти доходягу домой. Они уезжают. Барсик долго нюхает след мотоциклетных колес, а я смотрю на него и думаю: неужели опять побежит в село за котятами? Но нет: вернулся во двор.
— Не иначе, убедил ты его, — оценивающе произносит архимандрит.
И мы отправляемся жарить грибы.
Комментировать