Письмо № 19.
Радость о. Иосифа о неудавшейся пропаганде Терлецкого была омрачена полученным им сведением о переходе в римско-католическую веру и поступлении в орден Иезуитов, дворянина Евгения Балабина. Донося о сем графу Пратасову, о. Иосиф вместе с тем, в особом дополнении к рапорту, подробно описывал свои хлопоты о возвращении Е. Балабина в православие. К сожалению, труды о. Иосифа успехом не увенчались; Балабин остался непреклонен и навсегда эмигрировал из России.
«Об отступлении от православия Евгения Балабина и о его поступлении в иезуитский монастырь в Вальсе я узнал по слухам в августе месяце. Вместе с тем говорили о его скором прибытии в Париж. Отступивший действительно прибыл сюда в конце августа. Я немедленно явился в его квартиру (rue Duphot, hôtel Duphot), где мне сказали, что Балабина нет дома; тоже повторилось в мое другое посещение. В третий раз я оставил для передачи Балабину записку, в которой просил назначить мне час свидания для дела большой важности. Ответа не последовало, хотя я верно знал, что записка была вручена по принадлежности. Чрез три дня я послал упорномолчаливому письмо, извещая его о моих посещениях и удивляясь его хладнокровию к моему обещанию сообщить ему дело весьма важное. В заключение я повторил мою просьбу о назначении часа свидания. Евгений Балабин прервал свое
молчание: письмо, прилагаемое под № 1 было ответом мне[48]. Здесь я нашел много неопределенности в словах: подождать несколько дней, и принял с совершенным недоверием обещание видеть меня перед отъездом в Петербург. На другой день я адресовал Евгению Балабину следующее письмо: «М. Г. В ожидании Вашего посещения и в опасении как бы оно не пало на часы моего отсутствия из дома, честь имею предварить Вас о времени — когда я бываю дома. Это — обыкновенно часы утренние до полудня, а вечером от 18 до 22. Между тем не скрою от Вас мое удивление тому, что Вас так мало заинтересовало мое обещание сообщить Вам дело большой важности. Прося Вашего извинения в моей нетерпеливости, я считаю полезным предварить Вас о предмете испрашиваемого мной собеседования. Ходят слухи о Вашем отступлении от православной веры; дело, как видите слишком важное для Вашего спасения и, следовательно, для моих обязанностей, чтобы мне оставаться хладнокровным. Не доверяя молве, я все-таки беспокоюсь и делаю себе следующую дилемму: если слух ложен, то скорейшей беседой с Вами я успокою мое сердце и буду содействовать к уничтожению нелепого слуха. Если же в рассказах есть сколько-нибудь правды, то мне, как священнику, предстоит обязанность разрешить, с Божией помощью, Ваши сомнения и показать истину православия. Доставьте же, прошу Вас, мне к этому возможность устно или письменно. Примите, М. Г., уверение и пр.».
Четыре дня прошли без ответа, и я нашелся вынужденным вывести Балабина из состояния упорного молчания следующим письмом: «М. Г. Молчание называют знаком согласия. Ваше молчание я объясняю Вашим согласием на беседу со мной. Дело остается за назначением часа. Я готов, по слову Апостола, каждый час дать ответ в моем уповании, следовательно, Ваш час будет моим. Я перебирал все возможные причины, которыми Вы могли бы отказаться от разговора со мной, и не нашел ни одной основательной. Вы можете сказать: «я знаю православную веру и все ее основания». Но так ли в самом деле? Довольно ли Вы об ней размышляли, читали, слышали? Довольно ли было приготовлено Ваше сердце к ее разумению, Ваш разум к ее послушанию? Отчего не испытать еще раз взглянуть на Ее Божественные свойства? С другой стороны, вполне ли Вы знакомы с той Церковью, в которую хотите вступить? Вы слышите об ней от тех, которые принадлежат к ней, следовательно, что ручается за их беспристрастие? Они, конечно, постарались указать Вам мнимые недостатки нашей Св. Церкви, позвольте мне указать и доказать действительные недостатки их Церкви. «Я безотчетно сердцем влекусь к новой Церкви», возразите Вы мне. Но Боже сохрани Вас видеть в этом доказательство истины! Под оболочкой влечения сердца часто укрывается искушение. Вера православная еще более говорит сердцу, но она же не боится исследования. Я предлагаю Вам объяснить все сие. Вы можете сказать мне: «это уже поздно». Нет, никогда не поздно. Если Вы считали возможным и благовременным усомниться в вере отцов Ваших, которую Вы содержали целую половину жизни, отчего же будет поздно и неблаговременно подвергнуть разбору и исследованию те понятия и то устройство, которые только начинаете себе усвоять? Узнать истину, возвратиться к ней — всегда наше время, всегда наш долг. Я уже отдал мою волю руководителям, которые воспрещают мне видеть православного священника, может быть последним Вашим ответом. Но это запрещение не есть ли сознание слабости оснований их Церкви? Если они считают Вас слабым для ответов мне, я предлагаю Вам взять себе помощника по Вашему и их выбору. Вверяясь истине, я не боюсь никакой учености; и однако ж я не желаю гласности спора. В заключение опять прошу Вашей беседы. Согласитесь, моя просьба самая законная и для Вас ни трудная, ни обидная. Примите и пр.».
На третий день после этого письма я получил от Балабина ответ[49] (при сем прилагаемый под № 2), в котором он уже не скрывает своего отступничества. Его письмо поразило меня чувством невыразимой скорби о погибели бывшего чада единой, святой, соборной и Апостольской Церкви. Между тем оставался мне хотя слабый проблеск надежды в беседе с заблудшим; ибо он, наконец, принял мое предложение. 16 (26) сентября в 20 часов, по назначению отступившего, я был у него. Поблагодарив его за согласие на мое желание, я спросил, что заставило его отступить от Православия? «Я не находил в вашей», отвечал он, «и нашел в Римской Церкви свойство истинной Церкви Христовой; единство и вселенство». Объяснив ему по Писанию и Преданию, в чем состоит единство, я указал, что в Церкви Православной оно вполне существует. После некоторых слабых возражений с его стороны и моих ответов, он смутился и прервал меня вопросом: «неужели Вы думаете меня обращать в Вашу веру?». Я отвечал, что считаю это моей священнейшей обязанностью и надеюсь на помощь Божию. Тогда заблудший объявил, что отказывается меня слышать, и потому что времени не имеет, и потому что он не богослов. «Как Вы не богослов! и Вы осудили веру отеческую и избрали другую», сказал я! Но Балабин повторял, что не хочет вступать в исследования. Я доказывал ему, что он должен это сделать, под условием спасения души, умолял его; но он остался непреклонным. Я заключил, что мне остается одно средство — молитва и просил его не противиться истине и затем со скорбью в сердце оставил его. Вот подробное описание всего дела. Евгений Балабин отправился в Вальс в иезуитский монастырь.
16 сентября 1852 г.»
[48] «Я имел честь получить письмо Вашего Благословения, равно и карточку Вашу. Я не отвечал немедленно потому, что, имея намерение отправиться в скором времени в Петербург, я хотел перед отъездом моим зайти к Вам и тем удовлетворить Ваше желание и мое собственное. Теперь же я не могу назначить часа свидания с Вами, но будьте уверены, что перед моим отъездом я непременно побываю у Вас. Мне будет весьма приятно познакомиться с Вами, ибо брат мой (секретарь посольства в Париже) мне часто про Вас говорил. Посему, покорнейше прошу Ваше Благословение подождать насколько дней, и принять между тем уверение в моем глубоком к Вам уважении и совершенной преданности. Ваш покорнейший слуга
[49] «M. Г. Иосиф Васильевич. От всего сердца благодарю Вась за попечение Ваше о спасении моей души. Ваше желание побеседовать со мной о религии и утвердить меня в православной вере, в истине, в которой, как Вы слышали, я будто бы сомневаюсь, столь естественно и прилично Вашему званию, что Вы должны были разбирать все причины, заставлявшие меня уклоняться столь упорно от беседы с Вами. И, действительно, в последнем Вашем письме от 11/23 сентября Вы рассматриваете эти причины, чтоб доказать мне, что они не основательны и что ни одна из них не должна меня удерживать от испрашиваемого свидания. Позвольте же Вам сказать, что единственная причина моего молчания Вам еще не известна.
Комментировать