Письмо № 12.
«С сердечным удовольствием прекращаю молчание, так долго мной хранимое. Положение нашего посольства, следовательно, и мое, во все время от последнего моего письма к Вашему П-ву (от первых чисел марта) было весьма неопределенно, так что я не терял надежды иметь честь живым словом передать Вам более, чем сколько можно изложить в письме. Между тем быстрая и внезапная смена происшествий так незаметно уносит время, что первые числа марта представляются днями самыми близкими, вчерашними; с другой стороны, важность, огромность и ужас переворотов смущают мысли, приковывают внимание к настоящему, развивают лихорадочное ожидание будущего: мысли не идут на бумагу и перо цепенеет в руке. Происшествия во всех подробностях известны из журналов, однако же я не могу опустить без внимания подвига Архиепископа Парижского Дионисия Афра, который скончался от раны, полученной им на баррикаде, куда, как пастырь, он пришел с проповедью мира и любви. Добрый пастырь обильно пожал лавры славы земной; разумею декрет Народного Собрания, выражающий сожаление о потере достойного архиепископа и глубокое уважение к его свято-геройской смерти (слово декрета — saintement héroïque), и другой декрет о сооружении ему памятника статуи в соборной церкви Парижской Богоматери. Принимая одной рукою венец славы мирской, проповедник мира уже как бы простирает другую за пальмою мученичества: так утверждает по крайней мере общее мнение, выражаемое в разговорах и журналах, даже вольнодумных. По смерти Архиепископа многочисленные толпы теснились около дверей его дома, горя желанием отдать последний долг своему пастырю и испросить его молитв, прикладывали (sic) к его рукам и одежде медали с изображением усопшего и носили их на груди, как охранительную Святыню. И я посетил почтенный прах, который лежал на возвышении в епископских одеждах, в митре, окруженный множеством свечей и молящимся духовенством; жаль только, что бальзамирование исказило приятно-добрые черты покойного.
При его торжественном погребении я не мог быть, потому что это случилось в день рождения Государя Императора, когда мое сердечное желание и обязанность были — молиться за своего благочестивейшего Монарха.
При погребении все с удовольствием обратили внимание на желание протестантских пасторов — присутствовать при отпевании, и удивились отказу духовенства католического — впустить в церковь еретиков. Поминовение в сороковой день совершено нарочито для сего призванным кардиналом Арраским; сердце поминаемого было выставлено на возвышении перед алтарем в спирте; после Евангелия было произнесено, Г. Кером, профессором церковного красноречия в Сорбонне, похвальное слово усопшему предстоятелю Парижской церкви; произведение весьма утомительное и по своей долготе (оно составляет довольно большую книжицу), и по излишеству искусства ораторского.
С неделю тому назад, Папа, в письме к викариям Парижской церкви, поставляет покойного Дионисия в число блаженных духов, ходатайствующих перед Богом о благосостоянии церкви; можно ожидать, что восхваляемый будет скоро канонизован. Не отнимая достоинства от поступка Архиепископа, нельзя не заметить, что его проповедь о мире и любви была не благовременна: она могла иметь место и действие до начала брани, или по крайней мере, в начале оной, а не после трехдневной ожесточенной борьбы, после пролития рек крови. Пример геройства Парижского Архипастыря много содействовал начавшемуся после февральской революции стремлению к католицизму; впрочем, это направление еще не обозначилось и не прояснилось. Комитет вероисповеданий, составленный из представителей народа, разбирал часто вопросы, не очень благоприятные католичеству средних веков, например, об участии народа в избрании Епископов, об ограждении прав низшего духовенства от власти Епископов, об уменьшении жалованья кардиналам, о преобразовании капитула Св. Дионисия (Chapitre de S-t. Denis) и о подчинении оного Архиепископу Парижскому — вместо Папы. Вообще в действиях и проектах, хотя еще не приведенных к концу, комитета вероисповеданий видно направление чисто Галликанское, что весьма не нравится епископам, большая часть которых со времен восстановления Бурбонов преданы Ультрамонтанизму. Кстати, и по моему обещанию, коснусь настоящего состояния Богословского факультета при Сорбонской Академии. Во времена первой революции, которая покровительствовала неверию и затворила церкви, не было места Богословскому учению в Сорбонне, — члены факультета сами собой, без мер по этому предмету правительства и без внушений Папы, рассеялись; в 1803 году Наполеон восстановил богословский факультет, не испросив утвердительной буллы Римского Первосвященника которая была и не нужна, потому что должно остаться в силе прежнее утверждение факультета, который по обстоятельствам только прекратил свое преподавание. Но Папа был недоволен и это неудовольствие перешло во французских епископов, которые стали смотреть на Богословский факультет Парижа (равно Лиона, Тулузы и других; их во Франции 6), как на учреждение чисто гражданское, отказывая ему в покровительстве, не давая ему права сообщать ученые степени, и внушая духовенству воздерживаться от посещения факультетских лекций. Между тем сами же Епископы назначали профессоров для факультета, исследовали программы и имели право отозвать профессора от должности, не без ведения, впрочем, правительства. Настоящий декан церковного Сорбонского факультета аббат доктор Глер (добрый мой знакомый) употреблял все усилия поставить богословское преподавание в нормальное состояние, т. е. испросить Папскую утвердительную буллу; в правление последнего короля он убедил министра Сальванди адресоваться за буллой через посредство Папского нунция; король, узнав об этом, запретил предполагаемое сношение, усвояя себе право непосредственно обратиться к Папе; и в то время, как король медлил, революция ниспровергла его трон.
Новое правительство весьма расположено в пользу прошения Г. Глера, но действует весьма осторожно, боясь, как бы факультет после буллы не сделался чисто церковным, — орудием духовенства; теперь сидят над составлением самых замысловатых правил о совокупных правах над университетским церковным факультетом светского и духовного правительства. Впрочем, светскому правительству не должно опасаться за направление преподавания: образ мыслей декана и четырех[32] чисто Галликанский. Г-н Глер избрал себе за образец в учении и действии Боссюета. Только один из церковных наставников Сорбонны глубоко заражен Ультрамонтанизмом — это профессор нравственного Богословия абб. Маре (Marét), который всеми средствами восстановляет духовные власти против своих товарищей и их образа мыслей; он-то внушил покойному архиепископу желание, уничтожить Богословский публичный факультет. Теперь есть полная надежда, что правительство и общее мнение поддержат публичные духовные лекции; Комитет обрядов недавно решил уменьшить число Богословских факультетов до 3-х вместо 6-ти (в Париже, Лион и Тулузе остаются); конференция факультета будет вправе давать ученые степени магистра и доктора богословия не только духовным лицам, которым внушается искать оные, но и желающим светским; кафедры профессоров будут замещаемы по конкурсу. В судьбе протестантизма во Франции после революции произошли довольно важные перемены; он поставлен в большей, чем прежде, тени сравнительно с католичеством; во всех случаях, где правительство и народ обращались к религии, например, при погребении убитых в февральскую революцию, при поминовении жертв июньского возмущения, всегда являлось торжественное служение католическое: представители народа и все члены разных отраслей управления, без различия веры, должны были присутствовать при католическом богослужении. Во всех циркулярах министр обращается исключительно к архиепископам и епископам, как бы забывая о протестантских консисториях и синагоге. Наконец, при выборах в члены Генеральных советов (conseils généreaux), во многих департаментах протестанты или совершенно удалены, или выбраны в несправедливой соразмерности, на что горько жалуется протестантский журнал «Semeur», уверяя, что протестантизм был счастливее при королях. Ко внешним неудачам присоединилось внутреннее разделение между членами реформатской веры: большая часть протестантов во Франции исповедуют Кальвиново учение, так как и сам Женевский преобразователь был порождение Франции, так что не существует разделения между последователями Лютера и Кальвина, но есть другое разделение более пагубное: на протестантов православных и неправославных. Главой первых признается пастор Адольф Монод, бывший профессор протестантской Академии в Монтобане, человек умный и благочестивый; главой неправославных справедливо почитают пастора Кокрелл, прекрасного оратора, человека преданного житейским выгодам; православные твердо держат догматы, оставленные неприкосновенными от преобразователей XVI века; неправославные отвергают первородный грех и некоторые неправо думают о Спасителе: их учение есть смесь мнений Ария, Пелагия и рационалистов. Между тем пасторы различных мнений протестантских проповедуют в тех же церквах по очереди, и что один созидает, то другой разрушает: жалкая проповедь! Православные думали было отделиться, но пока в нерешимости, узнав из министерства, что им не будет выдаваемо жалованье, потому что большинство на стороне неправославных. Я удивился, когда Г. Монод (я знаком с ним, чего он сам искал) высказал мне эту причину, так как он сам желал уничтожения жалованья; но что было отвечать на его слова: «мы умрем с голоду?». Через несколько времени все это обозначится. Преобразователь, если только он стоит этого названия, Шатель совершенно потерялся во мнении: все увидели в нем самого посредственного и жалкого вольнодумца; притом, перенеся свою проповедь в клуб женщин, он впал в круг смешного и, кажется, совершенно падает от ран насмешек! В следующем письме коснусь других предметов, и пополню прошлые. Русских в Париже нет; время мое употребляю на молитвы за отечество и на усовершенствование собственное: хочу приняться за составление истории Церкви Христианской. О. протоиерей еще живет в Париже; Судакевич уже священником с 29 июня; весьма недоволен своими предшественниками за опустение церкви. 28 августа / 9 сентября я имел удовольствие послать Вашему П-ву с пароходом статейку «История аббатства и библиотеки Св. Женевьевы»: прошу покорно поместить ее в журналах министерства, если Ваше снисходительное внимание найдет ее достойной.
Париж, 31 августа /12 сентября 1848 г».
«Я не имею никакой уверенности, доходят ли мои письма до Вашего П-ва; в 1847 г. я адресовал Вам 7 писем: с г. Рюминым, с г. Дитрихом (с ним же и описание моего путешествия по Швейцарии и многие заметки), с г. Шишмаревым, с г. Балабиным, с г. Тирьоном, с г. Жеребцовым, и одно — через посольство. Прикажите известить меня о сем. Были еще посылки 3-х книжек. В сем году только два письма».
[32] В подлиннике пропущено слово.
Комментировать