Оглавление
Рождественский гость
Крыши на храме еще не было. Не успели до холодного ноябрьского северо-восточного ветра привезти шифер. Справились бы в срок, да все собранные по трем селам деньги ушли на расчет с каменщиками из далекого Закарпатья, которые день и ночь не слезали с лесов, чтобы успеть к холодам закончить свою работу. Они-то все сделали и расчет получили, а вот у старосты Петра Филипповича в кармане остались лишь копейки. Не давала ему покоя самая главная проблема: пост к завершению идет, а крыши нет, значит, и Рождество опять по хатам да домам встречать придется.
Просить священника в епархии? А где служить? Под открытым небом? Вопросы оставались без ответов.
Староста зашел в храм. Слева от алтаря, прямо на голой кирпичной стене висела икона Рождества Христова, под ней стоял старый сундук с большим навесным замком. Ключ долго не желал проворачиваться, наконец механизм щелкнул, и Филиппыч поднял тяжелую крышку. На ее внутренней стороне, рядом с портретом последнего царя-батюшки, были приклеены две полосы неразрезанных керенок и плакат, призывающий на выборы в Верховный Совет. Обрамляли сундучную галерею новогодние и первомайские открытки послевоенных годов.
Филиппыч перекрестился и откинул край толстого лоскутного одеяла. Под ним лежали церковные книги, два креста, дискос, немного погнутый потир и несколько больших икон — все, что осталось от разрушенного старого храма. Что сумели сохранить…
Развернул староста видавшую виды, но еще крепкую Псалтирь в кожаном переплете, перекрестился и начал с обычного: «Святый Боже, Святый крепкий…» В храме хотя и прохладно, но сквозняка нет — успели окна затянуть толстой пленкой. Только сверху падали еще не оформившиеся снежинки.
Уже заканчивая кафизму, Филиппыч услышал сзади шорох. Оглянулся. В проеме двери притвора стоял высокий человек в кожаной куртке и кожаной фуражке.
— Молишься, дед? — спросил незнакомец.
— Молюсь. А ты решил помочь псалмы почитать? — тут же откликнулся Филиппыч. — Так давай вдвоем, Богу слышнее будет.
Гость улыбнулся:
— Можно и вдвоем, да только неуютно как-то книжку твою читать, когда за шиворот капает…
Хотелось старику ответить, что слова говорить все могут, а вот помолиться или помочь чем-нибудь не всякий горазд. Но промолчал. Показалось старосте, что видел он где-то этого незнакомца. Одет солидно, уверен в себе, но на начальника не похож. Начальники, они всегда торопятся, псалмы читать не соглашаются и советы дают. Этот не такой.
— Скажи, дед, а зима холодная будет?
— Я тебе не гадалка, — буркнул Филиппыч, но потом, подумав, ответил: — По всем приметам холодная. Мыши по хатам толпами ходят — коты не справляются, листья рано облетели, да и худоба[8] из сараев выходить не желает.
Филиппыч собрался еще добавить, что местный дед-травник тоже морозную зиму предрекает, да и бабка Евдоха, предсказательница сельская, только и талдычит, что холод будет, какого после войны еще не было, но не стал. Оно ему надо, чужаку этому?
Пока раздумывал, как правильнее и ловчее объяснить приезжему необходимость пожертвования на храм, тот внимательно осматривал стены. И только староста решился начать свое вступительное слово о том, как церковь строилась и каким большим трудом обошлась, незнакомец спросил:
— Дедушка, а вы через пару часов сможете сюда подойти?
Староста удивился «выканью», а затем обрадовался — наверное, толк для храма от разговора этого все же выйдет.
— Смогу, чего же не смочь. Живу недалеко.
Пока Филиппыч Псалтирь на место определил да сундук закрывал, стоявшая неподалеку машина с незнакомцем уехала, но тут же появилась вездесущая Евдоха.
Главной особенностью Евдокии была разговорчивость, причем говорила она всегда, независимо от наличия слушателей. Рассуждения ее касались всех и вся, поэтому если требовалось узнать, что было, отчего произошло и какие ожидаются последствия в жизни того или иного сельчанина, спрашивали у Евдохи.
Дело в том, что старушка эта хранила в своей памяти все события, произошедшие в селе с каждым в отдельности и со всеми вместе оптом. Кроме того, она помнила предания старины глубокой, поведанные ей ее бабкой. За божницей в хате Евдокии лежали три толстые тетради. Первая исписана была еще по-старорежимному; вторая, похожая на амбарную книгу, заканчивалась 1942 годом; третья заполнялась уже ныне живущим автором, то есть самой Евдокией. Прочесть что-то там было практически невозможно. По причине слабограмотности, писала Евдоха одной ей ведомыми закорючками и загогулинами, что отнюдь не мешало ей оперативно определить, когда проросла редиска в 1953-м или прогремел первый гром в 1965-м.
Был у Евдохи «коллега» в соседнем селе, дед Иван, но он угорел несколько лет назад, поэтому она осталась единственным «архивариусом» для всех сельчан. Да только страшновато к ней обращаться, потому что ответит бабуля на вопрос, а потом возьмет да и добавит что-нибудь такое, чего сам о себе не знаешь или о чем вспоминать не хочется, а то еще скажет, что тебя в будущем ожидает…
С Филиппычем у Евдокии отношения были сложные, так как староста все на Бога уповал да его угодников почитал, а бабуля непонятно кому крестилась и с кем шепотом разговаривала.
— Здравствуй, Петро! — обратилась к старосте Евдокия и, не дождавшись ответа, тут же скороговоркой добавила: — Ты бы не стоял как пень, а место у церкви подготовил!
— Какое место? — не понял Филиппыч.
— Да под железо на крышу.
Евдоха развернулась и пошла, бурча что-то себе под нос, а Филиппыч начал убирать лежавшие у церковной стены обрезки досок и горбыли. Осознание того, что он выполняет наряд Евдохи, пришло к старосте тогда, когда все было сделано.
Разогревая в сторожке чай, староста вздыхал и повторял раз за разом: «Вот же напасть какая — Евдоха командует. Искушение».
Чай еще не допил, как услышал гул большой чужой машины. В том, что она чужая, сомнений не было. Из тех, что остались в постепенно разваливающемся колхозе, транспорта с таким гулом никак не могло быть. Не те времена.
Изумлению старосты не было предела: к северной стороне церкви, как раз к тому месту, которое он только что расчистил от строительных остатков, подруливал большой желтый кран. Пока крановщик с помощником устанавливали крановые лапы, из проулка появился грузовик с торчащими из кузова шахтными арочными балками. Зачем эта арка, Филиппыч не спрашивал. Он все понял. И не только понял, но и вспомнил… Вспомнил, где видел того незнакомца, который неполных три часа тому назад помешал ему читать Псалтирь и попросил не уходить.
Еще недели не прошло, как ездил староста в город к главному шахтерскому начальнику — «генералу», по-местному. Денег на крышу просил. Денег ему не дали, но помочь чем-нибудь пообещали. В это «чем-нибудь» Филиппыч не верил и вернулся из города окончательно расстроенный. Вот там, на том приеме у генерального директора, и видел староста своего сегодняшнего гостя. За столом он с главным начальником рядом сидел.
На третий день крыша храма была готова: вместо деревянных стропил стояла шахтная арка, а шифер заменяла отслужившая свой шахтный век транспортерная лента. Суетились вокруг церкви прихожане, помогая заделывать оставшиеся щели и радуясь тому, что все время, пока крышу сооружали, солнышко выглядывало и из туч снежком не сыпало. К обеду приковыляла и Евдокия, как всегда о чем-то сама с собой рассуждавшая. Вокруг храма обошла, клюкой своей зачем-то по углам церковным да ступенькам притвора постучала и к Филиппычу обратилась:
— Ты, Петро, здесь не крутись, а езжай в область попа выписывать. Рождество-то через девять дней. Или опять, как раньше, в город на службу идти?
Староста, уже кардинально изменивший свое мнение о Евдохе, все-таки хотел возразить сердито, мол, не командуй здесь, да промолчал. Ведь действительно церковь есть, просфоры будут, книги главные богослужебные в наличии, надо священника звать.
* * *
Архиерейский секретарь долго объяснял Филиппычу, что приход сначала надо зарегистрировать, а только потом на него священника посылать. Знал староста закон этот советский, за нарушение которого когда-то и сам пострадал, но ведь Рождество Христово через несколько дней, оно законам земным, а тем паче начальникам никак не подчиняется.
Перекрестился дед и решительно вопросил:
— Вот если к вам, батюшка-секретарь, детки ваши на день рождения не придут, каково вам будет? А вы волхвов к Христу Младенцу не пускаете!
— Каких это волхвов? — не понял главный епархиальный священник.
— Да нас, прихожан. Мы ведь дары приготовили уже, как раз к Рождеству Спасовому и храм построили, и вертеп сделали, и помолиться хотим…
Секретарю от такого сравнения стало как-то не по себе. Пока он искал ответ, приоткрылась дверь, и из своего кабинета вышел улыбающийся епископ (кабинет правящего архиерея за тонкой стеночкой находился, и владыка слышал разговор во всех подробностях).
— Что, Петр Филиппович, вразумляешь секретаря моего? — обратился архиерей к старосте.
— Да что вы, владыко святый! — смутился тот, испрашивая благословения. — Я прошу только…
— Правильно просите, — заключил епископ. — Будет вам священник. Мы уж как-нибудь с властями сами все решим. Езжайте, готовьтесь к празднику.
* * *
Рождественская служба в новом храме началась в два часа ночи. Хоть и боялись прихожане сельские, что мало кто придет в столь поздний час, но от традиции старого, порушенного в годы лихолетья прихода отступать не пожелали. «Так деды наши служили» — этот аргумент победил все страхи.
Напрасно боялись. Уже с полуночи церковь стала наполняться, а к тому времени, как запели на Великом повечерии «С нами Бог, разумейте языцы…», храм был полон.
И не беда, что еще нет полов, что вокруг неоштукатуренные стены, что иконостас лишь условно обозначен. В воссозданном из, казалось бы, окончательного небытия храме служилась служба Божия. Христа Рожденного славили и началу собственного спасения радовались.
За престолом, облаченным в белую парчу, возносил молитвы приехавший накануне молодой священник в таком же белом, блестящем облачении.
После службы, наскоро попив горячего чаю, батюшка с детворой и прихожанами отправился по селу «Христа славить». Плакали бабушки, украдкой вытирали слезы старики, удивленно смотрели на эту радость те, кто вырос без храма…
На краю села, возле маслобойни, у калитки своего небольшого домика стояла Евдокия с иконой Христа в руках, украшенной рушником. Пропели трижды «Рождество Твое, Христе Боже наш…» и в дом зашли.
К столу приглашал средних лет мужчина в красивом дорогом костюме. Откуда такой гость, никто понять не мог. Вот только Филиппыч признал незнакомца. Это он заезжал неполные две недели назад в храм и попросил задержаться ненадолго…
Вопросительно глянул староста на Евдокию, а та, смахивая невидимую пыль с длинной скамейки у праздничного стола, просто сказала:
— Вот правнучек мой на Рождество приехал…
[8] Худоба — домашний скот. — Примеч. ред.
Комментировать