Оптинские истории. Записки экскурсовода
Небольшое вступление
Давно ли я писала: «В Оптиной я тружусь на послушании уже месяц». Пять лет прошло – как один день. И теперь я могу написать: «В Оптиной Пустыни я тружусь на послушании пять лет». Последние два года – старшим экскурсоводом Оптинской экскурсионной службы. За это время записала много историй: радостных и печальных, поучительных и просто забавных. Решила поделиться несколькими историями с вами, дорогие читатели.
И чего я тут не видела?!
Приехала в Оптину паломница. Идёт по обители и громко вслух возмущается:
– И чего я сюда только приехала?! И чего я тут не видела?! Несколько храмов да несколько домишек – больше и нет ничего! Оптина Пустынь, Оптина Пустынь! И чего я сюда только ехала?!
А ещё экскурсовод…
Муж с женой во время экскурсии:
– Вы знаете, мы прочитали в книге «Пасха красная»: космонавты видели из космоса, как от Оптиной Пустыни поднимается столб света. Мы поняли так, что это благодать, по-видимому… Не могли бы вам нам показать место в Оптиной, откуда столб света исходит? Ну, точку дислокации, так сказать… Как это не можете?! А ещё экскурсовод…
Родительское пожелание
– Будьте добры, расскажите нам, пожалуйста, на экскурсии по Оптиной что-нибудь этакое… Какое? Ну, вы же понимаете, такое… Богодухновенное! Чтобы мои дети-подростки сразу – раз – и в Бога уверовали!
Тихон сидит тихо
– Мы на экскурсию к вам – с ребёнком. Восемь месяцев. А куда же нам его?! Да, младенец… Да, экскурсия длится больше часа… Не, вы ему не помешаете! И он – вам! Он – Тихон и будет вести себя тихо!
Маленький Тихон действительно ведёт себя тихо, слушает про оптинских старцев и блаженно улыбается все полтора часа.
И всё для того, чтобы…
Паломница жалуется:
– Вот наша жизнь – грешишь да каешься… Бегаешь за батюшкой, ищешь его, ищешь – и всё для того, чтобы наговорить про себя кучу гадостей! Ага, это я про исповедь!
Праздник преподобной Марии Египетской? Сегодня? Ну, что я могу сказать по этому поводу?! Мария Египетская, конечно, имеет отношение ко всем нам… Вот только мы к ней никакого отношения не имеем!!!
Деликатно и неделикатно
Паломник опровергает недостоверную информацию:
– Если говорить деликатно, то это недостоверно… А если говорить неделикатно – то это бред сивой кобылы!
Ум в голове сидит!
В очереди на исповедь – высокая полная дама уже в годах, с пышной химической завивкой, на самом верху которой узенькая полоска шарфика, на лице явный перебор косметики. Дождавшись очереди, громко:
– Отец Н.! Вот молитва Иисусова чего-то не идёт у меня! А чего – не понимаю! Вот вы мне объясните: как это ум в сердце опускать надо? А то он у меня никак не опускается. Так в голове и сидит! Ум-то!
Отец Н. что-то деликатно и тихо отвечает. В ответ всё так же громко, на весь храм:
– Как это – не надо мне опускать ум в сердце?! Как это Господь Сам устроит?! Я книжки духовные читаю! Я вам не какая-нибудь бескультурная!
Можно вам исповедаться?
– Алло, это экскурсионная служба?
– Да, здравствуйте.
– Оптина Пустынь?
– Да, слушаем вас.
– Можно вам исповедаться?
Тогда я тоже постою
В Оптиной на Литургии всегда очень много паломников. Начинается причастие. Стоим в очереди. Очередь очень большая. Меня дёргают за рукав. Оборачиваюсь: за мной с ноги на ногу переминается паломница средних лет, на брюки повязан платок, губы ярко накрашены. Глаза удивлённые.
– А куда это очередь?
– На причастие.
– А… Тогда я тоже постою.
Сестра рядом со мной спрашивает:
– А вас благословили причащаться?
– Где меня должны были благословить?
– На исповеди.
– На какой такой исповеди?
– Где в грехах каются…
– В грехах?! У меня нет никаких грехов!
Присяду, пожалуй
Идёт вечерняя служба. Сестры достают маленькие стульчики и присаживаются. Одна из паломниц за моей спиной возмущённо шепчет:
– И-ишь, расселись – как в театре!
Пожилая монахиня ласково успокаивает её:
– Простите нас, немощных, когда можно сидеть, мы присаживаемся…
– И-ишь, какие! Я вот – стою перед Богом!
Молодой паломник, стоящий рядом, не выдерживает и ехидно спрашивает:
– И часто вы в храм ходите, стоите перед Богом?!
– …Ну, раз в месяц или в два. – Голос паломницы теряет свою воинственность.
– А они – каждый день после послушания, и монастырские службы – длинные…
Читают кафизмы, и паломница за моей спиной громко вздыхает, перетаптывается с ноги на ногу. Предлагаю ей свой стульчик:
– Отдохните.
– Да, чего-то я сильно притомилась… Присяду, пожалуй…
Девушка с голубыми волосами
Паломница рассказывает:
«Дело было в нашем храме. Скромно одетая девушка подходит к священнику после службы:
– Батюшка, я вот хочу свою подругу к нам в храм привести…
– Бог благословит, приводи.
– Да она, батюшка…
– Что такое?
– Да она… Совсем никакая… И выглядит…
– Ну, как она выглядит?
– Да одежда и причёска – совсем для храма неподходящие…
– Ничего… К нам тут вообще ходила девушка с голубыми волосами и кольцом в носу…
– Батюшка, это я была – год назад…
– …»
Это я, но не к вам!
Захожу в паломническую гостиницу. На мне чёрная длинная юбка, чёрный жилет, на голове платок – так одеваются все, кто трудится на постоянном послушании в Оптиной. Мне навстречу – радостные паломницы, которые заждались дежурного администратора паломнической гостиницы:
– Ой, это вы! Наконец-то!
– Нет, это не я! То есть это, конечно, я, но не к вам…
И мы дружно смеёмся.
Как Ока?
Едем из Оптиной на автобусе. Весна, половодье, сильный разлив всех рек в Калужской области: Оки, Жиздры и других. На остановке – рядом автобус из другого края. Наш водитель, не обратив внимания на номера, высовывается из кабины и спрашивает у другого водителя:
– Как Ока?
Неместный водитель не понимает вопроса. Слышит только непонятное: «Ка-ка-ка?» Страшно удивляется. Крутит в ответ пальцем у виска и передразнивает:
– Ко-ко-ко!
Вы знаете, что такое благодать?
В Оптину приехал старец, отец Илий. Батюшку окружает толпа, все стараются что-то спросить, получить благословение. Вниманием старца завладевает одна паломница:
– Батюшка, вы знаете, в нашем городе один храм – такой благодатный! А другой – не очень… Есть ещё один – там благодати совсем нет!
Старец печально:
– А вы знаете, что такое благодать?
Вот это любовь!
Игумен Н. рассказывает про своего духовного отца, старца Иоанна Крестьянкина:
«Как-то ждал я очереди к батюшке. Вот очередь уже скоро подойдёт, осталась передо мной одна бабушка. Задаёт она старцу вопрос. Он ей отвечает. Бабушка снова спрашивает то же самое, и старец ей опять то же самое отвечает. Бабушка спрашивает снова, другими словами, но тот же вопрос. И отец Иоанн Крестьянкин спокойно и терпеливо другими словами повторяет ей тот же ответ. Я уже закипаю и думаю: «Всё уже и так понятно, ну ведь ответил тебе старец, ну что же ты его так мучаешь-то, вредная же ты бабулька!» А старец терпеливо продолжает ей объяснять полчаса одно и то же.
И отец Н. заканчивает свой рассказ неожиданно:
– Вот это любовь! Вот это терпение!»
Обычный день обычного оптинского отца
Отец Н. встал, как обычно, в пять утра. Полунощница, ранняя Литургия, с девяти утра и до половины первого принимал исповедь. Люди шли нескончаемой вереницей: некоторые только исповедались, другие, их было больше, после исповеди задавали вопросы, просили совета, жаловались на скорби и болезни, просили молитв. Вникал, отвечал, советовал, молился за каждого, читал разрешительную молитву. К половине первого почувствовал полное изнеможение. После трапезы стало полегче, зашёл в келью, но уже через полчаса отправился чинить колодец на святом источнике, затем на монастырскую стройку. Потом служил на Всенощной, помазывал, в конце службы вышел с другими отцами на исповедь. Последние исповедники были в половине первого ночи: в выходные приезжает очень много паломников.
В час ночи пришёл в келью, помолился. Упал на доски кровати. Что-то крутилось в голове. Что? А, вспомнил! Сегодня у него – день рождения. Пятьдесят лет. Ну что ж… «Многая лета» ему спели на день ангела, а дни рождения монахи не отмечают…
Отец Н. уснул мгновенно и улыбался во сне: ему снилось детство, мама и праздничный пирог.
Бестолковые послушницы
Мать Е. уже много лет трудилась на одном ответственном послушании. В помощь ей постоянно присылали паломниц. Только паломницы попадались совершенно бестолковые. Всё что-то путали, либо спешили и портили работу, либо слишком возились и не успевали. Мать Е. шла к старшей и просила:
– Помощница у меня очень бестолковая. Пожалуйста, пошлите другую, посмышлёней да порасторопней.
Старшая меняла помощницу, но новая каждый раз оказывалась хуже предыдущей, и так дело дошло до того, что матери Е. приходилось одной выполнять всю работу, потому что последняя помощница больше портила дело, чем помогала.
В отчаянии мать Е. отправилась к духовнику жаловаться на бестолковых паломниц. На жалобу духовник ответил:
– Так и будет у тебя, пока станешь их менять. Терпи ту, которую прислали.
Мать Е. стала терпеть, и скоро дело чудесным образом поправилось: с работой паломницы стали справляться.
Наконец-то помолюсь!
Две инокини из женского монастыря рассказывают:
«Пришли мы в монастырь, все – неопытные, новоначальные. И наставницы наши такие же – преемственность монашеская утеряна, стариц, да и просто опытных монахинь, днём с огнём не сыщешь… Кто как горазд, тот так и подвизается… Одна трудница всё время жаловалась:
– Помолиться некогда: всё время на послушании! Да и негде: в келье по несколько человек живём!
– А на службе?
– Да на службе, среди людей – какая молитва?!
Стала она одна ночью ходить в храм. А другая трудница была зациклена на колдовстве и порче и всё выискивала вокруг колдунов. Вот она и стала духовнику жаловаться:
– Батюшка, я проследила за сестрой ночью, в окно храма видела, как она посреди церкви руками машет и завывает – ну, точно, колдует! Колдунья она, батюшка, точно колдунья!
Духовник очень удивился и остался после вечерней службы в алтаре. Стемнело, слышит – пришла трудница. Духовник тихонько выглядывает и видит, как она встаёт на колени и радостно, на весь храм восклицает:
– Наконец-то помолюсь от души, Господи!
И начинает громко молиться, при каждом слове воодушевлённо и высоко взмахивая руками:
– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас: батюшку дорогого, всех сестёр и меня, грешную!»
Откровение помыслов
Инокиня, приехавшая в Оптину в паломническую поездку, поделилась, как лет пятнадцать назад, когда их монастырь только начал своё существование, настоятельница решила ввести традиционное монашеское делание – откровение помыслов. Но сестры, не привыкшие к такому деланию, вместо откровения помыслов стали впадать в грех осуждения, наушничества, сплетен. Появился соблазн с помощью этих самых откровений снискать себе льготы или, наоборот, восстановить матушку против тех, кто не нравится. Сёстры стали называть это откровение помыслов – откровением домыслов.
А поскольку в большинстве своём они были люди искренние, имеющие желание подвизаться, то скоро поняли (и первая – настоятельница), что до откровения помыслов ещё дорасти нужно. И тем, кто открывает, и тому, кому открывают. Настоятельница отменила «домыслы», и каяться в помыслах сёстры стали на исповеди – опытному духовнику.
Об этой грустной истории я рассказала игумену С., духовнику уральской женской обители. Большинство сестёр этой обители (а я хорошо их знала, так как десять лет окормлялась и несла послушание в этом монастыре) начали иноческую жизнь лет пятнадцать – двадцать назад. Чистые, ревностные, они пришли не из-за скорбей и напастей, а потому что возлюбили Господа. Господь призвал – и они пришли. Этими сёстрами можно было залюбоваться. Страсти ведь оставляют отпечатки на лицах людей: в выражении глаз, уголках губ. А тут передо мной были удивительно светлые лица, на которых – след не страстей, а чистоты и молитвы.
И духовник сказал тихо:
– Вот если они будут и дальше подвизаться, трудиться и молиться, то, возможно, лет через пятьдесят обретут духовный опыт и кто-то из них станет не старушкой, а старицей и сможет принимать откровение помыслов.
Скорее покупайте!
Инокиня с юмором вспоминает о себе самой десять лет назад:
– Пришла в обитель юной девушкой, подвизалась ревностно, по новоначалию её заносило. Так, начитавшись про память смертную, про то, как древние старцы даже заранее себе гроб сколачивали и в нём спали, старалась всячески эту самую память смертную хранить. И начала себе собирать погребальное облачение: молитву, сорочку, тапочки и так далее. Только никак не могла купить крест, который кладут обычно в гроб. Простой такой пластмассовый крест.
И вот заходит в монастырскую лавку, а там привезли большие чёрные пластмассовые кресты. Она обрадовалась, скорее купила. Бежит, радостная, к сёстрам и кричит громко:
– Сёстры, кресты в гроб привезли, идите скорее себе покупайте!
Немая сцена…
Ода бабушкам
Приехав в Оптину, у меня остановилась настоятельница монастыря Казанская Трифонова женская пустынь, мать Ксения. В этом уральском монастыре я окормлялась десять лет и была очень рада принять матушку у себя.
Сёстры этой обители часто делятся со мной историями, которые ложатся в основу моих рассказов. И мать Ксения тоже поделилась своими воспоминаниями:
– Оля, я расскажу тебе о бабушках. О каких? О своих и вообще – просто о бабушках. Мне хотелось бы воспеть настоящую оду нашим бабушкам!
Ты ведь знаешь: мне, как настоятельнице монастыря, приходится общаться со многими людьми, с паломниками. И часто люди признаются: «Я вот пришёл к Богу в зрелом возрасте. Сам не знаю почему. Без каких-то видимых причин…» Тогда я спрашиваю:
– А у вас в семье был кто-то верующий?
– Да. Моя бабушка.
Они не в лике святых, наши бабушки. Чем же они могли так угодить Богу, что Он слышит их молитвы?
Взять мою бабушку… У меня мама и папа неверующие. Такие времена были, что людей от веры отбивали. Они такие и выросли. Октябрята, пионеры, комсомольцы. Религия – опиум для народа. Мама и папа запрещали бабушке меня крестить, запрещали ей учить меня молиться. И для бабушки это была глубокая боль на сердце. Как и для других бабушек. Они так это всё терпели, с такой болью, что нельзя крестить младенчиков, нельзя причащать.
Многие из них так и умерли, не дождавшись возможности растить внуков в вере. Они только верили сами. И ещё – они доверяли Богу. Мало ведь просто ходить в церковь. Нужно впустить Бога в свою жизнь, доверять Ему, уповать на Него. Они просили у Бога за своих неверующих детей и внуков. И Господь не посрамил их исповедническую веру.
Если взять историю моей семьи… Мой папа появился на свет, когда деду исполнилось пятьдесят. Когда родилась я, мой папа тоже был уже в годах. Вот так и получилось, что мои дедушка и бабушка родились в девятнадцатом веке, а я живу в двадцать первом. Интересно, да?
Две бабушки. Мамина и папина. Обе – верующие. Мамина, бабушка Дарья, – очень благочестивая, нищелюбивая, принимала странников, отдавала даже крохи. Стирала нищим одежду, прожаривала её в печи.
Папина, бабушка Ксения, была молитвенницей. Она умерла, когда мне исполнилось всего три года. Но она так молилась за меня, что, когда перед постригом меня спросили об имени, я мистически почувствовала, что хочу её имя.
И я так благодарна своим бабушкам! Одна была милосердной, другая молилась за меня. И по их молитвам я – монахиня, мать Ксения.
Когда стала монахиней, молилась за родителей. Они были неверующими людьми. Через семь лет мама начала читать Псалтирь. Потом они с папой обвенчались. В нашей семье было принято жить по совести. И это помогло мне прийти к Богу, потому что совесть – глас Божий в человеке.
У нас в монастыре мать Валентина рассказывала мне, что её верующая мама много молилась за неё, а она сама даже в храм не ходила. И когда мама умерла, дочь пошла в церковь. Потом стала монахиней Варварой, а ещё позже – схимонахиней Валентиной. И это тоже образец исповеднической материнской веры. Обильный плод материнских молитв. И с этой верой они ушли в другой мир.
А как-то к нам в монастырь привезли женщину тридцати семи лет. Привезли, как больного человека привозят в лечебницу. И она рассказала мне свою историю. Муж у неё гулял, а чтобы жена не мешала, стал её спаивать. А потом ушёл от неё. И она наглоталась таблеток. Реанимация. Клиническая смерть. А она – чувствует, как душа от тела отделяется. И видит: её прабабушка стоит перед Богом на коленях и просит со слезами: «Отложи, Господи!» И чувствует: душа назад в тело возвращается. В реанимации её уже собирались увозить в морг. Смотрят: возобновилось сердцебиение.
Да… Наши бабушки – они не в лике святых, но они имеют дерзновение перед Богом… Вот такая моя ода нашим бабушкам!
По святым местам
Мать Ксения продолжает:
– А ещё, Оля, я хочу рассказать о том, как полезно по святым местам ездить, даже неверующим людям.
В девяносто первом году я была ещё неверующей. Купила многодневную путёвку «Бахчисарай – Ялта». Привезли нас на экскурсию в пещерный монастырь. Смотрю: на скале изображение, в центре – в красном, по краям – в клеточку. Кто это – понять невозможно. Но я отчего-то долго смотрела на это изображение. И как будто что-то хотела узнать, понять, в общем, в душе что-то произошло, а что – совершенно непонятно.
Вернулась домой. А потом пришла к Богу, потом – в монастырь, и вот уже восемнадцать лет в монашеском постриге. И решила я как-то посмотреть, в какой день меня постригали. Оказалось, это было двадцатое марта, день семи священномучеников, в Херсоне епископствующих. Я даже расстроилась. День пострига всегда важен для монашествующих, у многих он выпадает на какой-то церковный праздник, а у меня – совсем неприметный.
И вот в 2001 году я снова оказалась в Бахчисарае. У той же скалы, где когда-то со странным чувством пыталась разглядеть изображение. Теперь там был храм Успения Пресвятой Богородицы, и над ним – восстановленное изображение Пресвятой Богородицы в красном и семи священномучеников, в Херсоне епископствующих.
И я заплакала. Думаю, не нужно объяснять причину моих слёз…
Мир святых так близок!
Готовили к постригу послушницу. Мать Ксения спрашивает у неё, в честь какой святой она хотела бы имя получить. В честь Матроны Московской, мученицы Веры… А сестра твёрдо отвечает:
– Я хотела бы, чтобы при постриге меня нарекли Марфой. Марфа – сестра святого Лазаря. И вообще – красивое старинное русское имя.
Отец Савватий, духовник, говорит:
– Хм… Марфа… Пусть подумает, может, ещё имя выберет…
А сестра просит:
– Марфа… Я буду молиться, чтобы – Марфа.
При постриге отец Савватий, как обычно, приготовил несколько записок с именами святых, помолился и вытянул… Марфу.
Мать Ксения улыбается:
– Святая взяла её под свой покров. Знаешь, в таких случаях всегда чувствуешь: да, невидимые силы действительно предстоят. И мир святых, ангельский мир – он так близок! Душа после пострига постепенно изменяется. Даже черты характера меняются. Ты был одним человеком, а становишься другим. И смотришь на вещи по-другому… И становишься немного похожим на своих небесных покровителей.
Назидательная беседа на ночь
Приехали в Казанскую Трифонову пустынь паломники: папа, мама, сынишка-школьник и дочка лет пяти. Отец им на ночь обычно читал или рассказывал что-нибудь доброе, старался, чтобы ещё и полезный был рассказ, назидательный. И вот в один из вечеров он стал рассказывать о том, что не нужно бояться никаких страхов. А бояться нужно только греха. Долго рассказывал, сам увлёкся, примеры приводил. Жена – и та заслушалась. Когда закончил – легли спать.
А дочка Настя никак не засыпает, всё к маме жмётся.
– Доченька, ты чего не спишь?
– Я боюсь!
– Чего же ты боишься?! Смотри, как вокруг всё уютно, и лампадка горит, и мама-папа рядом. Папа ведь только что рассказывал, что не нужно бояться никаких страхов! Чего же ты боишься?!
– Я согрешить боюсь!
И кому мы это «Многая лета» поём?!
У Насти день ангела. Мама, папа и брат поздравляют её и поют дружно «Многая лета!».
– Настенька, доченька, и кому мы это «Многая лета» поём?!
– Лету!
Как тебя зовут, благодетель ты мой?!
Н. приехал в Оптину помолиться, потрудиться. В обители ему так понравилось, такой мир и покой душевный обрёл, что решил остаться здесь навсегда. Сначала хотел попытаться стать трудником. Но не смог: всю жизнь работал шахтёром, и хоть на вид мужчина ещё крепкий, но работать физически уже не может – руки сильно болят и дрожат.
Поехал, продал дом на родине за пятьсот тысяч, попытался купить жильё рядом с Оптиной, чтобы каждый день бывать на службах, окормляться у духовного отца. Время идёт, а за пятьсот тысяч никакого жилья не продаётся. Искал-искал, не может найти. Духовник благословил читать каждый день акафист святителю Николаю-Чудотворцу. Прочитал он несколько дней акафист – нашлась квартира. Хоть и в бараке, но подведены и газ, и вода. И хозяин просит удивительно мало – четыреста тысяч. Таких и цен за жильё нет уже в Козельске.
Н., радостный, говорит хозяину:
– Брат, да возьми хоть четыреста пятьдесят!
– Нет, четыреста хватит. Живи на здоровье.
– Да как тебя зовут-то хоть, благодетель ты мой?!
– Николай…
Неверующий Николай Иванович
Когда атеисты радостно объявляют, что у нас в стране неверующих больше, чем верующих, я всегда вспоминаю неверующего Николая Ивановича.
Меня попросили по вечерам поработать преподавателем английского языка для студентов вечернего отделения колледжа. Деньги нам с мамой очень нужны. Тружусь днём в Оптиной, два вечера в неделю – в колледже. Потихоньку знакомлюсь с коллективом.
Николай Иванович – преподаватель технических дисциплин, лет под шестьдесят, бывший военный. Весёлый, шумный и, по его словам, совершенно неверующий.
– Вон верующие пошли в Оптину, эх, мужики-то все бородатые, женщины в платках да в длинных юбках… А я-то сам – неверующий…
Николай Иванович любит шутить:
– Так! Что у нас в буфете осталось? Ни-че-го! Чай выпили, сахар съели!
Как-то мне срочно понадобилась мужская помощь: починить насос, который качал воду из скважины под домом. Я без особой надежды попросила Николая Ивановича помочь. И он тут же откликнулся на просьбу, долго возился с насосом, предварительно сняв наручные часы. Починив насос, вытащил на лето вторые оконные рамы, потом поправил коляску для моей парализованной мамы.
– Николай Иванович, я вам так благодарна!
– Пожалуйста! Не, деньги я не возьму, мужчины не зарабатывают деньги на помощи двум одиноким дамам. Почему я снял часы? Когда помогаю кому-нибудь, всегда часы снимаю – а то будешь на часы поглядывать да думать, сколько времени потратил. А тут – надо помочь, и всё, пока не сделаешь работу, нечего и на часы заглядывать!
Надевает куртку, достаёт что-то из нагрудного кармана:
– Вот, смотри! Что это такое? Иконочка! Святитель Николай-Чудотворец! Всегда со мной! Вот уж помогал людям, так помогал! И сейчас помогает! А ты говоришь, часы…
– Так вы всё-таки верите в Бога, Николай Иванович?!
– Конечно, верю! Я что – сумасшедший – в Бога не верить?!
– А как же вы говорили – неверующий?!
– Так я в храм в Оптину раз в год хожу! И какой же я верующий?! Не, мне до верующего ещё дорасти нужно!
Как Николай Иванович в молодости на свадьбе гулял
Празднуем День учителя. Николай Иванович рассказывает коллегам байку из своей молодости. Пошёл он как-то с женой на свадьбу к другу. А там – шум, гам, веселье. Подруга жены выпила лишнее, и, когда Николай Иванович выходил на улицу покурить, вышла вместе с ним. И они поцеловались.
– Я жену всегда любил! И сейчас люблю! И как я с этой подругой поцеловался – сам не понял… Но слушайте, что дальше было… Возвращаемся мы за стол, я от жены глаза прячу. И тут приносят утку на подносе. Стали подавать, официантка не удержала поднос – и вывалилась эта утка со всем её соусом прямо мне на колени. А она только что из печи. Ноги обожгло со страшной силой! А у меня костюм – новый, красивый! Я – на кухню, там вокруг меня все засуетились, брюки мне снимают, отстирывают, а у меня ноги до колен все красные! Так я половину свадебного вечера и простоял на кухне в трусах и с обожженными ногами.
И «неверующий» Николай Иванович делает неожиданный вывод:
– Вот так грех за грех цепляется, и тут же воздаяние получаешь!
Главная драгоценность
Зина, читательница православной газеты Севера России «Вера-Эском», в которой я печатаюсь, написала мне письмо, поделилась своей мечтой приехать в Оптину. Мы начали переписываться, и я пригласила её в гости. Зина приехала, прожила у меня несколько дней, поделилась историями из своей жизни и разрешила рассказать их, сохранив её имя. Одна из историй легла в основу повести «Поездка к отцу», а вторая, короткая – вот:
Зина работала на дробильно-обогатительной фабрике, вырастила сына и дочь. Дочка вышла замуж, уехала, сын тоже подрос, собрался жениться, купили ему Зина с мужем половину дома. Продал им эту половину сосед Бобырь. Он там уже и не жил давно, использовал дом как дачу. Когда перевозили вещи сына, сосед сложил все свои старые пожитки в кладовку и говорит:
– Можно сжечь, можно выкинуть…
Зина смотрит: в кладовке что-то блестит. Она потянула – икона большая Святителя Николая Чудотворца, украшенная блёстками. Бобырь блестящее увидел и как закричит:
– Это что ещё за драгоценность такая? Ну-ка, давай быстро сюда, может, я чего ценного не заметил! А… Это никакая и не драгоценность, доска с фольгой…
И бросил назад, в кладовку. Зина тут же икону подхватила:
– Нельзя так с иконой! Это же драгоценность и есть!
Бобырь только посмеялся. А Зина икону привела в порядок и в красный угол поставила. Она всегда Святителя Николая Чудотворца почитала. У них и храм был в честь Николая Угодника.
Прошла неделя. Зина была на смене, работает и молится тихонько. Только тропарь Святителю Николаю прочитала, чувствует, как будто что-то её от работы отрывает, и ноги сами ведут в другой цех, на участок обезвоживания. Ей там и делать нечего совсем… Пришла, постояла, а там – молодёжь: слесаря, фильтровальщики, аппаратчики. Думает: «И зачем это я сюда только пришла?! Ерунда какая-то! Нужно к себе идти работать!»
Вдруг слышит – телефонный разговор:
– Ну и что горит – не у тебя же горит! Да там вообще никто не живёт – это пустая дача!
Зина похолодела, подбегает:
– Что горит?
– Да вы не волнуйтесь так, это дача!
И называет номер дома её сына.
Она опрометью из цеха выскочила, побежала. Прибегает: у соседей сына, которые там не жили постоянно, вся половина дома как свеча горит. Жители улицы пожарных вызвали, сами стоят – смотрят.
Она к двери – та заперта изнутри на крючок. Стучит кулаками, а её успокаивают:
– Да вы не волнуйтесь, там нет никого, это же дача.
– Там сын у меня!
Взломали мужчины дверь, вбегают. Зина смотрит: сын после ночной смены спит как младенец, а у него уже потолок занимается. Разбудили его, а он спросонок ворчит:
– Вы чего сюда, я же раздетый…
Потом сообразил, что к чему, выскочил, за ним кошка выскакивает. Зина икону святителя Николая Чудотворца вынесла, соседи – вещи, какие успели. Сын на улице стоит, смотрит: у соседей часть дома как свеча горит, и у него занимается. Он побледнел как мел, затрясло всего. Пожарные приехали, вторую половину дома кое-как отстояли.
Зина и сейчас думает, что это Николай Угодник спас её сына.
Об исцелении, правой руке, правой ноге и голове на плечах
Как обычно, после послушания прихожу на источник преподобного Пафнутия Боровского. Захожу в домик с навесом, где купель и раздевалка. В раздевалке уже есть желающие искупаться: две улыбчивые молодые паломницы и матушка средних лет с видом строгим и хмурым. Паломницы радуются – впервые приехали в Оптину, первый раз на источнике. Они жизнерадостно читают молитву святому Пафнутию. Затем одна из них, счастливо улыбаясь, говорит другой:
– Ну вот, а теперь искупаемся!
Со скамейки подаёт грозный голос строгая матушка. Это голос неумолимого судии, который часто устраивает окружающим свой собственный «маленький страшненький суд»:
– Что-о-о?!!! Что вы сказали?!! Купаться?!! В бане купаться будете! Мылом намылитесь! Мочалкой натрётесь!
Паломницы приходят в ужас. Всё было так тихо и радостно, и вдруг такая гроза…
Робкий голос:
– Матушка, простите, мы не так выразились, наверное…
– Выразились!!! Выражаться дома на мужей будете! Нельзя говорить «купаться» о святом источнике!
– А как можно?
– Нужно говорить «исцеляться»! Вот, дескать, сейчас исцеляться будем. Поняли?!!
– Поняли, спаси Господи, матушка! Таня, давай ты первая исцеляйся, а я уж за тобой.
– Да, Леночка, а то там Пётр Иванович, наверное, нас уже ждёт на улице. Как ты думаешь, он уже искупа… ой, исцелился?
Из соседней мужской купальни доносится пофыркивание и плеск воды.
– Нет, Таня, похоже, он ещё в процессе исцеления…
Грозная матушка внимательно слушает диалог и одобрительно кивает головой.
А я вспоминаю, где я встречала эту строгую матушку и слышала этот грозный голос… Вспомнила. На днях в паломнической трапезной я сидела за столом с молоденькой мамочкой, на коленях у которой был сынишка лет двух. На улице жарко, и личико малыша было розовым, вспотевшим. Он потянулся к кувшину с компотом обеими ручонками. И юная мамочка даже хотела дать ему попить, но раздался грозный крик: «Нельзя! Ещё не помолились, а они лезут! Не трогать ничего на столе!»
Ребёнок испугался и заплакал, а мамочка принялась его утешать. Мы, сидевшие за столом, промолчали. Конечно, сейчас все соберутся, помолимся, и можно будет приступить к трапезе. 5 – 10 минут можно потерпеть… Начни спорить с грозной матушкой, будет конфликт за трапезой в монастыре…
Сынишка успокоился, а его мамочка оглядела нас, сидящих за столом, и грустно спросила:
– Где же ваша любовь, сёстры?
У меня до сих пор в ушах её грустный тихий голос…
Мои воспоминания прерываются знакомым грозным криком:
– Стой!
Перепуганная Таня застывает, занеся ногу над водой купальни. Я вспоминаю детскую игру в «Замри». Мне становится смешно, и я еле удерживаюсь от того, чтобы не прыснуть.
– Ты куда левой ногой в святой источник лезешь?!! Всё с правой руки и с правой ноги делай! Поняла? К иконам с правой стороны подходи! И свечки правой рукой подавай! И в источник правой ногой! Слева-то знаешь, кто сидит?!!
– Зинаида, ты чего тут расшумелась-то? – В дверь незаметно вошла маленькая весёлая старушка. – Чего, говорю, кричишьто? А матушка-то тебя потеряла на огороде с утра. Ты почему грядку-то бросила недополотую? Занедужила? Во-о оно как. Ну, судя по голосу, что я за сто метров до источника слышала, видать, дело на поправку пошло? А то матушка сегодня вспоминала присказку одну:
– Тит, а, Тит, пойдём молотить?
– Брюхо болит.
– Тит, а, Тит, обед готов.
– А где моя большая ложка?
Грозная Зинаида мгновенно теряет всю свою суровость и как-то молниеносно исчезает из купальни.
Маленькая старушка весело спрашивает у до сих пор неподвижной Тани:
– Ты чего, милая, застыла-то? Испужала она тебя? С правой ноги говоришь? А ты от страха забыла, котора из них правая? И теперь не можешь идти исцеляться? Мила дочь, да ты с любой ноги иди да купайся с Богом! Вот-вот! Окунулась? Вот и Слава Богу! Мы-то купаемся да окунаемся, а исцеление-то сам Господь подаёт, если воля Его будет. Поняла, мила дочь? И вот ещё что я тебе скажу: голову-то свою на плечах надо иметь. Так-то.
Самая трудная победа
Посмотришь на обитателей паломнической кельи: какие разные люди! И свёл Господь их в одно место. Старцы оптинские призвали.
Вот три паломницы: боксёрша Люба, кандидат психологических наук Татьяна Николаевна и монахиня, мать Серафима.
Люба – молоденькая, стройная девушка. И не скажешь, что боксёр. Только вечером, когда она осталась в лёгкой кофточке, стали видны широкие, сильные плечи и почти мужские бицепсы. За чашкой чая Люба поделилась своими переживаниями: вот она в Бога поверила, стала в храм ходить, а живёт по-прежнему. Так же грешит.
У неё есть верные друзья. Уважают. Характер волевой. Спортсменка, множество побед одержала над соперницами! Удар твёрдый! Но – справедлива… Вот друзья и любят. Сколько раз выручала! Даже и парней. Один раз к их компании привязались двое пьяных громил. А их четверо было: Люба с подругой и двое парней. Парни поняли, что с громилами им не справиться, но не бросать же своих девчонок. Тут Люба их отстранила и провела пару приёмов. Были громилы – и нет громил! Есть два лежащих в нокауте труса.
И вот недавно только прочитала она главу в Евангелии, где на вопрос: «Сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? До семи ли раз?» – Господь ответил: «Не говорю тебе до семи, но до седмижды семидесяти раз». И Люба, прочитав это, неожиданно для себя начала плакать. Сколько себя помнит, всегда жила «око за око, зуб за зуб». А ведь это так прекрасно – прощать!
А ещё она растрогалась очень, когда прочитала: «Ударившему тебя по щеке подставь и другую и отнимающему у тебя верхнюю одежду не препятствуй взять и рубашку. Всякому просящему у тебя дай и от взявшего твоё не требуй назад». И решила Люба, что будет жить по Заповедям Божиим.
А когда своим друзьям стала объяснять, как она теперь жить будет, они выслушали её молча. Никто не смеялся над Любой, потому что её уважали: Люба что сказала, то сделает.
– Так ведь это очень хорошее решение – жить по Заповедям! И молодец, что в Оптину приехала! – комментирует мать Серафима.
Люба угрюмо молчит, а потом вдруг всхлипывает:
– А у меня ничего не получается! Это я раньше думала, что сильная! А теперь вижу, какая слабая! Я вот вам расскажу: недавно пошла с подругой в ресторан отметить достижение спортивное. Так-то редко хожу по ресторанам: режим, диета. А тут решили немножко попраздновать.
И я выпила бокал вина. Пошли танцевать. Смотрю: официантка к нашему столику подошла и в мою сумочку руку опустила. Ну, я – к ней, дескать, в чём дело? Думала, она извинится, а я её прощу. По Заповеди. Уже прощать приготовилась. А она мне так нагло: «Что, у вас проблемы?» Я и отвечаю: «Нет, это у тебя, дорогая, проблемы!» Ну и легонько стукнула её. А она мне в волосы вцепилась. Нет, ну вы представляете?!
Тут уж я не выдержала и впечатала ей по полной программе. А удар у меня тяжёлый – профессиональный. Охрана смотрит и за животики держится. Вернее, сначала держались. Выгляжу-то я обычной девчонкой. Они ведь не видят, какие у меня бицепсы под модной блузкой. Короче, я и их вырубила.
Люба по-детски шмыгает носом:
– Я не хотела! Я собиралась жить по Заповедям! Сколько я соперниц победила! А тут – проиграла. Сама себе.
Мать Серафима улыбается:
– Милая Любушка! Так ведь самая трудная победа – она над самим собой. Знать Заповеди и жить по ним – это разные вещи. Трудись, деточка, долгий это труд.
В разговор вступает кандидат психологических наук Татьяна Николаевна:
– Я вот хорошо знаю, как трудно преодолевать себя. Читала много о смирении. Когда стою в храме – так приятно себя ощущать частицей Православной Церкви. Очень люблю, когда все вместе «Символ веры» поют. Но я не могу понять, как смириться можно, когда что-то неправильно делают.
Ведь я не винтик, не шурупик в машине. Я здравомыслящий человек! И знаю, как правильно! Вот сегодня дали мне послушание в трапезной. Посуду мыть. Я смирилась – надо, значит, надо. Ничего, что я кандидат наук, могу и посуду помыть в трапезной. Но: ОНИ ЕЁ МОЮТ НЕПРАВИЛЬНО! И я посчитала своим долгом об этом сказать!
– Так ведь со своим уставом в чужой монастырь не ходят.
– А я не могу неправильно поступать – у меня своя голова на плечах! И смирение не только у меня должно быть – вот пускай они смиряются!
Мать Серафима только вздыхает печально. На следующий день мы узнаём, что Татьяна Николаевна нашла ещё много ошибок в работе трапезной, гостиницы, работе монастырских служб, ну, и как в объявлении про электричку: «Далее – везде».
В трапезной сестрички молодые в ответ на её нотации плакат повесили: «Смиренным можешь ты не быть, но ближнего смирить обязан!» Татьяну Николаевну перевели на другое послушание. Ждут её с утра на новом месте, а она нам объявляет: «Мне нужна психологическая разрядка. Я должна дать себе успокоиться». И вместо послушания отправляется утешаться в храм. Помолиться. И плачет там навзрыд.
Мать Серафима вздыхает: «Трудно нашей Танечке. Ещё труднее, чем Любе. Ну, ничего. Если человек искренне хочет измениться, Господь принимает. Вот, скажем, от природы человек кроткий. Есть ли подвиг в этом? А если себя смиряет человек, привыкший ударом на удар отвечать? И плачет искренне, когда это не получилось?
Бывает, люди знают, что гордиться им особенно нечем. А если успехи есть? В науке, в профессии? Тяжелее такому человеку смириться. А Господь всё видит. Он каждый маленький шажок такого человека замечает. Мы-то внешне можем делать очень похожие вещи. И думать, что за похожие вещи одинаковое воздаяние. А Господь-то – он зрит на душу нашу. Какие внутренние мотивы и порывы нами двигают. Вот что важно».
Есть только одно дело – спасение души, остальное – поделье
Толя – молодой парень, в Оптиной трудится несколько месяцев. Как-то мы вместе едем по послушанию, и он рассказывает мне о себе:
– Знаешь, как я рад, что оказался в Оптиной?! Тяжело, конечно, но зато здесь всё, как бы это выразиться, настоящее. Понимаешь? Я здесь понял слова: «Есть только одно дело – спасение души, остальное – поделье». А раньше я об этом даже не думал. Батюшка сказал, что раньше я спал, а теперь проснулся. И мне кажется, что это на самом деле так.
Я вот теперь о спасении души размышляю. А жил в Москве – всё нормально. Какая душа?! Какое спасение?! Пить – многие пьют. Воровать – многие воруют, кто где работает, тот там и берёт. Блудить – то же самое. Сейчас даже названия такие приличные придумали: «гражданский брак», «пробный брак», «бой-френд»…
Прочитал я недавно в одной книге о первой мировой войне. Там офицер молоденький умирает в лазарете и просит медсестру:
– Дайте мне белую чистую рубашку, я хочу умереть в чистой рубашке, а совесть моя чиста: я умираю за веру, царя и Отечество.
Я книгу отложил, и стало мне так больно… Не знаю, поймёшь ли ты меня… Подумал тогда: мог бы я так сказать? Мои бывшие приятели могли бы? Последний раз в клубе был, встретил одного мажора, путешествует за папины деньги. Побывал в Индии и говорит мне:
– Что такое Родина? Вся Земля – вот моя Родина!
А я подумал: «Да посчитают ли тебя-то роднёй в других странах?! Как идти защищать Отечество, если не знаешь, что это такое?!»
Понимаешь, запал мне в душу этот офицер, мой ровесник… Я бы хотел иметь право так же сказать: «А совесть моя чиста». Только к словам этим простым – путь очень далёкий… Помоги Господи!
Паломничество
Раньше люди старались совершать паломничество так, чтобы понести какой-то труд, принести жертву. Часто шли пешком, стирая ноги в кровь. Похоже, времена эти минули в прошлое, и сейчас мы предпочитаем комфорт в поездке. Но не все.
После экскурсии паломница делится рассказом о своей бабушке:
– Едем мы на поезде в Оптину: я, муж и наша бабушка старенькая. И вот она ходит тихонечко по вагону туда-сюда, туда-сюда. Муж не выдержал:
– Бабуся, ну что же вам спокойно-то не сидится? Зачем вы всё ходите?
– Я иду в Оптину Пустынь!
Про Дашеньку
– Мы к вам на экскурсию – всей семьёй! Да, мои! Два сыночка и лапочка дочка! А я вот вам сейчас расскажу, пока народу нет. Ребята, погуляйте немножко. В книжную лавку? Можно, только Дашу за руку возьми…
Ну вот, что я рассказать-то хотела? А – вот: ждала первого ребёнка, думала – дочка, назвать хотела – Дашенька. Родился сын. Хорошо: вторая дочка будет. Забеременела вторым. Опять сын. Тоже хорошо: два сына! Через девять лет только снова забеременела. Мать у меня неверующая, стала донимать: делай аборт, не прокормишь троих, кто ты такая, простая телятница…
– Нет, мама, там моя дочка Дашенька…
– Там пацан опять, делай аборт, тебе говорю!
А с ней не спорю, чтобы не расстраиваться, а сама время тяну, вот уже пять месяцев беременности – поздно аборт-то делать! Родила – дочка! Дашенька! 2400. И вот никак младенчик вес не набирает. Набрала 2500 и – никак. Ей уже три месяца, а она всё 2500. Положили нас в Калугу в областную больницу на обследование. Врачи ничего понять не могут. Она кушать – кушает. А в весе не прибавляет. Заговорили об операции. Я – реву.
А в палате со мной матушка с ребёнком лежала. Она меня с Дашенькой – в охапку, к мужу-священнику отвезла – и он нас обеих окрестил. Я сама-то тоже некрещёная была.
И что вы думаете?! После крещения ребёнок стал быстро набирать вес! Сейчас Дашеньке четыре с половиной. Умница! Мне помогает во всём, даже полы метёт. Приду с фермы, а она, как обычно, спрашивает:
– Мама, что делала – Муку кормила?
– Кормила, доча, кормила. Не поняли?! Это она с младенчества так телят зовёт! Знаете, я даже сама после крещения изменилась. Да-да! Я была какая-то… жестокая такая… агрессивная… Скажет кто-нибудь что-то не по мне, я хожу – злюсь, всё думаю об этом, всё придумываю, как бы ответить позлее, чтобы отомстить, значит.
А сейчас обидят – да и ладно! А я и не расстроилась! Как-то легче на душе стало после крещения, как-то веселее. Я ведь не умею толком-то объяснить… Понимаешь?
– Понимаю.
– Вот и рассказала… А теперь можно нам экскурсию по Оптиной?
Что же мешает нашему спасению?
Отец иеродьякон Н. рассказывает, как стал свидетелем разговора паломников с владыкой Феогностом, приехавшим в Оптину.
– Владыка, благословите! Разрешите задать вам вопрос… В наше время так много факторов, мешающих спасению души: глобализация, высокие технологии, виртуальные реальности, которые на самом деле расчеловечивают человека, компьютерные игры и бесконечное общение в социальных сетях, отрывающее людей от реальной жизни, монстры телевидения, которые зомбируют зрителей, – опасностей миллион! Как вы полагаете, что же представляет собой самую большую опасность для спасения души и жизни по Заповедям Божиим?
– Эгоизм.
– …
Чудаки с гостинцами
Оптинский игумен Н. рассказал мне о своей сестре. Ему очень хотелось, чтобы она пришла к Богу, но сестра о вере не задумывалась и в церковь не ходила. Отца Н. очень любят его духовные чада, их любовь к духовному отцу распространялась и на его сестру.
Они часто стучали в дверь её московского дома, не заходя дальше прихожей, – просто чтобы передать какие-то гостинцы, угощение, сладости. Чем-то порадовать сестру любимого отца, просто поздравить с церковными праздниками и подарить подарки.
Она сначала не понимала этих людей, удивлялась их гостинцам. Если случалось кому-то из них зайти при её подругах, говорила:
– Это опять от брата гости… Странные люди… Чудаки!
Подруги в модных нарядах, с дорогим маникюром и изысканной причёской, выглянув в прихожую, позже высмеивали её гостей: всех этих простых, без косметики, в длинных юбках, непонятно чему радующихся женщин, этих не слишком элегантных бородатых мужчин с сияющими лицами, которые просто так привозили ей гостинцы, передавали поклон от брата.
Сестре хотелось защитить их, и она говорила в ответ на ехидные колкости подруг:
– Зато они такие добрые! У них у всех такие радостные, светлые лица!
Потом она стала задумываться, почему у людей из её окружения лица – совсем не радостные и не светлые, почему они не готовы никого бескорыстно радовать. И ей захотелось чаще видеть «этих чудаков»…
И спустя несколько лет она приехала к брату в Оптину Пустынь и сказала, смущаясь:
– Знаешь, я хочу стать такой, как твои чудаки – такой же доброй, искренней, открытой. Верующей. Помоги мне, пожалуйста!
Плащаница
После экскурсии паломница рассказывает об удивительном случае. Она сама доктор наук, преподаватель МГУ. Начали с мужем, тоже преподавателем МГУ, воцерковляться уже в зрелом возрасте. А у них была верующая подруга, и она вышивала золотом плащаницы для храмов. Вот как-то они купили у подруги плащаницу Успения Пресвятой Богородицы.
– Повесили мы эту чудесную плащаницу в гостиной как картину, думали: как хорошо сделали… Да ещё, по своему новоначалию ничего не понимая в этом, повесили вертикально. И вот ночью мне снится сон: Пресвятая Богородица тихим добрым голосом говорит мне: «Повесьте плащаницу горизонтально и в место поспокойнее…» И мы унесли плащаницу в храм и стали относиться к святыням благоговейно – так, как и нужно к ним относиться.
А сейчас в Оптиной есть старцы?
Часто задают на экскурсии вопрос: «А сейчас в Оптиной есть старцы?» Обычно отвечаем:
– Знаете, а они отсюда никуда и не уезжали. Они здесь хозяева.
Три важных бизнесмена на экскурсии сетуют:
– Приехали мы в ваш монастырь, зашли в храм, попросили дежурного инока открыть мощи преподобного Амвросия, а он отказал. Дескать, не вовремя, после молебна приложиться можно будет. Нам молебнов ваших ждать некогда, у нас дел много. Мы ему деньги предлагаем, а он смотрит так удивлённо – и денег не берёт.
На следующей экскурсии – группа бабушек из далёкой уральской деревни. Вот уж никакой важности у них нет, наоборот, робкие такие бабушки, видно, что совсем бедные, может, на последние деньги в Оптину приехали. Делятся радостно:
– Доченька, мы на молебен-то опоздали, думали, теперь уж к мощам батюшки Амвросия не приложимся. Видать, недостойные мы. А монах-то у мощей нам стекло отодвинул и говорит: «Прикладывайтесь, матушки!» Вот радость какая, доченька! Вот как нас батюшка Амвросий хорошо встретил!
Хозяева Оптиной Пустыни
Схимонахиня Елисавета делится своими мыслями:
– Мне всегда представляется, что Оптина Пустынь – это один такой большой-большой дом, где мы все живём. А в самом конце дома, в отдалённой комнате, живут оптинские старцы. Живут среди нас. И они здесь – хозяева. Всех видят, всех знают. Мы иногда забываем, что они здесь главные. Но они про нас не забывают и опекают всех обитателей монастыря как своих духовных чад. И именно они решают, кто будет здесь жить… Они ждут и заранее знают, кто приедет к ним в гости…
Преподобные отцы наши, старцы оптинские, молите Бога о нас!
В гостях у матушки Сепфоры
Я в Киреевске. В этом маленьком городке Тульской области схимонахиня Сепфора провела многие годы своей жизни. Прозорливая старица Сепфора молитвенно стояла у истоков возрождения Оптиной Пустыни и Клыково и умерла в 1997 году на сто втором году жизни. К ней за помощью и советом обращались игумены и протоиереи, тысячи людей испытали на себе силу её огненной молитвы, что как птица летела к престолу Божию.
И вот, по воле Божией, и я оказалась в Киреевске в гостях у дочки матери Сепфоры, схимонахини Иоанны. В гостях я побывала у неё несколько раз и каждый раз не переставала удивляться мудрости и скромности матери Иоанны, её деликатности и такту. А ещё она очень похожа на маму. Матери Иоанне сейчас восемьдесят семь лет, но она полностью обслуживает себя, постоянно посещает храм. И даже с любовью принимает гостей и вкусно угощает их.
Затаив дыхание, вхожу в квартиру, где много лет прожила мать Сепфора. Двухэтажный кирпичный дом, небольшая двухкомнатная квартирка на первом этаже, довольно холодная. Пол ледяной. Келья матери Сепфоры маленькая. Шкаф, столик, кресло и простая железная кровать. На стене иконочки.
Рядом с иконами коврик «Тайная вечеря». Он был совершенно выцветшим, тёмным. И вот обновился, краски заиграли, как на новом. Даже скатерть на столе на коврике, бывшая тёмной, стала белоснежной. Также обновилась маленькая бумажная икона святителя Николая Чудотворца. Мать Иоанна разрешает мне приложиться к кресту-мощевику старицы, и я чувствую благоухание, исходящее от него.
Матушка приносит тросточку матери Сепфоры и легонько похлопывает меня ею, как когда-то делала старица. Мать Иоанна приговаривает: «Это не я тебя похлопываю, я – никто, это тебя матушка хлопает». В этой простенькой келье со старенькой мебелью дышится удивительно легко. Чувствуешь себя так хорошо и радостно, что и уходить не хочется.
Мать Иоанна рассказывает мне о своей маме, которая была очень добрым и скромным человеком. Помогала дочери, тогда ещё не монахине, а просто рано овдовевшей женщине воспитывать сына и дочку. Любила внуков. Гладила внука по голове и приговаривала: «Вовка – умная головка!»
– Мать Иоанна, а расскажи мне ещё, пожалуйста, про мать Сепфору как про старицу!
– Да, маму мою считали молитвенницей и прозорливой старицей. Но я могу рассказать только о том, какой доброй матерью и бабушкой она была. Свои старческие дары она скрывала, так что я о них и не подозревала. Давай-ка ещё чайку налью!
Она уходит за чайником, а я с грустью смотрю на большой портрет матери Сепфоры на стене: «Ну, вот, матушка, я у тебя дома. Неужели я ничего не услышу о тебе, не узнаю ничего нового?» И мне кажется, что мать Сепфора чуть улыбается мне: «Вот какая ты нетерпеливая, Оля!»
И сразу же за её улыбкой заливается трелью звонок, и прихожая наполняется гостями из Тулы. Приехала Валя – духовное чадо матери Сепфоры и привезла с собой ещё гостей. Видно, что они давние знакомые матери Иоанны.
Я порываюсь уйти, чтобы не мешать встрече. Но меня останавливают и просят остаться и обещают: «А мы тебе сейчас про мать Сепфору расскажем!» Гости привозят с собой селёдку под шубой, запечённую горбушу, сладости и даже фирменный торт одной из сестёр – «Прагу». Так что пир горой!
А за столом мать Иоанна просит Валю: «Ну, расскажи Оле про матушку». И Валя радостно делится своими воспоминаниями о старице. А я слушаю её и время от времени бросаю взгляд на портрет матери Сепфоры, которая улыбается мне ласково и, кажется, говорит: «Вот видишь! А ты расстраивалась! Вот и узнаешь обо мне». И кажется мне, что старица сидит рядом с нами за столом, слушает Валин рассказ и снисходит к нам как к малым детишкам: «Деточки вы мои! Ну, вспоминайте, если вас это утешает!» И Валя вспоминает…
У Вали рано умер муж. И после смерти мужа она очень скорбела. И вот как-то раз решила пойти к старцу – схиархимандриту Христофору, который жил в Туле. Приходит она к старцу, а он лежит в постели, старенький, больной. Валя смотрит – а вокруг головы старца как будто облачко светлое. Валя думает: «Это так волосы седые отсвечивают, видимо… Да, нет – волосы так не могут отсвечивать…»
А отец Христофор ей говорит: «Поезжай, дочка в Оптину. Потом Господь тебя в Шамордино пошлёт. Ну, а потом – к матушке, к матушке, к матушке!» Он на последних словах даже на постели приподнялся и руки вверх простёр.
Удивилась Валя. К какой такой матушке?! В какое Шамордино?! Она и про Оптину Пустынь-то почти ничего не знала. Оптина Пустынь… При этих словах ей представлялась бескрайняя жёлтая пустыня. Но решила исполнить благословение старца и поехать.
В Оптиной Валя обрела духовного отца. Когда подошла она к игумену А., батюшка не стал её ни о чём расспрашивать, а дал ей книгу с закладками. Велел сесть в храме на лавочку и прочитать. И Валя прочитала все ответы на мучившие её вопросы и слова, утешающие её скорбь. И поняла, что открыта батюшке вся её жизнь. Так она стала верным и преданным чадом отца А.
Игумен А. благословил Валю съездить в женский монастырь в Шамордино и пробыть там до Вознесения. В монастыре она купалась в святом источнике, молилась на долгих монастырских службах. И потихоньку скорбь отступала, исчезала совсем. Только стало Вале тоскливо в Шамордино, захотелось назад, в Оптину. Решила она уехать, не дожидаясь Вознесения. Выходит на дорогу, а там машина игумена А. И он её спрашивает: «Куда это ты собралась? Я тебе благословил до какого дня быть, а?!» И завернул Валю обратно.
Нехотя вернулась она назад. А на следующий день её вдруг вместо паломнической трапезной приглашают пообедать в монашеской трапезной вместе с сёстрами. А там так красиво и благодатно! Так там Вале понравилось, что и тоска отошла. Вот и ещё бы пожила в Шамордино… Тут к ней подходят и говорят: «Нужно собираться, за вами приехали». Валя и вспоминает, что завтра-то Вознесение! Так духовный отец учил её послушанию и смирению.
Вот и побывала она, как её старец Христофор благословил, в Оптиной и в Шамордино. Осталось теперь – «к матушке, к матушке, к матушке!» И где только эту матушку искать? Только так подумала – встречает одну знакомую, которая рассказывает, что идёт навестить старицу – матушку Сепфору. Так Валя познакомилась с матушкой. И скоро стала своим человеком в её доме.
Матушке был открыт духовный мир. Она духом видела также проблемы и беды своих чад, знала всё, что происходит с ними. Даже малейшие житейские подробности не оставались от неё в тайне.
Вот едет Валя к матушке. Купила ей продуктов полную сумку. Смотрит на прилавке – вилок капусты. Да какой славный! Взять или не взять? Подумала-подумала… Нет, и так сумки тяжёлые, не донести. А у неё муж Володя когда-то щи варил – объедение. Вот она и думает: «Да ладно, что там капуста! Вот нам бы щей Володиных!»
Приезжает к матушке Сепфоре, а та ей с порога: «Ну что, купила тот славный вилок капусты? Нет? Не расстраивайся. У нас вон на кухне сколько вилков лежит. Да ладно, что там капуста! Вот нам бы щей Володиных!»
Или едет Валя к матушке и покупает ей булку хлеба ещё горячую. И думает: «Вот бы матушке довезти успеть хлебушек свеженький, горяченький!»
А мать Сепфора дверь ей открывает и говорит, улыбаясь: «Ну, доставай свой хлебушек свеженький, довезла горяченький!»
Валя пела в храме на клиросе. И вот как-то раз пошли у них какие-то неурядицы, столкновения. Обидели Валю несправедливо. Да так сильно, что она решила идти и всё рассказать настоятелю, пожаловаться на обидчиков и найти защиту. Идёт-идёт, и вдруг – на полпути – как будто кто-то остановил её. Вдруг резко пропадает желание жаловаться настоятелю. А на смену этому желанию приходит сильная потребность тут же бежать к матушке Сепфоре. Валя и побежала со всех ног к матушке.
Поднимается по лестнице, а старица, как будто ждала её, заранее двери открывает. И сразу же говорит с порога: «Ну что – жаловаться решила?! Никогда не жалуйся! Как бы тебя ни обидели – а ты не жалуйся! Молись – Господь сам тебя управит и защитит! Поняла?»
Валя на минуту останавливается. Молчит. Поднимает кружку с чаем и делает несколько глотков. Видно, что воспоминания оживили прошлое, и она переживает его заново.
А я поднимаю глаза на портрет матушки и мысленно говорю ей: «Да, матушка, когда-то я тоже сражалась с помыслами обиды. И так хотелось пожаловаться на несправедливость. И я стискивала зубы, удерживая себя от «похода в поисках правды» и выписывала в блокнот слова Блаженного Августина: «Лучше печаль того, кто неправедно терпит, нежели радость того, кто неправедно действует».
И слова святителя Игнатия Брянчанинова: «Если никакое искушение не может коснуться человека без воли Божией, то жалобы, ропот, огорчение, оправдание себя, обвинение ближних и обстоятельств – суть движения души против воли Божией».
А Валя продолжает свой бесхитростный рассказ.
Посидела она у матушки. А та, конечно, помолилась за Валю. И отошла обида. Отпустило уныние. Чувствует Валя – на душе хорошо и спокойно. А мать Сепфора ей говорит: «Сейчас пойдёшь на службу. На автобус-то ты успеешь. А вот на службу немного опоздаешь. Ну ничего, не переживай! Пройдёшь к себе на клирос, вставай и пой как ни в чём не бывало».
Пошла Валя на службу. На автобус еле успела – только на подножку вскочила – он и поехал. А на службу немного опоздала. Если бы не матушкино благословение, то никогда бы не осмелилась через всю толпу молящихся к клиросу пробираться. А тут спокойно прошла на своё место, встала и поёт. И все даже внимания не обратили на опоздание – будто так и надо.
А после службы – как будто и не было никакого конфликта. Тишь и гладь и Божия благодать. Так с тех пор и жили мирно по матушкиным молитвам.
Валя заканчивает рассказ. И мы читаем келейный Акафист схимонахине Сепфоре в её маленькой келье. Звучат последние слова Акафиста, и я прощаюсь с этими замечательными людьми. Мать Иоанна приглашает меня навещать её. И я надеюсь, что ещё побываю в этом гостеприимном доме.
Вот и побывала я в гостях у матушки Иоанны и матушки Сепфоры. Бросаю прощальный взгляд на портрет старицы. И мать Сепфора смотрит на меня с любовью, той самой, «которая долго терпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит… и никогда не престает!»
Приезжай ко мне!
В выходные приехали к нам в экскурсионную службу Оптиной Пустыни наши постоянные гости – паломники из Воронежской и Борисоглебской епархии. Привезли новые рассказы.
Рассказ паломницы из Воронежа Елены П.:
Елена П., подруга экскурсовода из Воронежской и Борисоглебской епархии Бессоновой Маргариты, приезжала с ней в этом году в Оптину на праздник в честь Казанской иконы Пресвятой Богородицы. После Оптиной они обычно всегда заезжают в Клыково, в монастырь Спаса Нерукотворного пустынь.
В этом монастыре подвизалась старица Сепфора, которая молитвенно стояла у истоков возрождения Оптиной Пустыни и Клыково и умерла в 1997-м на сто втором году жизни. К ней за помощью и советом обращались игумены и протоиереи, тысячи людей испытали на себе силу её огненной молитвы, что как птица летела к престолу Божию.
Поэтому паломники, отправляясь в Клыково, часто говорят: «Поедем к матушке Сепфоре».
В тот раз к их группе обратились с просьбой братия монастыря: может, кто-то из паломников сможет немного пожертвовать на благоукрашение алтаря. Благодетелей братия будет поминать на Литургии в течение месяца.
Елена на обратном пути прошла по автобусу, рассказала о просьбе. Людям говорила: «Это для матушки Сепфоры». А почему так говорила – и сама не понимает. Было такое чувство, что старица всё знает о нуждах обители и её молитвами всё в монастыре происходит.
Паломники понемногу пожертвовали, записки со своими именами написали. Она ещё на работе что-то собрала, у знакомых. Передала в субботу Маргарите пакет с деньгами и записками. Маргарита приехала в Клыково, отдала пакет, сколько там денег – ни та ни другая не считали.
Чуть позже братия звонят, благодарят и рассказывают, что деньги привезли как раз вовремя: в субботу привезли, а в воскресенье отдать нужно было строителям. И не только вовремя, а ещё и ровно столько, сколько требовалось отдать – рубль к рублю.
Рассказ Надежды Ивановны Б-ой, жительницы Воронежа:
«Я наблюдалась у онколога по поводу уплотнения на губе. Была такая шишечка, величиной с горошек, постепенно увеличилась, стала размером с ноготь, приобрела тёмно-синий цвет, так что уже и неудобно на улицу выходить – некрасиво как-то, неэстетично.
Ну и ладно, пускай уж и некрасиво, да онколог заговорил об операции. Я операции боялась.
Дочка моя привезла из Клыково масло от матушки Сепфоры. Я несколько раз этим маслом больное место помазала. Утром просыпаюсь, лизнула губу там, где больное место, – нет привычной шишки. Я – к зеркалу: и на самом деле ничего нет, чистая кожа! Исцелилась!»
Рассказ паломницы Н. из Воронежской епархии:
«У меня в груди нашли уплотнение, наблюдалась у онколога.
Снится как-то мне сон: иду я по Покровскому собору, есть у нас такой собор в Воронеже, много лет был кафедральным, и в нём хранились мощи святителя Митрофана Воронежского. Так вот, иду я по собору – и навстречу мне матушка в схиме с палочкой. Подходит ко мне ближе и говорит:
– Меня зовут схимонахиня Сепфора. Приезжай ко мне.
А я до этого никогда ни про какую схимонахиню Сепфору не слышала и даже имени такого не знала.
Она трижды мне своё имя повторила и палочкой легонько меня по больной груди постучала.
Я проснулась, в храм пришла, стала спрашивать, не знает ли кто такую схимонахиню. Мне и рассказали, что это старица известная.
Пошла на очередной приём к онкологу – а уплотнение исчезло!
И я, конечно, поехала к матушке Сепфоре в Клыково – поблагодарить старицу за исцеление.
Дивен Бог во святых Своих!»
Как больной в реанимации лапши запросил
Оптинский старец Иосиф писал: «Верую в то, что каждый приходящий в Оптину Пустынь в крайней своей потребности найдёт удовлетворение Милостью Божией… за молитвы великих наших Отец».
Господь не посрамил упования старца, и слова его звучат для нас так же верно, как звучали для современников оптинского преподобного.
Рассказ экскурсовода из Воронежской и Борисоглебской епархии Бессоновой Маргариты Александровны:
«Как обычно собиралась в выходные везти группу паломников в Оптину. Вдруг узнаю, что соседа Володю увезли в реанимацию: что-то с лёгкими, тромб какой-то, есть-пить не может, находится на аппарате искусственного дыхания, ставят капельницы. Пятьдесят шесть лет. Ездил в Москву в командировку, вернулся – и раз, в реанимацию.
А у нашей семьи с соседями сложились очень хорошие отношения – прямо как родные люди друг другу. Володя сам невысокий, худенький, лысоватый, вроде бы ничем не примечательный, а такой добрый и отзывчивый человек, так рядом с ним тепло и уютно – в общем, настоящий мужчина – надёжный, одним словом.
Бывает, нужно куда-то срочно: «Володя, подвезёшь?» – никогда не откажет, всегда поможет. Папа мой два инфаркта перенёс, Володя то фрукты купит, то передаст что-то, то до больницы поможет добраться. По осени родители саженцы покупали – опять Володя помог. Светлый такой человек…
Недавно только разговаривала с ним. Он говорит: «Ты, Маргарита, постоянно в Оптину Пустынь ездишь, как хорошо! Я тоже хочу в Оптину… Поехать бы…»
Понимаете, собирался в Оптину, весёлый, живой, жизнерадостный – и вот лежит в реанимации. Прогноз плохой, может умереть в любую минуту. Теперь, может, в Оптиной и не побывает уже… Так мне жалко его стало!
Приехала в монастырь, к мощам каждого оптинского старца подошла – и прошу за больного:
– Помогите, отцы дорогие! Подымите с одра болезни Володю! Помолитесь за него Господу! Он так хотел к вам приехать… Пусть поправится, пожалуйста!
Заказала молебны преподобному Амвросию и всем старцам оптинским. Только вернулась из монастыря – жена Володи звонит: лучше стало ему. Пятнадцать дней есть-пить не мог, а теперь – лапши просит. Врач сказал: из реанимации переведут в обычную палату. Жена от радости тут же домой побежала, лапшу готовить.»
Рассказ паломницы из Москвы:
Несколько лет назад Н. приезжала в Оптину со своей мамой, Ольгой Алексеевной Ф-ой. У мамы давно и очень сильно болели руки: то ли псориаз, то ли нейродермит – диагноз никак поставить не могли. Кожа с рук постоянно слезала, болячки мокнули. Мази дорогие, крема – что только не пробовала, ничего много лет не помогало.
В Оптиной они помолились преподобному Амвросию, порадовались, что земляки: все родственники по маминой линии из села Большие Липовицы Тамбовской губернии. Зашли в часовню убиенной братии: отца Василия, отца Трофима и отца Ферапонта, и Н. капнула маме на руки маслом из лампадок. А мама – человек нецерковный, сопротивляться не сопротивляется, но и верить не верит.
Вернулись домой, а живут они в разных микрорайонах Москвы. И вот через два дня мама звонит ей и взволнованным, радостным голосом почти кричит:
– Что ты со мной сделала?! У меня руки исцелились полностью! Кожа на них как у молодой женщины! Скажи, как правильно помолиться – за исцеление поблагодарить?!
Н. рассказывает, что прошло уже несколько лет, а руки у мамы до сих пор не болят.
Преподобные отцы наши, старцы оптинские, молите Бога о нас.
Как «скорая» набрала скорость
Уже много лет в Оптину Пустынь привозит паломников экскурсовод из Воронежской и Борисоглебской епархии Бессонова Маргарита Александровна. Вот и сегодня в экскурсионной службе Оптиной мы были рады встрече с ней. Для воронежских паломников провели экскурсию, а Маргарита рассказала нам историю о чудесной помощи святого.
В Воронежской и Борисоглебской епархии очень почитают Святителя Антония (Смирницкого). Святитель Антоний, архиепископ Воронежский и Задонский чудотворец (1773–1846) часто именуется святым, прославившим святых: два величайших святителя – Тихон Задонский и Митрофан Воронежский были канонизированы именно благодаря его трудам.
Святитель Антоний был дивным подвижником, с раннего детства на нём почивала благодать Божия. Она сохранила жизнь отроку, сыну многодетного протоиерея, когда он по дороге в храм упал в прорубь. Промысл Божий вёл юношу по жизни, когда он прошёл путь от послушника Киево-Печерской лавры до её архимандрита и наместника. Аскет и молитвенник, строгий к себе и милосердный к ближним, благодетель бедных и блестящий проповедник. Во время страшных эпидемий холеры 1830 и 1831 годов наложил на себя, священство и паству трёхдневный пост, совершал молебны и крестные ходы, и эпидемия не коснулась Воронежа.
Завещал похоронить себя в схимническом облачении при самом входе в церковь, не ставя никакого памятника, «да вся приходящая попирают меня ногами». Преподобный Серафим Саровский часто направлял богомольцев за духовным советом в Воронеж и называл Святителя Антония «великим архиереем Божиим» и своим «старшим братом», хотя они ни разу не встречались. Известно много случаев чудесной помощи по молитвам к Святителю Антонию.
В Воронеже есть храм в честь Святителя Антония Смирницкого. В 2005 году в новом микрорайоне, на краю леса, сначала поставили вагончик, а потом начали строить этот храм. Его настоятель отец Николай Бабич и отец Александр и в крестные ходы ходят, и про молодёжь не забывают. Вот почему в этом году 11 ноября (29 октября по старому стилю) к дню рождения святителя – 240 лет со дня рождения – в школе № 84 города Воронежа, что рядом с храмом, решили устроить праздничный вечер.
В подготовке вечера участвовали и учителя, и школьники, и родители – прихожане храма. Учителя английского языка, Александра Николаевича, человека творческого, попросили написать стихи в честь Святителя. Александр Николаевич, человек нецерковный, тем не менее за дело взялся с энтузиазмом. Раздобыл книгу о Святителе и начал её читать.
Книга оказалась непохожей на те книги, которые он читал раньше. Уже позже понял, что, читая о святом, выходишь с ним на духовную связь, общаешься с ним духовно и пожинаешь плоды этого общения: мир душевных сил, тишину помыслов, благодатную помощь. А тогда он просто читал и не мог понять, отчего так сладко душе это чтение, отчего оно так радостно духу. Оторваться от книги не мог.
А у него болела нога. И вот он как-то глянул на больную ногу – а на ней краснота какая-то появилась. Глянул чуть позже – а краснота вверх по ноге поднимается. И наступать стало больно, как будто кипятком обдаёт. Александр Николаевич отправился в больницу.
Когда стал выходить из дома, подумал: «Наверное, к хирургу очередь, возьму полюбившуюся книгу с собой, в очереди почитаю». Приходит к хирургу, а тот осматривает ногу и тут же начинает телефонный диск накручивать – «скорую» вызывает, в областную больницу учителя везти. И вид у хирурга такой встревоженный, что Александр Николаевич и сам забеспокоился.
Ждут «скорую» – а она не едет, задерживается. Чувствует Александр Николаевич: страх стал появляться, да такой липкий, тянущий такой – как в детстве пред кабинетом зубного врача. Открыл скорее книгу заветную, читает – чувствует: отходит страх, спокойно на душе становится, радостно. Перестанет читать – опять страх крадётся. А «скорая» всё не едет, три часа доехать не могла: пробки.
Наконец приехала. Сел Александр Николаевич в «скорую», а книгу в руке держит. И по дороге читает. Читает – и никакого страха, никакой тревоги, как будто сам Святитель Антоний Смирницкий его за руку держит и ласково, как родного, утешает.
Доехали они мгновенно – ни пробок, никаких других помех, светофоры зелёным огоньком встречают. Водитель машины только удивлялся: как его «скорая» такую скорость набрала. А учитель не удивлялся нисколько: он ехал будто и не один, а со Святителем Антонием.
В областной больнице хирург отправил на срочную операцию. Операция прошла успешно, и после неё врач сказал Александру Николаевичу:
– Вам жить оставалось от силы часа два-три. Тромб оторвался и пошёл вверх. Если бы он поднялся, мы бы его потом не поймали. Так что кто-то за вас, видимо, сильно Богу молился.
И Александр Николаевич ответил:
– Не кто-то, а святитель Антоний Смирницкий, архиепископ Воронежский и Задонский чудотворец.
И на праздничном вечере Александр Николаевич прочитал стихи, которые он сочинил в честь Святителя, а также рассказал о его чудесной помощи в исцелении.
Дивен Бог во святых Своих! Святителю отче Антоние, моли Бога о нас, грешных!
Времена не выбирают
Крупные капли дождя сильно стучали в окна междугороднего автобуса, длинными мазками рисуя непогоду, растекались по стеклу, заглушали негромкую монотонную музыку в кабинке водителя. Внутри салона было тепло и сонно, большинство пассажиров дремали. Игорь всматривался в окно сквозь пелену ливня: осенний промозглый ветер гнул траву, срывал последние сухие листья с деревьев; небо, серое, жёсткое, грозило затянувшимся ненастьем. Скоро автобус остановится, и нужно будет выходить из тёплого салона в сырость и слякоть. Игорь зябко поёжился: зачем и куда он едет? Что за странная прихоть сорвала с места, отправила в эту никому не нужную дорогу?
Сам виноват – сам решил ехать. В последнее время он захандрил. Всё вроде шло как обычно: и работа, и дом, и взрослые дети. Обычно – да вот затосковал… Денег, как всегда, не хватает, подъезд грязный, соседи шумные. По телевизору – катастрофы, коррупция и скандалы шоу-бизнеса, все и всем недовольны. На работе только и разговоров что о неправильных порядках, не той власти, не той политике, не тех временах. И сам Игорь часто думал так же: да, не так, не то, не те. Как у Высоцкого «Эх, ребята, всё не так, всё не так, как надо!»
Причём, как именно надо – точно никто не знал, и как надо – никто вокруг не жил. Каждый, и он сам в том числе, ежедневно совершали сделки со своей совестью, кто-то страдая от этого, кто-то ничуть не страдая, а с упоением катящегося с высокой горы лихача: эх, помирать – так с музыкой, запевайте, братцы! Но почему-то, не делая как надо каждый по отдельности, все мечтали, нет, жаждали, да что там говорить, просто требовали, чтобы у всех вместе, при хоровом исполнении, их фальшивящие по отдельности голоса вдруг слились в едином и стройном могучем пении и всё стало бы прекрасно и справедливо – так, как надо, чтобы наконец настали те самые времена и те самые порядки.
Недавно, среди обычного брюзгливого перебирания негатива в обеденный перерыв, маленькая пухленькая белобрысая Катюша из соседнего отдела громко сказала: «Времена не выбирают!» Все обернулись, а она смутилась, покраснела сильно, как краснеют только светловолосые, даже маленькие ушки запылали пунцово, сбилась и пробормотала: «Но дымится сад чудесный…» Народ ждал продолжения, а Катюша от волнения, видимо, забыла всё, что хотела сказать, и только беспомощно повторила: «Но дымится сад чудесный…» – и села, спрятавшись за компьютером.
Игорь понял, что хотела сказать Катюша, и даже хотел продолжить, чтобы помочь ей, но его тоже заклинило, и он начисто забыл стихотворение, которое ему нравилось, даже знал его наизусть когда-то. Он немного стеснялся того, что любил поэзию, знал наизусть многое, но никогда не пытался декламировать, как-то не шло это мужчине, по его мнению, немужественно, что ли…
Вот сейчас впервые чуть не прочитал вслух, такая строчка знакомая – и забыл. Замялся. С недоумением глянули – и дальше по накатанной: и то плохо, и это нехорошо.
И как-то всё накопилось, навязло, усталость какая-то навалилась, уныние. Стал думать, куда бы съездить в воскресенье. Придумал: много лет не был в городе детства. Покопался в Интернете, позвонил в турбюро. И вот – сбылась мечта идиота: едет неизвестно зачем и неизвестно к кому. Как верно сказал Исикава Такубоку:
Не знаю отчего,
Я так мечтал
На поезде поехать.
Вот – с поезда сошел,
И некуда идти.
Зачем ему это возвращение в прошлое, к людям, которых давно нет, в город, где никто не ждёт? Ещё вдобавок оказалось, что попал не в туристическую фирму, а в паломническую службу и поездка – паломническая, с заездом в Прыски и в Оптину Пустынь. Не то чтобы он был неверующим, нет, носил крестик всю жизнь, даже когда давным-давно учился на оборонной специальности, а тогда это было небезопасным.
Но в паломническую поездку, по его представлениям, нужно было готовиться как-то заранее… А тут – он представлял, что просто приедет в Калугу, пройдёт по старинному городу своего детства. Дом бабушки стоял на улице, где жил Циолковский. Космос – это интересно, можно сходить в музей космоса. А теперь ему предстояла совсем другая программа. Выглядело это так, как будто вмешался кто-то и властной рукой посадил его в этот паломнический автобус. А зачем?
Автобус мягко затормозил, экскурсовод объявила: Прыски, храм.
Ливень сменился моросящим дождиком, Игорь на негнущихся от дальней дороги ногах проковылял к выходу. Нижние Прыски. Зашли в белоснежный храм. Игорь слышал обрывки рассказа экскурсовода: «Храм Спаса Преображения, год постройки – 1781-й. Храм из красного кирпича, оштукатурен и побелен, толщина стен больше метра. Под полом храма сложена огромная печь. На ее нагрев уходило по одному кубометру дров. Но зато в специально проложенных дымоходах тепло сохранялось целую неделю, а теплый пол создавал уют и обеспечивал сохранность икон и настенных росписей…» Вышел отец Леонтий, старенький, радостный, всех благословил. Внимательно и как-то по-особенному посмотрел почему-то на Игоря, а может, это ему показалось, что по-особенному, благословил: «Помоги Господи!»
Игорь медленно зашёл в тёплый тихий полумрак храма, и на него напало странное оцепенение. Он ведь был здесь! Точно был! Игорь узнал этот храм: здесь отпевали калужскую бабушку. Это было так давно, целая жизнь прошла, а кажется, происходило вчера, нет, сегодня, сейчас. И если он немного повернётся, встанет чуть боком – нужно смотреть не прямо, а чуть вскользь, боковым зрением, – он снова увидит всех родных, чёрные платки, непокрытые склонённые головы мужчин и светлое умиротворённое лицо бабушки. Время остановится, потечёт вспять, густо пахнёт ладаном, и потянется лёгкий дымок от кадила, и он услышит плач и протяжное, берущее за душу: «Со святыми упокой, Христе, души раб Твоих, идеже несть печаль, ни болезнь, ни воздыхание…»
Переживание было таким острым, ярким, что вышел Игорь из храма потрясённым. Он ехал в автобусе, а перед ним плыли лица со старинных фотографий, мелькали обрывки воспоминаний. Всё, что когда-то рассказывали ему, ещё маленькому, об истории семьи, его рода, всё, что казалось безнадёжно забытым, погребённым под грудой камней, огромных булыжников всех этих многочисленных событий его уже такой долгой жизни: крупных передряг, сильных переживаний и житейских мелочных дрязг. И вдруг вся эта неподъёмная груда камней оказалась сметённой в один миг.
Он смотрел в окно, и ему казалось, что видит деда, о котором рассказывала бабушка, то есть бабушкиного деда, его прапрадеда, мужчину крупного, крепкого, сильного, с обычным русским лицом, русыми волосами и добрыми глазами. Он отслужил при Николае I двадцать пять лет за веру, царя и Отечество, был пожалован за безукоризненную службу целковыми, которых хватило на строительство дома в Калуге. А здоровья и душевно-телесной крепости прапрадеда хватило на то, чтобы в возрасте почти пятидесяти стать купцом первой гильдии, жениться на молодой, которая в нём души не чаяла, родить с ней семерых детей, всех обеспечить, вывести в люди.
Умер дед в возрасте восьмидесяти лет быстро и легко, никому не пришлось возиться с немощным стариком. Потому что немощным стариком он не стал. А умер от пневмонии: шёл с обозом, который провалился в Оку. Вытаскивал лошадей и товар, вытащил, но простудился и ушёл, напутствуемый священником, оплакиваемый всей своей дружной и любящей его семьёй.
Как ты там, дед? Сила твоя, воля к жизни пустила крепкие сильные ветви рода, а он, Игорь, таков ли? Нет, пожалуй. Слабая веточка, на ветру дрожащая. В чём искать опору? Слабые ветки в корнях опору ищут. Эх, дед-дед! Помолись за своего праправнука, если можешь… Ему твоя молитва сейчас очень бы пригодилась…
Подъехали к Оптиной Пустыни. Дождь перестал. Игорь шёл по монастырю, и на душе становилось всё легче и легче, непонятно отчего. Звонили в колокола, их радостный перезвон далеко летел в прозрачном осеннем воздухе, кругом – цветы. Удивительно: везде грязь и серость, а здесь – цветы радуют глаз прощальной красотой. Бабушка очень любила цветы. Говорила: «Цветочки – остаток Рая на земле»…
Приложился к мощам преподобных оптинских старцев в намоленной звенящей тишине храма. А прабабушка, мама его калужской бабушки, застала этих старцев ещё живыми. И даже успела получить от них благословение и совет, который принёс ей семейное счастье и сделал возможным рождение калужской бабушки и его самого, Игоря. Получается, оптинские старцы и его, Игоря, благословили?
После смерти прапрадеда наследство поделили на всех взрослых детей. Младшей, прабабушке Игоря, исполнилось только семнадцать, и денег ей не дали – молода ещё деньгами распоряжаться, будет жить со старшими. Она расстраивалась, и сосед, благочинный Калужского собора, посоветовал: «Сходи к оптинским старцам, спроси о себе и своей жизни, они тебе мудрый совет дадут».
Одной – страшно, позвала подружку. Встретились с оптинскими старцами, эх, жаль, не сохранилось воспоминаний, кто это был, может, отец Анатолий (Потапов), может, отец Нектарий… Только сказал ей оптинский преподобный:
– Всё у тебя хорошо будет, и замуж ты хорошо выйдешь, деточка.
– А у меня ни приданого, ни жениха нет…
– Ничего, вот вернёшься домой, и выходи замуж за первого, кто к тебе посватается, какого бы вида он ни был. Запомнила? Какого бы вида ни был – выходи! Это твой суженый!
А семья у них держала в то время столовую. Как раз только появились первые железные дороги, и железнодорожники приходили к ним столоваться. А прабабушка помогала в столовой, готовила. И вот пришёл на обед огненно-рыжий белорус из Гомеля. Увидел девушку, приметил и посватался. А ей рыжие – ух, как не нравились! Но не посмела ослушаться старца и дала согласие. И как же люб он ей сделался! Как жили счастливо и дружно! Ни разу не пожалела, что вышла за него замуж. Детей родилось много, но выжили только пятеро. И среди них – бабушка Игоря.
Игорь присел на скамейку в тишине храма в честь Владимирской иконы Пресвятой Богородицы. До экскурсии по Оптиной им дали свободное время – целый час, и все были заняты: ставили свечи, писали записки, прикладывались к мощам. Игорь тоже приложился к мощам, а записки писать не стал: он не помнил половины имён, вот ведь как! Помнил рассказы бабушки о прапрадеде, воине и купце, помнил об огненно-рыжем прадеде, многое помнил, что врезалось в детскую память, но многое и забыл. Стало отчего-то очень обидно. Они-то, может, за него и молятся, а он за них?!
Бабушка у него была талантливая, пела так, что все вокруг ахали от изумления. Голос – как у Руслановой. Профессор консерватории предложил учиться, но она – синеблузница, комсомолка, отказалась: пролетарий должен петь в свободное от созидательного труда время, а она училась на фельдшера.
Её суженый, дед Игоря, Андрей, происходил из семьи моршанского врача. Он поехал на эпидемию холеры и умер, спасая больных. Был записан посмертно в почётные граждане Моршанска. Мать осталась одна с тремя детьми, и Государь Император Николай II дал всем троим пособие, которое оказалось таким большим, что на него купили двухэтажный дом. Также сиротам почётного гражданина было обеспечено бесплатное обучение, но получить его дети не успели: началась революция.
Дом реквизировали, и мать умерла от горя. Дети пошли беспризорничать, и Андрей нашёл дядьку, служившего лесником, жил в его сторожке. Поступил в двадцатые годы в железнодорожный техникум, выучился, получил распределение в узловую и там встретил бабушку.
Дед Андрей хранил старую закваску и крепко верил в Бога. Он стал начальником поезда, и в 1939-ом их ремонтно-восстановительный поезд, чинивший пути и мосты, мобилизовали. Бабушка не рассталась с дедом и работала при поезде санинструктором, с собой взяли и детей. Одним из этих детей была мама, мамочка Игоря, Евгения.
Когда началась война, они оказались в Ленинграде. Их поезд последним проскочил замыкавшуюся блокаду, а следующий поезд, полный раненых, женщин и детей, машинист, умиравший от смертельной раны, сумел довести до станции, но из вагонов выгребали только человеческое мясо – все были расстреляны фашистами из пулемётов забавы ради. Блокада замкнулась.
Дед отправил семью в эвакуацию, а сам вернулся и остался в блокаде восстанавливать подъездные пути к Ладоге, Дороге Жизни. Машины шли по льду, а дальше нужна была железка. Работал, пока не свалился. В состоянии дистрофии деда вывезли на одной из машин на Большую Землю.
После блокады дед болел до конца жизни. Бабушка готовила ему крохотные паровые котлетки, потому что его больной желудок не терпел почти никакой пищи. И ещё Игорь хорошо запомнил, как дед боялся голода и собирал все недоеденные куски хлеба, сушил их, и на уютной кухне всегда висел мешочек с сухарями. Мама пыталась уговорить деда не сушить их, а потом смирилась.
Игорь посидел ещё немного в тишине храма, а потом пошёл снова к преподобным оптинским старцам и, прикладываясь к мощам, помолился о всех тех, благодаря кому он живёт на белом свете. А имена же их Ты, Господи, веси. Вышел из храма, и тут в памяти всплыли строчки, те самые, которые они с Катюшей никак не могли вспомнить:
Времена не выбирают,
В них живут и умирают.
Большей пошлости на свете
Нет, чем клянчить и пенять.
Будто можно те на эти,
Как на рынке, поменять.
Что ни век, то век железный.
Но дымится сад чудесный,
Блещет тучка; я в пять лет
Должен был от скарлатины
Умереть, живи в невинный
Век, в котором горя нет.
Ты себя в счастливцы прочишь,
А при Грозном жить не хочешь?
Не мечтаешь о чуме
Флорентийской и проказе?
Хочешь ехать в первом классе,
А не в трюме, в полутьме?
Что ни век, то век железный.
Но дымится сад чудесный,
Блещет тучка; обниму
Век мой, рок мой на прощанье.
Время – это испытанье.
Не завидуй никому.
Игорь шёл по Оптиной, и ему очень хотелось рассказать кому-нибудь всё, что он вспомнил, поделиться с кем-то своими мыслями и чувствами и даже, впервые в жизни, прочитать стихи. Правда, непонятно, кто захочет его выслушать, кому будут интересны его воспоминания?
Группа собиралась для экскурсии под аркой у Святых Врат монастыря, и лицо оптинского экскурсовода показалось Игорю очень знакомым, да, её рассказы он читал на сайте «Православие. ру».
Игорь подошёл к экскурсоводу и пока все собирались, спросил тихонько:
– Можно мне после экскурсии рассказать вам свою историю? У меня такое чувство, что я просто должен её рассказать.
Экскурсовод улыбнулась и спросила:
– А о чём ваша история?
Игорь подумал минутку и ответил:
– Времена не выбирают, в них живут и умирают… Наверное, об этом…
Комментировать