2. «Иди в Оптину к старцам!»
Бог гордым противится, а смиренным дает благодать… А откуда берется смирение? От Бога же. Надо хотеть быть смиренным и просить Господа об этом чудесном даре, что дороже православной душе любых богатств мира сего. Надо подвизаться в добродетелях и просить Господа, чтобы Он благословил на такие дела. Так и вымаливать, и выпрашивать, а Господь-то, если увидит в человеке сердце бесхитростное, чистое и правдивое, дает ему это дорогое небесное злато. Кто не знает из нас, как трудно быть смиренным, если даже этого хочешь. Надо все время внимать Господу и помнить, что возле тебя невидимо стоит бес, как бы артиллерист с зажженным фитилем возле пушки: пороху (гордыни, тщеславия, раздражительности и проч.) в нас много, – того и гляди всё взорвется.
Дело трудное! И многим было удивительно видеть в о. Иосифе по-настоящему смиренного человека. Откуда же он взялся, этот великий старец? Как и где жил до того, как пришел к старцу Амвросию (это было 1 марта 1861 года), который всего чуть более полугода тому назад похоронил своего великого наставника и отца духовного – преподобного Макария?.. А ведь и сюда-то он, о. Иосиф, пришел не по своей воле, а по послушанию.
Он собрался к святыням в Киев, а по пути зашел в Борисовскую Тихвинскую пустынь в Грайворонском уезде Курской губернии, расположенную на реке Ворскле. В этом монастыре проводила иноческую жизнь сестра будущего старца – матушка Леонида.
Увидев брата, худого, в бедной одежонке, с грустными глазами, она прослезилась… Ему нельзя было побывать в келлии у сестры, – строгие правила обители не допускали в жилища монахинь мужчин. Вот только на дворе, на крылечке можно было поговорить. Но холодно было.
И вот матушка Леонида смотрит в окно, а там братик ее Иван запасает для нее дрова: колет и аккуратно складывает под навес; щепочки для растопки собирает и тоже – под крышу. Или отгребает от келлии (это была небольшая избушка) снег, обметает завалинку, чтоб не отсыревала… Сварит матушка щей погуще и в горшочке выносит брату вместе с ложкой и хлебом. Он кланяется, берет всё это и идет в странноприимную, чтобы там покушать. Не сетовали они на установленное правило, смирялись. Кроткие души были у них обоих.
Игуменья, мудрая старица Алипия, увидела их великое смирение – и сестры, и брата – и разрешила им в своем присутствии побеседовать в келлии матушки Леониды. И пошел тихий разговор, – то вспомнили что-то, да о братьях и сестрах, но больше – про святыни, которых много уже повидал юноша, направляясь в Киев, он уже заранее предвкушал, что там и где увидит в Киеве. Печерский патерик читал, и рассказы странников слышал… Ни малейшей жалобы на жизнь не услышала от него игумения Алипия. Слушала она, слушала, да и сказала:
– Оставь свой Киев… иди в Оптину к старцам.
Иван замолчал, робко взглянул на сестру, – она кивнула головой: «Послушайся».
И он послушался. А когда он и старцу Амвросию, придя в Иоанно-Предтеченский Скит, сказал, что собирался-то не сюда, а в Киев, то старец слегка стукнул его сухонькой ручкой по голове и сказал:
– Зачем тебе в Киев… Оставайся здесь.
– Благословите, – только и вымолвил юноша. И остался в Оптинском Скиту. До конца жизни.
Комментировать