Сюжет для сериала
Прихожанка моего мужа как-то раз услышала в храме такой разговор. Говорили женщины, зашедшие сюда помолиться:
— Отец Владимир — это какой?
— Это вон тот высокий монах, у которого жена — поэтесса.
— Что — пишет?
— Пишет, пишет.
И она же — эта прихожанка — недавно резонно заметила мне:
— Что это вы, когда пишете об отце Владимире, всегда называете его в тексте «мой муж, мой муж». Это как-то смутительно и… нескромно.
Я с ней согласилась. И теперь буду называть его, как и положено, «отцом Владимиром».
Когда он начинал служить в храме в середине девяностых, появилось огромное количество мошенников, которые стилизовались под православных людей, попавших в беду и нуждающихся в помощи священника. Но были и такие, которые «косили» под монахов и ходили по улицам с церковными кружками, собирая деньги якобы на строительство храма. Но их быстро раскусили. И прежде чем опустить им в кружку свою лепту, стали просить их прочитать хотя бы «Отче наш».
Так ко мне подошел один такой расхристанный и красномордый, пахнущий перегаром, зато одетый в подрясник. Я стояла в пробке на Цветном бульваре, а он расхаживал между машинами.
Увидев у меня висящие на зеркале четки и иконку Николая Угодника на передней панели, он закатил глаза:
— Подайте на восстановление храма!
— А «Отче наш» знаешь? А ну прочитай!
Он вытянулся, как школьник, которого вызвала к доске училка, старательно закатил глаза и произнес:
— Отче наш, иже еси неси беси…
И запнулся.
— Ну, — подбодрила я его, — ничего, давайте снова.
— Отче наш, — произнес он вполне внятно.
Я кивнула.
— Биси, ниси, иси, — залепетал он. И кинулся бежать прочь.
…К отцу Владимиру эти мошенники просто повадились. Они приходили в часы его священнических дежурств и рассказывали такие истории, после которых просто невозможно было не дать им денег. При этом он, кажется, испытывал смущение, что давал маловато — не все: кое-что он все-таки оставлял на семью. Ну а как — они приходят, жалкие, замерзшие: «же не манж па сис жур».
Какой-то несчастный иногородний, который назвался настройщиком:
— Вам не надо пианино настроить? Не ел ничего три дня. Уехать в родной город — не на что.
А у нас как раз пианино было в ужасном состоянии после потопа.
Отец Владимир его и привел к нам:
— Вот, работайте.
Но оказалось, что он не один, а с шестилетним сынишкой. Оба голодные. Провели в доме весь день, покушали, а ночевать им негде. У нас и заночевали.
Потом оказалось, что сынишка у него — не единственный. Есть и еще один, меньшой. Папка работает, а сынки — двое — тут под рукой крутятся, играются. Покушать им надо? А малого на ночь и к шестилетнему можно уложить.
Выяснилось, что и жена, мать детишек, тут как тут — в комнате матери и ребенка на вокзале. Та — с грудным младенцем. Ну и их до кучи. Папка работает, молоточки пианинные фетром обтягивает, мать с младенцем гулькает, а сынки в войнушку играют. Голодные-то голодные, а питаться они привыкли, между прочим, как все нормальные люди, — трехразово: завтрак, обед и ужин. А у нас дома не так. У нас на завтрак — кофе, на обед — бутерброд, а пища — только на ужин.
Ну и кормящая мать замечание сделала:
— Питание у вас что-то неважное… Некалорийное совсем. Покушаешь и опять хочется.
Ладно. Пожили они так несколько дней. Молоточки по всему дому лежат, а пианино разобранное выглядит так, что в сердце подозрение закрадывается: а не решил ли этот чудесный мастер переделать его в арфу — сюрпризом? Я и говорю:
— А скоро вы закончите?
А он мне:
— Если по — хорошему, тут на полгода работы, но я за пару месяцев управлюсь.
А младенец — криком кричит, а мальчишки салки затеяли, а у молодой матери — стирка, и вообще мы все здесь со своими чадами и домочадцами — лишние. Мешаем им.
В общем, я и говорю настройщику:
— Спасибо большое.
Давайте я с вами расплачусь за всю работу, и мы простимся. А то, что вы не доделали, — ничего. У нас все равно сейчас никто на пианино играть не будет.
А он мне:
— Э, нет. Пока я работу не доделаю, не уйду! Совесть мастера не позволяет.
Дело это кончилось надрывом. Заплатили мы деньги, перевезли семью в храм, где их согласились пустить переночевать в церковный дом. А наутро ничто им теперь не мешало купить билеты в свой родной город и уехать к себе домой. Но все равно получилось, будто бы я во всем и перед всеми виновата: выставила людей с детьми! Там младенец был! Грудной! Питание у меня было для них не качественное! И спать им, между прочим, было тесно. Так что ничего хорошего они от нас не увидели.
Да они никуда тогда и не уехали. Таким же макаром внедрились в другую семью, разобрали там пианино на струны, разбили шатры… Потом след их потерялся.
А вообще истории людей, приходивших за помощью в храм, были типичные — поди, отличи, где правда, где ловкий обман. Все бедствуют, кочуют, голодают, лекарства купить не могут и негде главы приклонить…
Пришла к отцу Владимиру на прием какая-то несчастная толстая — претолстая тетка. Села и расплакалась. Сидит и льет слезы. Наконец кое-как уняла рыдания и говорит:
— Я приехала в Москву с сыночком. В дороге нас обокрали, а сыночек разболелся — жар, лихорадка, нет денег даже на лекарства. А родственники, к которым мы приехали, говорят — может, он заразный, и не пустили нас. Я уже все с себя продала, чтобы только лекарства купить и домой уехать, а так — мы на вокзале живем, не ели уже три дня.
У моего мужа было пятьсот рублей одной бумажкой, он дал ей и попросил:
— Пожалуйста, разменяйте у нас в книжной лавке, половину возьмите себе, а половину отдайте мне.
Она взяла, вышла из его кельи да как дунет по коридору и — в открытые двери на улицу. Только ее и видели. И полнота, оказывается, в деле таком — не помеха. И что — врала она или и вправду побежала лечить больного сыночка?
Но были истории затейливые, штучные. Пришел к отцу Владимиру человек с лицом урки. Говорит:
— Батюшка, я вор в законе по кличке Эфа. Я сидел в лагере и недавно освободился. Там, в лагере, к нам приходил священник. И он обратил меня ко Христу. Но другим зэкам — лютым уркаганам — он был не по нраву: этот-де батя нас тут поисповедует, а потом сдаст ментам. И они его приговорили. Поставили его на ножи.
Я об этом узнал и стал им поперек. Но вижу — все равно они его пришьют. Поэтому я его предупредил, чтобы он больше сюда не приходил. И он, действительно, затихарился.
А меня меж тем выпустили на свободу. Я первым делом — к отцу Иоанну Крестьянкину, в Печоры: так, мол, и так. Верую и исповедую. От чрева матери я монах, поскольку имею физический недуг. Благословите в монастырь. Тем паче, что те мои из зоны уже написали маляву на волю, что Эфа-де уже никакой не вор в законе, а ссученный. И они меня на сходку воров в законе зовут. А я знаю, что там они меня и порешат. Что делать?
Ну, отец Иоанн Крестьянкин мне и говорит — на сходку идти тебе не благословляется, а езжай-ка ты в женский монастырь в Уссурийском крае. Монашкам ты не опасен, поскольку ты — каженник, а там тебя уж точно не найдут. И дал мне денег. Но только — до Москвы. А еще отец Иоанн сказал — придешь в Москве, в храм Мученицы Татианы: там тебе священник еще денег даст — до самого Уссурийского края.
Что делать? До Уссурийского края у моего мужа, конечно, не было, но сколько было — дал он Эфе. И послал его еще и к отцу Тихону Шевкунову — наместнику Сретенского монастыря. Потому что отец Тихон очень уважал старца Иоанна Крестьянкина, да к тому же монастырь этот был не бедный — во всяком случае, несопоставим с нашей семьей.
Но отец Тихон, как опытный духовник, быстренько этого Эфу раскусил. И по всему получилось, что мой муж просто заплатил ему за сюжет, который тут же и подарил мне.
А потом — и еще один, тоже не без художественной фантазии и артистизма.
Как-то раз, уже вечером, когда дежурство отца Владимира в храме подходило к концу, к нему в келью влетел запыхавшийся человек средних лет, своим видом вроде бы претендующий на респектабельность, но как бы опустившийся. То есть на нем был хороший костюм, но мятый и замурзанный, хорошая рубашка, но с грязными манжетами и воротником, и при этом от него припахивало и перегаром, и мочой.
— Батюшка, вот тут на бумажке номер моего счета в банке — он на предъявителя, банк — прямо здесь, в Романовом переулке… Все деньги с этого счета отдаю вашему храму — Мученицы Татианы. Во дворе Центрального телеграфа стоит моя белая «Вольво» — в ней документы и ключи под ковриком. Берите для храма и пользуйтесь. Я не хочу, чтобы это пропадало! А у вас я прошу только ваших молитв!.. Я сейчас иду на встречу, которая может плохо для меня кончиться. Но уповаю на ваши святые молитвы.
— Да что случилось? — спросил отец Владимир.
— У меня жена — Татьяна. Я построил на свои деньги для нее храм в Исландии и отправил ее туда. Потому что на меня здесь охотятся мои бывшие партнеры. Они уверяют, что я им должен, хотят отнять у меня бизнес и уже поставили меня на счетчик. Я хотел с ними договориться, но они меня похитили и томили целую неделю в подвале в лесу, приковав к батарее. В конце концов я согласился им все отдать. Сказал только, что отдать бизнес — не такая простая вещь: надо оформить бумаги, и мне на это нужно несколько дней.
Они меня выпустили, но я должен явиться в назначенное место сегодня вечером — иначе они убьют мою семью. Но я не хочу отдавать им все, поэтому вы возьмите деньги со счета себе. И машину. Только помолитесь! А милиция вся у них схвачена и проплачена, так что…
Муж мой смотрел на него в остолбенении, не понимая, как ему быть. Может быть, не пускать этого человека на опасную встречу? Может быть, поисповедовать его?
Но тот взглянул на часы, задергался — ой, я уже опаздываю, ну — благословите!
И убежал было прочь из кельи — прямо но коридору. Но… Пробежав несколько шагов, он вдруг остановился как вкопанный, хлопнул себя по лбу, повернулся на каблуках:
— Батюшка! Я же уже опаздываю, а денег-то у меня нет — ни копеечки. А встреча у меня в Бутово! Дайте мне, пожалуйста, на такси! А то не успею.
Отец Владимир ему наивно сказал:
— Да сейчас час пик! Такие пробки! Вы на метро куда быстрее доедете!
А он на него так посмотрел, так посмотрел — прямо до костей пробрал его своим этим взглядом: мол, эх, ты, я тебе весь мой счет в банке, белую «Вольво», а ты на такси мне дать жадишься! Ну и дал мой муж ему на такси.
А бумажку с банковскими реквизитами мой муж выкинул. Кто-то из наших финансово продвинутых друзей бросил на нее взгляд и рассмеялся — такая это была туфта.
Но тем не менее они, мошенники эти с историями, деньги свои, можно сказать, заработали! Да! Они продавали сюжеты. Не дорого. Я вон недавно видела объявление в газете: «Продам историю моей жизни для написания романа или сценария для сериала. Дешево. Всего тысяча долларов».
Нам же это обошлось гораздо, гораздо дешевле.
Комментировать