Семен Раич
Раич (Амфитеатров) Семен Егорович (1792–1855) – поэт, переводчик, педагог, журналист. Отец, получивший в семинарии фамилию Амфитеатров, и дед были священниками Покровской церкви в селе Высоком Орловской губернии; все пятеро сыновей окончили Севскую семинарию; старший из них – Феодор (1779–1857), принявший монашество с именем Филарет, был ректором севской, уфимской и тобольской семинарий; с 1813 – настоятель Иосифова Волоколамского монастыря; с 1819 – епископ Калужский, с 1837 до конца жизни – митрополит Киевский и Галицкий, священноархимандрит Киево-Печерской лавры, один из крупнейших церковных деятелей и проповедников того времени, доктор богословия. Прославился как выдающийся проповедник и духовный наставник. В 1841 году принял в Киево-Печерской лавре тайную схиму с именем Феодосия. Почитается как местный святой. Семен Амфитеатров в 1810 году окончил Орловскую духовную семинарию, с благодарностью вспоминал впоследствии «отличных преподавателей» риторики и пиитики, называя своими «путеводителями к Парнасу» Гавриила Державина, Ивана Дмитриева. По окончании семинарии решил выйти из духовного звания и поступить в университет, что было не так-то просто. «В мое время, – вспоминал он, – от духовного звания освобождали только неспособность к наукам, неисправимая леность, безнравственность и неизлечимая болезнь». Три первых пункта явно отпадали, освободили «по болезни». Новую жизнь пришлось начинать подканцеляристом в земском суде. Прослужил недолго, став домашним учителем таких же дворянских недорослей Пушкина, Дельвига, Кюхельбекера, которых в 1811 году родители привезли на экзамены в только что открытый Царскосельский лицей. Семен Амфитеатров в 1812 году приступил к занятиям с девятилетним Федором Тютчевым. Иван Аксаков отмечал в первой его биографии: «К чести родителей Тютчева надобно сказать, что они ничего не щадили для образования своего сына и по десятому его году, немедленно «после французов», пригласили к нему воспитателем Семена Егоровича Раича. Выбор был самый удачный… В доме Тютчевых он пробыл семь лет; там одновременно трудился над переводами в стихах латинских и итальянских поэтов и над воспитанием будущего русского поэта». Трудно сказать, кому повезло больше, – поповичу Амфитеатрову или же аристократу Тютчеву, «необыкновенные дарования» которого, как вспоминал он, «изумляли и утешали меня; года через три он уже был не учеником, а товарищем моим». Почти одновременно и сам учитель стал вольнослушателем в Московском университете, а в 1815 году сдал экзамен на степень кандидата. После поступления Тютчева в университет он будет продолжать ездить с ним на лекции. В 1820 году он перешел воспитателем к четырнадцатилетнему Андрею Муравьеву и, защитив диссертацию на степень магистра, стал преподавать в университетском Благородном пансионе. В том же 1820 году он дебютировал в печати с переводами «Георгик» Вергилия под псевдонимом Раич, являвшимся, вероятно, девичьей фамилией матери-сербки, – не случайно К. Полевой называл его «сербом по происхождению». Именно Раич познакомил Тютчева и Андрея Муравьева друг с другом и со своими новыми учениками в Университетском пансионе. Так образовалось Общество друзей Раича, в которое вошли юные поэты Благородного пансиона при Московском университете и самого университета: Владимир Одоевский, Степан Шевырев, Михаил Погодин, Дмитрий Ознобишин, братья Киреевские, Алексей Хомяков, Михаил Максимович, Михаил Дмитриев и другие; позднее – Михаил Лермонтов, Семен Стромилов, Лукьян Якубович. Собирались сначала в доме Андрея Муравьева и в библиотеке Благородного пансиона, в котором жил Раич, а затем в небольшом деревянном домике самого Раича близ Сухаревой башни, приобретенном для него братом, митрополитом Киевским Филаретом.
Это были своеобразные мастер-классы того времени. В XX веке нечто подобное произойдет в «Цехе Поэтов» Николая Гумилева, научившего как делать стихи многих начинающих поэтов Серебряного века. Тютчев, Степан Шевырев, Ознобишин, Хомяков, Лермонтов пройдут через «цех поэтов» Семена Раича. У гумилевских «цеховиков» был «Аполлон». У Раича – «Галатея».
Но еще до выхода в 1829 году первых номеров «Галатеи» Раич выпустил альманах – «Северная Лира на 1827 год», все основные авторы которого вышли из шинели его Дружеского общества. На альманах откликнулись Петр Вяземский – в «Московском Телеграфе», Николай Рожалин – в «Московском Вестнике». Сохранившийся отклик Пушкина тоже предназначался для «Московского Вестника» Николая Погодина, но в печати не появился. Он начинается примечательными словами: «Альманахи сделались представителями нашей словесности. По ним со временем станут судить о ее движении и успехах. Несколько приятных стихотворений, любопытные прозаические переводы с восточных языков, имя Баратынского, Вяземского ручаются за успех «Северной Лиры», первенца московских альманахов».
Открывается этот «первенец» стихотворением Семена Раича «С незапамятных времен…» – об отраде горних песнопений в дольнем мире. Таким же программным было и другое его стихотворение «Друзьям», являвшееся ничем иным как песней «Общества друзей» (на музыку Алексея Варламова):
Не дивитеся, друзья,
Что не раз
Между вас
На пиру веселом я
Призадумался.
Вы во всей еще весне,
Я почти
На пути
К темной Орковой стране
С ношей старческою.
Вам чрез горы, через лес
И пышней
И милей
Светит солнышко с небес
В утро радостное…
В альманах вошло двенадцать стихотворений самого Семена Раича, в том числе отрывок из его перевода «Освобожденного Иерусалима» и «священная идиллия» на библейскую тему «Вифлиемские пастыри»; шесть стихотворений – его первого воспитанника Федора Тютчева (самая большая тютчевская подборка до пушкинского «Современника» 1836 года); пять – его второго воспитанника Андрея Муравьева; десять – Дмитрия Ознобишина, исполнявшего обязанности Общества друзей и соредактора Раича в издании «Северной Лиры». Пушкин не случайно отметил «любопытные прозаические переводы с восточных языков. В альманахе были опубликованы две «восточных повести» Ознобишина «Посещение» и «Идеал», в которых он выступил как один из основоположников русской ориенталистики. Это новое направление «опоэзения» всячески поддерживал Раич, видя в нем «неисчерпаемый запас новых пиитических выражений, оборотов, слов, картин». В «Северной Лире» представлены в основном стихи самого Раича и его учеников. Из публикаций учеников Раича наиболее характерны как раз первые из них – шесть стихотворений Федора Тютчева (самая значительная подборка до пушкинского «Современника» 1836 года), среди которых его вольное переложение самой знаменитой религиозной оды Шиллера «Песнь радости». Второй ученик Андрей Муравьев представлен пятью стихотворениями, самое значительное из них «В Персию!» («Я слышу клич призывной брани!») связанно с началом Русско-турецкой войны. Не меньший интерес представляет «Письмо о русских романах» Михаила Погодина. Он и сам дебютировал историческими повестями, а потому, будучи романистом и историком, со знанием дела перечислял основные темы: «В России есть все религии, начиная от язычника, от северного зверолова, который надеется на том свете иметь самую обильную оленью ловлю, до мудреца, постигающего христианскую веру во всем ее высоком величии. Наши раскольники, скажу мимоходом, представляют черты, которых не имеют и пуритане шотландские… Какое различие у нас в званиях! У каждого есть свой язык, свой дух, своя одежда, даже своя походка, свой почерк. Одним языком говорит у нас священник, другим купец, третьим помещик, четвертым крестьянин. Как легко различить на улице по походке сидельца, одетого по-немецки, но руками меряющего ленты, – или философа-семинариста в неразрезанном долгополом сюртуке, с косичкою, подправленною под шейной платок, который идет учебным шагом и шепотом напевает важные канты! – или молодого подьячего в фуражке набекрень, с тросточкой в руке, с отвагой в глазах!.. Наконец, мы имеем много обычаев, коих искусственное описание может произвести великое действие, например ведение к присяге, сговоры, девишники, соколиная и псовая охота, кулачные бои и пр.».
Все это перечислено, заметим, за четверть века до охотничьих книг С.Т. Аксакова, за десять лет до кулачных боев купца Калашникова, за полвека до романов о раскольниках Мельникова-Печерского или же «На краю света» Николая Лескова…
С 1828 году Семен Раич стал издавать журнал «Галатея», среди основных авторов которого, как и «Северной Лиры», – его ученики. А самый значительный отдел – поэтический. Иван Аксаков позднее отметит тютчевские публикации: «…В плохом журнале «Раича» «Галатея», в 1820 и 1830 г., Тютчев, верный своему наставнику, помещает тринадцать стихотворений, из которых снова пять переводных; но в числе оригинальных есть несколько пиес первостепенного достоинства, которые впоследствии перепечатанные, признаны всеми критиками за его лучшие произведения, но в то время прошли совершенно незамеченными (например: «Гроза», «Видение» и проч.)». В этом «плохом журнале», кстати говоря, впервые появились театральные обзоры С.Т. Аксакова, но Иван Аксаков тоже не случайно обронил это слово. «Галатея» Семема Раича приняла активное участие в «журнальных побранках» того времени, в том числе с «Литературной газетой» Дельвига, оказавшись «плохой» из-за своего противостояния уже сложившемуся «журнальному триумвирату». Раич пытался быть независимым, за что, собственно, и поплатился.
Среди собственных произведений Семена Раича, как оригинальных, так и переводных, центральное место занимает перевод «Освобожденного Иерусалима» Тассо, вышедший в 1828 году почти одновременно с полным стихотворным переводом Алексея Мерзлякова. И дело здесь не в соперничестве двух преподавателей и поэтов-переводчиков, которым действительно нелегко было ужиться в одной «берлоге». Раич и Мерзляков обратились к «Освобожденному Иерусалиму» и крестовым походам как наиболее актуальной теме. В это время два их ученика Андрей Муравьев и Алексей Хомяков уже сражались с турками, да и Пушкин, будучи человеком сугубо гражданским, оказался в районе боевых действий при взятии Арзрума.
В дальнейшем Раич войдет в историю русской литературы главным образом как переводчик, его собственные стихи останутся в тени, хотя они довольно часто появлялись на страницах журналов как в 20–30-е, так и в 40–50-е годы. Сам он не собрал, не опубликовал их отдельной книгой, никто из учеников тоже не удосужился. Все его издательские проекты материально поддерживал, по всей вероятности, старший брат. Сам же Раич был, как вспоминал о нем Михаил Дмитриев, «совершенно доволен… в своей бедности», оставался, по свидетельству Михаила Погодина, «поэтом-младенцем в душе до глубокой старости». Семь лет он отдал переводу «Освобожденного Иерусалима», закончив стихами:
Пересадивши в край родной
С Феррарского Парнаса
Цветок Италии златой,
Цветок прелестный Тасса,
Лелеял я как мог, как знал,
Рукою не наемной,
И ни награды, ни похвал
Не ждал за труд мой скромный…
«Рукою не наемной» были написаны и его духовные стихи «Глас вопиющего в пустыне» и «Введение во храм», впервые опубликованные в «Одесском альманахе на 1840 год» (Одесса, 1839). В эти же годы он начал работать над поэмой «Арета. Сказание из времен Марка Аврелия» – о временах императорского Рима, противостояния «язычников» и христиан. «Я весь – покорность провиденью // И весь – признательность ему», – напишет он в послесловии к поэме. Религиозные проблемы первых веков христианства становятся для него столь же актуальны, как в 20-е годы идея крестовых походов. «В христианстве, – отмечает современный исследователь, – Раич подчеркивает его земную миссию – осветить дорогу к обетованной стране, то есть вернуть людей к природе и простоте патриархального уклада». Работа над «Аретой» растянулась не менее чем на десятилетие, а в печати поэма появилась совсем поздно – в 1849 году. Ее философия, наивные аллегории и чудеса, ее идиллическая окраска, наконец, устаревшая фактура стиха – все это в конце 40-х производило впечатление явного анахронизма и было безоговорочно осуждено критикой «Современника» и «Отечественных Записок». Это «осуждение» оказалось главным во всех последующих упоминаниях о «позднем» Семене Раиче, когда он если и публиковался, то только в славянофильском «Москвитянине» своих учеников Николая Погодина, Степана Шевырева, Михаила Дмитриева; и сам он тоже был славянофилом. О чем советские исследователи в лучшем случае умалчивали, особенно о предсмертных его стихах, вошедших в поэтический сборник «С нами Бог! Вперед!.. Ура!..» (М., 1854), после которого и пошло само это выражение «ура-патриотизм». Семен Раич и другие авторы этого сборника – участники Бородинского сражения Федор Глинка и Петр Вяземский, автор «Молитвы русского» Федор Миллер – гордились своим «ура-патриотизмом» (стихотворение Федора Глинки, вышедшее в это же время отдельным изданием, так и называлось «Ура!»), Семен Раич в своих стихах видел «крест на Софии» – символ крестового похода его молодости, для него Крымская война была продолжением победоносной Русско-турецкой войны. А первым эту славянофильскую идею священной войны выразил его ученик Федор Тютчев, писавший в стихотворении «Пророчество»:
Не гул молвы прошел в народе,
Весть родилась не в нашем роде –
То древний глас, то свыше глас:
«Четвертый век уж на исходе, –
Свершится он – и грянет час!
И своды древние Софии,
В возобновленной Византии,
Вновь осенят Христов алтарь».
Пади пред ним, о царь России, –
И встань – как всеславянский царь!
Это пророческое стихотворение Тютчева было написано в 1850 году, за три года до Крымской войны, но впервые опубликовано в «Современнике» в 1854 году, в начале войны, когда русский царь действительно становился всеславянским. В 1853 году исполнилась четырехсотлетняя годовщина падения Византийской империи. Тютчев говорил о России как о залогохранительнице православной Империи. «Империя не умирает. Она передается» – основной тезис Тютчева. Ученик и учитель в этом вопросе были единомышленниками. Почти все московские славянофилы – ученики Раича, восклицавшего в 1854 году вслед за Тютчевым:
И вижу я от оных мест
Величие России,
И лучезарный Божий крест
На куполе Софии…
Вифлеемские пастыри[54]
Священная идиллия
В ночь, при наступлении часа рождения
Спасителя, три Вифлеемских пастыря,
объятые непостижимым священным восторгом,
начинают разговор, сообразный
с волнующим их чувствованием.
В этом разговоре старший передает младшим то,
что он некогда слышал от раввинов.
Исайи, гл. 10, 11
1-й пастырь:
Последние лучи на западе погасли;
Спокойно все кругом, безмолвен холм и дол;
Не щиплет муравы ни агница, ни вол,
И дремлет чуткий конь, главой склонясь на ясли;
Не дремлем мы одни, объяты тишиной.
2-й пастырь:
Нам спать в священный час?., не знаю, что с тобой,
А я – я мысли полн неведомой, чудесной;
Во мне, играя, кровь живой струей бежит
И полну грудь то вдруг стеснит, то расширит,
Как будто прилетев от высоты небесной,
Архангел вкруг разлил эдемский аромат.
3-й пастырь:
Свят, свят, свят Саваоф! Превечный свят, свят, свят!
Благословен грядый Израиля спасенье!
1-й:
Кого ты нам прорек, таинственный мудрец?
3-й:
Внимать мне, юноши, в смирении сердец!
Пророческое вам внушаю вдохновенье:
* * *
Высоко Ливанское древо взнесло
Роскошное тенью прохладной чело,
И веки безвредно над ним пролетали,
И бурные ветры ветвей не измяли.
Гордися, Ливанское древо, красой.
Доколе твой день не настал роковой!..
Он близок; Всесильный подвигнет десницей,
И древа не будет с грядущей денницей,
И в полдень – с прохладою сумрак слиян,
Как прежде, с него не сойдет на Ливан.
* * *
Тогда изыдет жезл из корене Ессея,
И нежный, и младой, и стройный, как лилея.
Ему – начавшему подлунной жизни круг,
Всегда Аданаи присутствен будет Дух,
Дух горней мудрости, Дух силы и совета,
Дух кротости святой, Дух жизненного света;
Почиет на его божественной главе
Дух страха, и любви, и веры к Егове;
И Царь, и Судия живущих неподкупно,
Он будет правдою судить земле преступной,
Смиренных вознесет, безсильных укрепит,
Насилье палицей железной поразит
И словом уст своих, нечестье избывая,
Блаженство водворит от края и до края –
И мир сошедший в мир обляжет холм и дол;
Тогда с медведями пастися будет вол,
И агнец, не боясь, бродить между волками,
И тигры и козлы великими стадами
Пойдут, рассеяются по пажити одной,
И будет лев, как вол, питаться муравой,
И звери, и овны делить не станут яствы,
И малое дитя их поведет на паствы,
И отрок, резвяся, коснется в забытьи
Змеи, и отойдет безвредно от змеи;
Тогда все Божии созданья примирятся…
2-й:
Смотрите, как лучи по небу серебрятся!
Смотрите на восток – там новая звезда,
Невиданная никогда.
1-й:
Нет, – это не звезда, но солнце чудной ночи,
Как ярко мечется оно к нам прямо в очи!
2-й:
Каким сиянием рассыпалося там,
Где старец и жена с младенцем зримы нам!
1-й:
Вы слышите с небес архангельское пенье?
2-й:
Оно над яслями слилося в дивный глас.
3-й:
И там благовестит Израиля спасенье.
1-й:
Он сердце радостью священною потряс.
3-й:
Младенцу, юноши, коленопреклоненье,
Се Тот, Кто предречен пророками давно…
Велик и в малом Бог, как Он велик в великом:
Не мудрым, не царям, но пастырям дано
Его рождение узреть в вертепе диком.
Из песни первой «Освобожденного Иерусалима»
Избрание Гонфреда в вожди вождей
«Вожди, поборники Христа!
Вас Царь избрал Небесный
К отмщению за честь Креста;
Вас перст Его чудесный
Провел средь вражеских мечей,
Средь ужасов природы,
Чрез все опасности морей;
И многие народы
Склонились к нашим знаменам
О имени Христовом;
Везде предходит слава нам,
Везде нам Бог покровом.
Но мы оставили детей
И милый край отчизны, –
Но мы неверности морей
Вверялись с страхом жизни
И всем опасностям пути
К пределам отдаленным, –
Не с тем, чтоб цепи принести
Народам покоренным;
И не молвы ничтожной глас
Ничтожной льстит нам славой:
Другая цель умчала нас
На поприще кроваво.
Хоругви веры водрузить
В святых стенах Сиона,
Неверных иго низложить,
Тиранство свергнуть с трона,
Свинцом давившее сердца
Христовых чад доныне,
И царство с славою Творца
Воздвигнуть в Палестине,
Обезопасить к Гробу путь
Несущим сердца дани,
И дать свободно им вздохнуть –
Вот наших цель желаний!
Мы доблестью гремим давно,
Несчастий тьмы презрели;
Для славы ж… мало свершено
И – ничего для цели,
Уснут ли брани в сей стране,
Помчат ли в даль удары.
Европа целая в огне,
Над Азией пожары, –
Что пользы, если мы одно
Питаем лишь желанье –
Не зиждить царства под луной,
Но подрывать их зданье.
Не зиждет царств, кто хочет им
Основы дать земные
В стране, где веры свет незрим,
Кругом – враждебных тьмы племен,
На Греков нет надежды,
Предел отчизны отдален, –
Вотще склонять к ней вежды.
Не зиждит, – рушит царства он
И гроб средь их обломков
Себе готовит осужден
С забвеньем от потомков.
Смирились Турок племена,
В руках Антиохия,
И Персия поражена –
Поникла гордых выя, –
Великие дела! – но нам
Чем льститься в сем стяжанье?
Хвала и слава Небесам!
Оно – Небес даянье.
Но если мы и горний зов
И горню цель забудем, –
Не славой мира и веков,
Но жалкой притчей будем.
О нет! не посрамим даров
Небесной благодати!..
И долг – избранных от веков
Для славных предприятий –
Достойным увенчать концом
Великого начало…
Путь чист, и тишина кругом,
И щастье просияло
И улыбнулось нам весной;
И мы к стенам Сиона
Не мчимся верною стезей,
И где еще препона?..
Вожди! Я заклинаю вас –
И племена живые
И поздний род внушит мой глас
И высоты святые –
Приспело время для побед;
Пождем ли – пройдет мимо;
Пождем, – и вдаль склонит полет,
Что близко было зримо.
Предвижу я, – когда продлим
Бездействие мы ныне,
Египет воинством своим
Даст помощь Палестине».
Отдельное издание поэмы «Освобожденный Иерусалим» Торквато Тассо (1544–1595) в переводе с итальянского оригинала Семена Раича вышло в 1828 году одновременно с полным переводом этой же поэмы Алексея Мерзлякова. К этому времени она была уже переведена полностью или в отрывках М.Н. Поповым (первый перевод с французского, 1772), А. С. Шишковым (1820), Константином Батюшковым, Иваном Козловым, Степаном Шевыревым, став одной из значительнейших вех в русской культуре. Воспитаник Раича Андрей Муравьев писал в предисловии к своей юношеской драме «Битва при Тивериаде, или Падение крестоносцев в Палестине»: «Я хотел удовлетворить… пылкому влечению сердца и посетить священные места, возбудившие благочестивое рвение рыцарей; и часто мой паломнический посох стучал по их могилам, которые они изрыли себе богатырским мечом в Святой земле». Сначала, как и Пушкин, он примет участие в Русско-турецкой войне, напишет стихотворение «В Персию!», опубликованное в том же выпуске «Северной Лиры на 1827год»: «Я слышу клич призывный брани! – // Ему внимает жадный слух. – // На битву рвется меч из длани, // В груди пылает юный дух!», а уж затем, после войны, совершит свое первое паломничество, в память о чем останется знаменитый романс Александра Алябьева на его стихи «Богомолец». Но и стихотворение еще одного воспитанника Семена Раича Михаила Лермонтова «Ветка Палестины» тоже связано с его именем. Отдельные части из перевода Раича публиковались в 1825–1828годах в «Полярной Звезде», «Урании», «Северной Лире», «Литературном Музеуме», в «Альбоме северных муз», подтверждая слова Ивана Бунина о Святой земле, прозвучавшие в начале XX века: «Есть ли в мире другая земля, где бы сочеталось столько дорогих для человеческого сердца воспоминаний?»
На канун 1854 года
Что кроется в лоне грядущего года?
А кроется что-то великое в нем:
Быть может, недаром с небесного свода
Кометы светилися ярким огнем.
Победами старый мы год проводили,
Чем новый мы встретим, то ведает Бог;
А Бога усердно мы в храмах молили,
Да даст Он стереть нам кичливости рог.
Услышаны ль наши Всевышним молитвы,
Не знаем; но суша и море за нас:
Там русских героев прославили битвы…
Не был ли последний для Турции час?
Еще две победных победы в Эвксине[55],
Еще две победы на суше таких,
И в прахе лежать Мусульманов гордыне,
И, вздрогнув, друзья отшатнутся от них.
Что кроется в лоне грядущего года?
Подвигнется ль Запад, пойдет ли в оплот
С защитой Османов противу народа,
Хранимого Богом средь бранных невзгод?..
О, да! Сам Господь охраняет нас в битвах,
На них не корысть нас слепая ведет,
Ее мы не просим у Неба в молитвах,
И Небо другие нам блага дает, –
Дает нам надежду на лучшее в мире, –
В том мире, где, тлену оставивши тлен,
Подобная бабочке в чистом эфире,
Душа забывает наземный свой плен.
А Запад… но смолкнем, – к чему укоризны?
К чему напоказ выставлять нам себя?
На все мы для дольней и горней отчизны
Готовы, и ту и другую любя.
Но нам ли сим чувствам заветным гордиться?
Его и вдохнул и развил в нас Господь,
И в сердце оно, как святыня, таится;
Где дух говорит, там безмолвствует плоть.
Что кроется в лоне текущего года?
Чей меч зеленеющий лавр обовьет,
И скоро ль восставшая минет невзгода, –
Сей тайны никто разгадать не дерзнет.
Кто знает, не он ли – не год ли грядущий –
Начало великих скорбей на земле,
А брани – не глас ли к ответу зовущий –
На суд неподкупный – коснеющих в зле.
Не правое в мире и правое дело
Написано в книге судеб от веков;
Кто знает, не серп ли над нивою зрелой
Нисходит от Неба в жилище грехов?
Восстаньте, возрадуйтесь, Божии чада:
Для вас избавления день настает;
Все минет – и брань и владычество ада,
И мир вековечный на землю сойдет.
Но скоро ль?., нам в тайны судеб не проникнуть,
От бренного ока сокрыты оне;
Пора нам по слову Христову навыкнуть,
Как детям, не печься о завтрашнем дне.
Преклоним же с верой колена и выи, –
И с теплой молитвой пред Господом сил,
Да даст Он воздвигнуть нам крест на Софии
В виду мусульманских зеленых могил.
Да имя Господне повсюду святится,
И слово Его, как Эдемский поток,
Везде разольется, да им оживится
И Север, и Запад, и Юг, и Восток.
Тогда мы и новое небо увидим,
Увидим и новую землю тогда,
И, чистые, в радость мы Господа внидем:
За скорбью наступит блаженства чреда.
Конец 1853
Грекам
Час ударил; Греки, в сечу!
В руки мстительный булат!
Притеснителям навстречу
За отцов, за жен, за чад!
Долго, долго вы терпели,
Долго иго вы несли:
Вихрем в бой для славной цели!
Дни отмщения пришли!
Истощив терпенья меры,
Бог – врагов вам предает!
Разверните знамя Веры,
И с молитвою вперед!
Что отверженных вам рати?
Не спасет их Магомет!
Вы под сенью благодати;
Вам сияет горний свет!
Не давать врагам пощады
Ни на суше, ни в морях;
Там огню их села, грады,
Здесь – погибель им в волнах!
Дети брани, дети чести,
В путь! – Вам дорог каждый час;
Выступайте в поле мести,
Вера, право, все за вас!
В бой вступая за отчизну,
Призовите Бога сил,
И с мечом к врагам на тризну!
Час погибели их бил!
Время славному народу,
Просветителю всех стран,
Время выкупить свободу
У тиранов-мусульман!
С ней, с свободой благодатной,
Блеск искусств и свет наук
В край родной придет обратно;
Вспомнит деда поздний внук!
Вспомнит эллина Омира
И Теосского певца;
Грянет пламенная лира
И прольет восторг в сердца!
Вспомнит Пиндара, Софокла,
Вспомнит доблестных вождей!
Слава дней их не поблекла
На земле до наших дней!
Вспомнит предков и зальется
Умилительной слезой;
Сердцу сердце отзовется
И умчит его на бой!
Час ударил! Греки, в сечу!
В руки мстительный булат!
Притеснителям навстречу
За отцов, за жен, за чад!
В этом предсмертном стихотворении, впервые опубликованном в «Москвитянине» (1854, № 6) вместе со стихотворением «Война и мир», Семен Раич обращается к той же самой теме, которую Василий Туманский выразит в стихотворении «Греческая ода (Песнь греческого воина)», впервые опубликованном в 1824 году в альманахе «Звездочка» Рылеева – Бестужева и в 1827 году включенного Раичем в свой альманах «Северная Лира» как, несомненно, одно из лучших о Греческом восстании. Греческий воин восклицает:
Блестящ и быстр разит наш меч
Поработителей Эллады;
Мы бьемся насмерть, без пощады,
Как рая жаждем грозных сеч,
И станут кровью наши воды,
Доколь не выкупим свободы.
Особо примечательны заключительные строки:
…Сомкнитесь, латы и щиты!
Гряди, святое ополченъе:
Во имя Бога мщенъе, мщенье!..
Семен Раич через тридцать лет фактически продолжит «Греческую оду» Василия Туманского. Сама Крымская война была для него продолжением Второй русско-турецкой войны и идеи крестового похода.
Север, запад, юг
Да воскреснет Бог и
расточатся врази Его!
С любовию к родной стране,
С надеждою святою,
Парю в лазурной вышине
Крылатою мечтою.
Я вижу милый Север мой,
Я слышу звон священный:
Во храмах там народ родной,
Коленопреклоненный,
Перед святыней алтарей
Льет теплые молитвы –
Да ниспошлет нам Царь Царей
Победы в поле битвы
И силы – веру защитит,
А после бури бранной,
Надолго меч в ножны вложит
И мир вкусит желанный…
О, Русь все та ж, какой она
Была во время оно:
Благочестива и верна –
Оплот надежный трона!
Над Западом носился я:
Там ненависти ковы
И адской зависти змея
Нам яд готовит новый.
И видел я, как вне себя,
Смущенная Европа
Взирала, злобою кипя,
На зарево Синопа.
И вдруг во всех концах земли
Задвигались пружины, –
И полетели корабли,
И потекли дружины:
Они идут спасать Ислам…
Но тщетны их старанья!
Не честь их ожидает там,
Но стыд и посмеянье!
Из рода в род, из уст в уста
Пойдет молва их срама…
Позор отступникам Христа,
Защитникам Ислама.
Я видел Юг: там плач и стон
До неба возлетают,
Мильоны нам родных племен
К нам руки простирают…
Четыре века протекло –
Гонения година –
Как иго чуждое легло
На выю Славянина.
Но вот восходит им заря –
Отрадный день спасенья;
Дружины Русского Царя
Несут им избавленье,
К ним Русь под знаменем Креста
Идет на бой священный,
И расточится враг Христа,
Падет Ислам надменный!
Чу! клик раздался: «Русь идет!
К нам! в братские объятья!
Во имя Божие! вперед!
Вперед друзья и братья!»
И вижу я от оных мест
Величие России,
И лучезарный Божий крест
На куполе Софии…
И звон гудит, и к Богу сил,
К предвечному чертогу,
Летит с курением кадил
Гимн: Слава в вышних Богу!
<1854>
Стихи, созданные в начале Крымской войны Семеном Раичем, Федором Тютчевым, Степаном Шевыревым, Федором Глинкой, Алексеем Хомяковым, выражали идеи, о которых Е.В. Тарле писал в книге «Крымская война», вышедшей в 1941 году: «Победа Нахимова, победа Бебутова, переход через Дунай и даже, отчасти, разрыв отношений с Англией и Францией – все это укрепляло в славянофилах не только веру в победу, но и уверенность, что Николай I полон решимости не уводить войска с Дуная, пока славяне не будут освобождены от турецкого, а может быть, и австрийского владычества. Для них 1853 год был годом ожидания, весна 1854 года, напротив, сулила близкое наступление великих событий».
Все это в полной мере выразил участник Второй русско-турецкой войны Алексей Хомяков в программном стихотворении 1854 года «России»:
Тебя призвал на брань святую,
Тебя Господь наш полюбил,
Тебе дал силу роковую,
Да сокрушишь ты волю злую
Слепых, безумных, буйных сил.
Вставай, страна моя родная,
За братьев! Бог тебя зовет
Чрез волны гневного Дуная,
Туда, где, землю огибая,
Шумят струи Эгейских вод…
Комментировать