Василий Григорьев
Григорьев Василий Никифорович (1803–1876) – поэт, переводчик, мемуарист. В 1820 году окончил 2-ю Петербургскую гимназию, и вскоре его имя стало появляться на страницах журналов «Соревнователь просвещения и благотворения» и «Благонамеренного», сыгравших столь же значительную роль в декабристской поэзии, как «Полярная Звезда». В первых же его стихах ощутимо влияние как Кондратия Рылеева, так и Федора Глинки. Историческая тематика и псалмы станут его постоянными темами. В 1825 году он опубликует в «Полярной Звезде» одно из лучших стихотворений о Куликовской битве «Нашествие Мамая», которое по сию пору остается поэтической классикой. Да и другие его стихи тоже трудно назвать «забытыми», хотя и были они, по его собственному позднему признанию, лишь «минутными вспышками».
Падение Вавилона[46]
Погиб тиран! Возденем к небу длани!
Давно ли мы, с поникшею главой,
Несли ему уничиженья дани,
Омытые кровавою слезой?
Давно ли меч, в крови ненасытимый,
В руке убийц властительных сверкал?
Виновник бед и язв неисцелимых,
Давно ли он народы пожирал?
Всевышний внял сынов своих моленью –
И нет его! меч гордый преломлен;
Конец бедам, конец уничиженью,
И иго в прах с страдальческих рамен!
Столетний кедр, воспитанник Ливана,
Воздвигнутся ветвистою главой,
Возвеселясь погибелью тирана.
«Он пал, – гласит, – он пал, властитель мой!
Ликуй, Ливан! Под острием железа,
Свободный днесь, уж не падет твой сын
И, опершись на рамена утеса,
Возвысится, как мощный исполин!
Смерть варвара смутила мрачны сени:
Узрев его, содрогся хладный ад;
Воспрянули из мрака сильных тени,
И, на него вперивши робкий взгляд,
Они рекли: «И ты, царь Вавилона,
Познал и ты ничтожества удел!»
Давно ли он с блистательного трона
Величием, гордынею гремел?
Днесь труп его, источенный червями,
Лежит во мгле, осклабив тусклый взор;
Заутра вихрь с поблекшими листами
Снесет его надменности в укор…
Денницы сын, блестящее светило,
Чья длань тебя низринула с небес?
Чье мщение в единый миг сразило
Могучего, как вековой утес?
Не ты ли рек: «Сравняюся с богами,
Превыше звезд поставлю свой престол,
К моим стопам падут цари рабами…»
Ты рек – и пал, главой склонясь на дол!
Угаснет день – и путник утомленный
Зайдет сюда – и труп увидит твой.
«Вот смертный тот, – он скажет, изумленный, –
Кто управлял Вселенныя судьбой,
Кто услаждал свой слух цепями рабства,
Под чьей стопой являлась степь кругом,
Пред кем в плену дымились царства,
Стенал народ под варварским жезлом!»
Чудовище, природой отчужденный,
Проклятие с забвеньем твой удел!
Твой труп, один, лежит непогребенный,
Лишь хищный вран крылом его одел!
Где замыслы гордыни величавы?
Как сорванный ветрами лист сухой,
Исчез и след твоей гремевшей славы…
Дрожи, тиран, не дремлет мститель твой!
Чувства пленного певца[47]
Подражание 136 псалму
Тоскуя, сидел я на бреге потока.
Позор вавилонян рассвет озарял:
Сатрап, попирая царицу Востока[48],
Веками сплетенный венец обрывал!
И в рубищах девы бежали толпою,
В слезах озираясь на отческий кров,
Где жили они безмятежной душою,
Где юности светлой вкусили любовь.
Средь пышных развалин бродил я мечтами
Смотря на извивы свободной струи.
И песней велели мне славить струнами
Победы сатрапа и узы священной земли!
Нет! лучше иссохни под цепью десная,
И пылкое сердце в неволе истлей,
Чем арфу порочить, душе изменяя,
И песнию слух твой лелеять, злодей!
Повесил я арфу на ветви оливы.
О Салем, да будет свободен в ней звук!
Когда твоей славы замолкли отзывы,
Я спас ее с жизнью от вражеских рук.
И в рабстве Евфрат небеса отражает,
И гордо по нивам плененным бежит.
Так сердце певца гнев судьбы презирает
И песнию робкой врага не дарит!
<1823>
Сетование
Израильская песнь
Восплачь о том, кто плачет в Вавилоне!
Его земли померкнул светлый лик;
И вместо арф в разрушенном Сионе
Предателей встает безумный крик.
Израиля питомец вдохновенный,
Без песни ты! тебе в ручье родном
Не прохлаждать стопы окровавленной:
Изноешь ты на береге чужом!
«Я суд небес в день скорби призову,
Не мне земля, – душа твоя твердила, –
Орлу дано гнездо, пещера – льву,
Приют – рабам… Иакову – могила!»
<1827>
[46] Впервые: «Соревнователь просвещения и благотворения» (1824, ч. 25, кн. 1). Читалось в Обществе любителей российской словесности 7 января 1824 г. и является, наряду с переложением этого же псалма Федором Глинкой «Плач пленных иудеев», впервые опубликованном в 1823 г. в «Полярной Звезде», с его заключительными строками «Рабы, влачащие оковы, // Высоких песней не поют», наиболее характерными образцами использования псалмов в декабристской поэзии.
[47] Впервые: «Северные Цветы на 1828 год» (СПб.,1827). Свободное переложение «Еврейской мелодии» Джона Байрона, перекликающееся с переложением 136 псалма «Чувства пленного певца» самого Василия Григорьева. Два этих псалмических стихотворения могут служить наглядным примером того, насколько разное смысловое значение получали одни и те же традиционные темы псалмов до декабря 1825 и после казни декабристов.
[48] Страна Иерусалимская.
Комментировать