Вильгельм Кюхельбекер
Кюхельбекер Вильгельм Карлович (1797–1846) – поэт, прозаик, литературный критик, драматург, переводчик, публицист. Три дворянских недоросля: потомок обрусевших саксонских немцев Вильгельм Кюхельбекер, потомок лифляндских немцев барон Антон Дельвиг и потомок «арапа Петра Великого» Александр Пушкин впервые встретились 12 августа 1811 года на вступительном экзамене в открывшемся Царскосельском лицее. Это и было самым началом дружбы трех поэтов. Не единственных, кто из тридцати лицеистов первого набора (впоследствии они будут называть себя чугунчиками – по памятной чугунной медали, полученной при выпуске) писал стихи. Лицейским конкурентом Пушкина был Алексей Илличевский, стихотворцами слыли Михаил Яковлев и Сергей Комовский. Но именно эти три лицеиста-поэта образовали после окончания Лицея «союз поэтов», провозгласивший дух поэтической независимости и дружбы.
Для Кюхельбекера, как и для Пушкина, самым судьбоносным был день 8 января 1815 года, когда на публичном экзамене при переходе из младшего трехлетнего курса на старший Пушкин в присутствии Гавриила Державина прочитал «Воспоминания в Царском Селе». Во время этого же экзамена Кюхельбекер передал автору знаменитой духовной оды «Бог» свою первую духовную оду «Безсмертие есть цель человеческой жизни». Его поэтическая биография начинается именно с этого «Безсмертия…», как Пушкина – с воспоминаний о Царском Селе».
Ода «Безсмертие» – далеко не единственное религиозное стихотворение, созданное Кюхельбекером за десять лет его поэтической жизни – с января 1815 года до рокового 14 декабря 1825 года. За это десятилетие появятся его программные критические статьи, и он, наряду с Александром Бестужевым, войдет в число ведущих критиков. «Решаясь говорить о направлении нашей поэзии в последнее десятилетие, предвижу, что угожу очень не многим и многих против себя вооружу», – так начинается его знаменитая статья в «Мнемозине», которая вызвала резкий протест даже его ближайших лицейских друзей – Пушкина и Дельвига. Одновременно со статьей, в первом же номере журнала «Мнемозина», который он начал издавать в 1824 году совместно с Владимиром Одоевским, появилось его стихотворение «К Богу» и «Давид» Грибоедова как поэтическая декларация нового направления в русской поэзии. В незавершенной поэме о Грибоедове, датированной 1822–1823 годами, он писал об их дружбе на Кавказе:
…Здесь я раскрыл его глазам
Премудрость сладостных уроков
Восточных старцев и пророков
И приковал его к стихам,
Лиющим тысячью потоков
И жизнь, и счастие векам.
О реакции ближайшего пушкинского окружения на сближение Кюхельбекера с Грибоедовым, их библейские стихи можно судить по письмам к нему Дельвига и Василия Туманского. Дельвиг писал ему на Кавказ в конце 1822 года: «Ах, Кюхельбекер! Сколько перемен с тобою в два-три года!.. Так и быть! Грибоедов соблазнил тебя, на его душе грех! Напиши и ему и Шихматову проклятие, но прежними стихами, а не новыми». О том же и почти теми же словами скажет ему и Василий Туманский: «…Вкус твой несколько очеченился! И охота же тебе читать Шихматова и Библию. Первый – карикатура на Юнга; вторая – несмотря на безчисленные красоты, может превратить Муз в церковных певчих. Какой злой дух в виде Грибоедова удаляет тебя в одно время и от наслаждений истинной поэзией и от первоначальных друзей твоих!.. Умоляю тебя, мой благородный друг, отстать от литературных мнений, которые погубят твой талант и разрушат наши надежды на твои произведения. Читай Байрона, Гете, Мура и Шиллера, читай кого хочешь, только не Шихматова». Кюхельбекер не отстал ни от Грибоедова, ни от князя Ширинского-Шихматова, призывавшего в стихотворении «Приглашение друзей на вечернюю беседу»: «Начатки наших дум предложим в жертву Богу, // От тварей научась, колико благ Творец, // Дадим Ему хвалу от радостных сердец; // Возлюбим чистоту и таинства закона, // С восторгом ощутим, как в пениях Сиона // Дух Божий разливал живительный свой жар; // Признаем, что пред сим – ничто природный дар». В своей статье 1824 года в «Мнемозине» Кюхельбекер напишет о нем как о поэте, «заслуживающем занять одно из первых мест на русском Парнасе», назовет «предводителем сего мощного племени». А в 1825 году выступит в «Сыне Отечества» со статьей о его поэме «Петр Великий», признавшись в письме к Владимиру Одоевскому: «…Одна из главных причин, побудивших меня сделаться журналистом, – желание отдать справедливость этому человеку». Так что Василию Туманскому, Дельвигу да и самому Пушкину было отчего встревожиться, поскольку Шихматов в ту пору заявил о себе как самая яркая фигура «Беседы» после Шишкова и Гавриила Державина. Его лирическая поэма «Пожарский, Минин, Гермоген…», открывавшаяся эпиграфом из Державина, решала вопрос о державинском преемнике. Но Шихматов избрал для себя иной путь. В 1825 году он принял монашеский постриг под именем Аникиты…
Так что сложившееся представление о том, что религиозные стихи Кюхельбекер стал писать в заточении, не совсем точны. «А я – и в ссылке, и в темнице – // Глагол Господень возвещу: // О Боже, я в Твоей деснице!» – напишет он за три года до того, как окажется в темнице. Десять лет проведет он в камерах-одиночках Петропавловской, Кексгольмской, Шлиссельбургской, Динаурской, Ревельской, Свеаборгской крепостей и еще десять, до конца своих дней, – в сибирской ссылке. И все эти годы он возвещал Глагол Господень, стал одним из самых выдающихся русских религиозных поэтов, создателем библейской поэмы «Давид», эсхатологической поэмы «Агасфер», тюремной тетради «Духовные стихотворения».
Но об этой стороне его жизни и творчества мы не узнаем ни из популярного романа «Кюхля», ни из других источников XIX и XX веков, в которых купюры и идеологическая правка делались как царской, так и советской цензурой, да и издателями. В примечаниях к изданию 1929 года «Дневника» об этом сообщается: «Выпущены… те места (преимущественно разборы исторических трудов, рассуждения о Ветхом и Новом завете еtс.), которые не представляют в настоящее время почти никакого интереса. Выпущены также те стихи, которые, не имея биографического значения, лишены в то же время художественного достоинства». В числе выпущенных оказались, прежде всего, религиозные стихи, в которых, собственно и заключался смысл всей его жизни в заточении и ссылке. Ровно через полвека в «Дневниках», вышедших в 1979 году в серии «Литературные памятники» многие купюры были восстановлены, но далеко не все так как в ленинградской блокаде погибла большая часть архива Ю. Н. Тынянова с дневниками и письмами Кюхельбекера. Такая же участь постигла и поэму «Агасфер», попавшую в разряд едва ли не антиреволюционных, что явно не соответствовало образу поэта-декабриста. В 1835 году Кюхельбекер писал Н. Г. Глинке о замысле поэмы: «Что тебе сказать о моем Жиде? Идет, голубчик, вперед: что-то будет? – Тот-то, брат, набеги не на причуды и слабости и глупости столичные и уездные, как в мистерии (так он называл свою стихотворную драму «Ижорский». – В.К.), а почти на все, что мудрость, отметающая веру, привыкла выдавать нам за славу и доблесть и высокое». К теме Агасфера, вслед за Байроном, обращались многие поэты. Но в России этот вид байронизма не принял форму богоборчества. Наоборот, «Вечный Жид» Кюхельбекера, Эдуарда Губера, последняя поэма Жуковского – антитеза байроновскому «Агасферу». В одной из центральных сцен поэмы, обращаясь к Французской революции, Кюхельбекер выразит свое отношение ко всем переворотам, и прежде всего к тому, в котором участвовал сам:
…Безверье, легкомыслие, разврат
Избрали Францию любимицей своею.
Маркиз и откупщик, философ и аббат
Равно готовили для гильотины шею
Затем, что, позабыв, что есть Господь и Бог,
Там всякий делал то, что только смел и мог,
И что глупцы слепые, без печали,
Резвясь, переворот ужасный вызывали,
Который пролил кровь, как водопад с горы,
Который, как и всё, что шлет нам Провиденье,
Ниспослан был земле во благо и спасенье;
Но звать, выкликивать без мысли, до поры,
Без веры, с хохотом, столь страшные дары –
Не богоборное ли дерзновенье?..
Духовные стихи, созданные в заточении и в ссылке, были его покаянными молитвами, в которых он обращался к Богу:
Низвергни в море преступленья,
Грех буйной юности моей;
Даруй мне тихие моленья;
Очисти взор моих очей!
В «Молитве узника» он восклицал:
Боже мой! тяжки мои преступленья,
Мерила нет моим тяжким делам…
О! да воскресну из заточенья
Чист и угоден Господним очам!
Тюремная тетрадь его «Духовных стихотворений» до сих пор остается неизданной. Время религиозных прозрений Вильгельма Кюхельбекера еще впереди…
Молитва воина
Бог – мой Хранитель и Вождь!
Блещут в туманах ревущие жерла,
Брань надо мной свои тучи простерла,
В воющем мраке, сквозь огненный дождь
Бог – мой Хранитель и Вождь!
Грозен волнуется бой:
Что мне готовится в рдеющем поле?
Боже? Твоей отдаю себя воле!
К славе ли? К гробу ли? Смело с Тобой!
Твой, о мой Отче, я – Твой!
Вождь мой! Взываю к Тебе!
Ангел ли смерти пожнет мои силы,
Кровью ли днесь изойдут мои жилы,
Вождь мой, веди: я в последней борьбе
Глас свой воздвигну к Тебе!
<1810-е гг.>
Одно из самых ранних стихотворений Кюхельбекера, точная датировка которого не известна, но по всем признакам оно относится именно к тому времени, когда он сам, как и другие лицеисты, стремились в бой. Антон Дельвиг в 1812 году напишет «Русскую песню», в которой бывалый воин вручает своему сыну «саблю острую», со словами: «Оседлай, мой друг, коня доброго, // поезжай казнить силы вражески…» Много позже Александр Пушкин выразит те же самые чувства в стихотворном послании к Денису Давыдову: «Тебе, певцу, тебе, герою! Не удалось мне за тобою // При громе пушечном, в огне // Скакать на бешеном коне». Это не удалось и Кюхельбекеру, но его «Молитва воина» свидетельствует о многом. В основе его «Молитвы» – три первые строфы легендарного немецкого поэта-патриота Теодора Кёрнера, погибшего в 1813 году в бою с французскими войсками. В 1816 году появился перевод В.А. Жуковского «Верность до гроба», но лицеист Кюхельбекер, судя по всему, создал свою «Молитву» раньше, так как в ней отсутствуют строфы, «дописанные» уже после гибели Кёрнера, которые вошли в «Верность до гроба». Для юного Кюхли самое важное – это слова молитвы-клятвы воина перед боем. В 1841 году эту же «Молитву» Кёрнера перевел Федор Миллер.
Упование на Бога
На Бога возложу надежду:
Не Он ли в мир меня облек?
Не Он ли черную одежду,
Хулу и скорбь с меня совлек?
Мои враги торжествовали;
«Погибни!» – их вещал язык.
Но Бог богов на них приник:
Злодеи в кознях обнищали.
Он правоту мою явил,
Как луч полуденный и чистый,
Как блеск безчисленных светил;
Воздвиг меня на холм кремнистый
И кровом крыл Своих покрыл!
Десницу к звучному органу
Простру и воскрылюсь душой:
Тебя, мой Боже, славить стану;
Ты меч, и щит, и панцирь мой!
Глагол, с небес в меня вложенный,
Как гром, промчится в времена, –
Дивясь, умолкнут племена;
Свой слух преклонят изумленный
Моря, и дол, и вышина.
Гремите же, святые струны,
Пред Богом: Он хранит певца!
Раздайтесь до миров конца;
Летите, звучные перуны,
Разите гордые сердца!
<1822–1823>
В первых номерах журнала «Мнемозина», который Кюхельбекер начал издавать в 1824 году вместе с Владимиром Одоевским, появилась его программная статья «О направлении нашей поэзии» и стихи, утверждавшие это новое направление, – «Бог», «Упованиена Бога» и «Давид» Грибоедова. В это же время в «Полярной Звезде» Рылеева – Бестужева и «Соревнователе» были опубликованы первые образцы «священной поэзии» Федора Глинки – «Плач пленных иудеев», «Глас Бога избранному Его». Кюхельбекер и его поэтический наставник Федор Глинка предлагали своим современникам романтикам-байронистам иные источники поэтического вдохновения – Священное Писание и псалмы.
К Богу
Воздвигся на мою главу
Злодеев сонм ожесточенный:
Их жадным воплем оглушенный,
К Тебе, о Боже, воззову!
Во гласе чистых песнопений
Прославив в радостях Тебя,
Тебя прославлю средь гонений:
Вручаю Господу себя.
Какой влиялся мир чудесный
В мою растерзанную грудь!
Незапно светлостью небесной
Оделся мой житейский путь…
Восстал Господь! Бог мещет громы
На нечестивые толпы.
На вихрях яростных несомый,
Грозой подъялся Царь судьбы.
Летят пред Ним его рабы,
Летят, облачены в перуны,
Повиты молнией и мглой:
Одни златые движут струны,
Другие мощною рукой
Из облак, бурей окрыленных,
Погибель мещут на надменных.
Нет! не покинет Он меня:
Исчезнет скорбь, промчится горе;
Благой десницей осеня,
Бог зрит меня в кипящем море.
Теките ж, гневные валы,
Разите, хляби, отовсюду:
Вы встретите отпор скалы;
К Нему взываю; тверд пребуду!
<1824>
Псалом 103
Благослови, душа моя!
Воспой Создателя вселенной;
Владыку мира славлю я:
Велик, велик Неизреченный!
В сиянье славы Бог одет;
Воздушною повитый бездной,
Как в ризу, облаченный в свет,
Он рек безмерной тверди звездной –
И се раскинулась в шатер!
Грядет: из выспренних селений
На крыльях ветра ход простер,
И тучи – ног Его ступени,
Рабы Его – полки духов;
Его слуга – крылатый пламень:
Велит – и на лице лугов
Струит потоки твердый камень;
Велит – и, восстонав, назад
Стремятся трепетные воды;
Велит – и вздрогнет бледный ад,
И двигнутся столпы природы!
О Боже! Землю создал Ты,
И не разрушится твердыня;
И Ты ж послал от высоты
Шумящий дождь – и пьет пустыня:
Онагры ждали в тяжкий день,
Прослышали – бегут с утеса;
Примчался пес, притек елень,
Волк жаждой привлечен из леса,
Всех утоляет щедрый Бог.
На крутизне ж витают птицы,
Смеется вихрям их чертог;
Средь скал поют восход денницы.
Господь траву дает стадам.
Он землю всю питает с неба;
Растит вино на радость нам,
Растит златые класы хлеба;
Пшеница сердце подкрепит,
Багрец блестящий лозной влаги,
Сверкая, взоры веселит,
В душах возжжет огонь отваги.
Не ты ли, Боже! насадил,
Вспоил дождем, питал туманом,
Грел теплотой благих светил,
Воздвигнул кедры над Ливаном?
Их ветви клонятся от гнезд:
В них шум и свист и щекот слышен;
Но дом орла в соседстве звезд
Над всех жилищами возвышен.
Обитель серны высота;
Под камнем дремлет заяц скорый;
Не жизнь ли полнит все места,
Поля, холмы, долины, горы?
Всем основал Всевышний грань,
Связует все предел священный,
И не воздвигнутся на брань,
Не истребят красы вселенной.
Быть мерою времен луну
Творец повесил средь эфира;
Возводит солнце в вышину,
Не солнце ли зеница мира?
Оно познало свой восток,
Познало бега и покоя
Положенный из века срок
И в час свой гасит пламень зноя.
Господь подернет небо тьмой:
Тогда наступит время нощи
И звери выступят толпой
Из тишины дремучей рощи.
Но что? подобный грому рев!
Свирепым ошиба размахом
Разит бока крутые лев:
Все кроются, объяты страхом.
Встает обильной гривы влас,
Горящий взгляд во тьме сверкает;
Он к Господу подъемлет глас:
Его утробу глад терзает.
Проснется вновь веселый день,
И сонм отступит кровожадный;
Подастся вспять в лесную тень,
Возляжет в темноте прохладной.
С одра воздвигся человек
И бодро, радостно и смело
На деланье свое потек,
До вечера исшел на дело.
Сколь все велико, Боже Сил,
Все сотворенное Тобою.
Ты все премудро совершил
Могущей, щедрою рукою.
Созданий тьма за родом род
Здесь, на лице пространной суши;
Но и в обширном поле вод
Живут безчисленные души.
Сонм кораблей в волнах бежит;
В сиянии полудня блещет
Ругающийся морю кит
И столп воды до облак мещет.
Всех Ты хранишь, Властитель всех,
Все от Тебя приемлют дани:
Отваги, здравья, яств, утех
Твои их исполняют длани.
От них Ты отвратишь ли лик –
Они трепещут, жертвы страха,
Незапный трепет их проник;
Речешь – исчезли, нет и праха…
Пошлешь ли духа Твоего?
Он распрострет над бездной крилы,
Под дивным веяньем Его
Вселенна встанет из могилы.
К хребтам ли прикоснешься гор –
И воздымились во мгновенье!
На мир ли бросишь гневный взор –
Колеблет мир Твое воззренье!
Возвеселится о делах
Своей десницы благ податель:
Он славится во всех веках,
Да хвалится вовек Создатель!
Пока не пала жизнь моя,
Пока дышу и существую,
Пою Господню милость я,
Горе подъемлю песнь святую!
О, да преклонит кроткий слух
Всевышний на мой глас смиренный!
В груди моей взыграет дух,
Святым восторгом упоенный!
А вы исчезните с земли,
Толпы хулителей строптивых!
Чтобы, как не были, прошли
Дела и память нечестивых!
Благослови, душа моя!
Благослови Творца вселенной!
Владыку мира славлю я:
Велик, велик Неизреченный.
<1826–1829>
Брату
Повсюду вижу Бога моего:
Он чад своих, Отец, не покинет,
Нет! не отвергнет никогда того,
В ком вера в Милосердного не стынет.
Господь – мой Бог на суше и водах,
И в шумном множестве, в морском волненьи,
И в хижине, и в пышных теремах,
И в пристани души – в уединеньи.
Нет места, коего лучом своим
Не озарил бы Он, повсюдусущий;
Нет мрака, нет затменья перед Ним:
Всем близок Благостный и Всемогущий.
Он близок: я уже Его узнал
И здесь, в глухих стенах моей темницы,
И здесь, среди седых, угрюмых скал,
Меня покрыла сеть Его десницы.
Он близок, близок и тебе, мой друг!
К Нему лети на крыльях упованья;
Его услышишь в самом гласе вьюг
И узришь в льдинах твоего изгнанья!
1831
* * *
Господи, прибежище был еси нам в род и род.
Псалом 89
Как в безпрерывном токе вод
Струи несутся за струями,
Так убегают дни за днями,
За годом улетает год.
И вот еще один протек.
Он скрылся, как мечта ночная,
Которую, с одра вставая,
Позабывает человек.
И как в глухой, пустой дали
Без следа умирают звуки,
Так радости его и муки
Все, будто не были, прошли.
Прошли они – пройдут и те,
Которые судьба Господня
Заутра нам или сегодня
В святой готовит темноте.
Я пред завесою стою –
Я жив и здрав… но что за нею?
Чрез год, чрез день, быть может, тлею
И ветр развеет персть мою.
Не вянем ли, как вешний цвет?
Мы жизнь приемлем на мгновенье…
Нас видит солнца восхожденье, –
Луна восходит – и нас нет!
Сыны грехов и суеты,
Наш век не ткань ли паутины?
Без изменения, Единый,
И Вечный, пребываешь Ты?
Ты был до сотворенья гор
И до создания вселенной
Так прежде, чем Твой свет священный
Звездами озарил обзор!
Ты будешь в час, в который мир
Падет, как лист увядший с древа,
И мраком гробового зева
Пожнутся море, твердь, эфир.
Как ризу, Ты свиешь тогда
Шатер огромный тверди звездной;
Но сам над безпредельной бездной
Останешься, чем был всегда!
Грядущее, о Боже мой,
Единому Тебе подвластно.
И то, что будет, так же ясно,
Как день вчерашний, пред Тобой!
Так! пред Тобою ряд веков
Не боле срока часового,
Что среди сумрака немого
Стоит на страже у шатров.
Но Ты же каждый день и час,
Непостижимый Вседержитель,
Защитник наш и наш хранитель,
Блюдешь, и зришь, и слышишь нас.
Ты, дивный благостью Своей,
Ты, милостью повсюдусущий,
Будь близок нам и в год грядущий,
Отец, храни своих детей!
Мы молча примем, что бы нам
Твои судьбы ни даровали,
Твое посланье и печали,
Ты жизни силу дал слезам.
Избавь нас только от грехов,
Излей нам в перси дух смиренья,
И громким гласом песнопенья
Тебя прославим, Бог богов!
1 января 1832
Этим стихотворением, созданным «после продолжительной умственной засухи», открываются его дневниковые записи 1832 года. Уже 4 и 6 января он пополнил свои духовные песни двумя молитвами – утренней и вечерней, 13 января – переложением «Отче наш», 18-го запишет в дневник «одиннадцатую пиэсу» – «Покаяние». Так возникла его тетрадь «Духовных стихотворений», не менее значимых, чем библейская эпическая поэма «Давид» и другие произведения 1826–1829 годов. 14 октября 1831 года из Вышгородского замка в Ревеле его перевели в Свеаборгскую крепость, в которой, уже полуослепший, он в течение трех с половиной лет вел тюремный дневник, ставший одним из самых выдающихся духовных памятников эпохи.
Утренняя молитва
Отец хранитель, Боже мой!
Под сенью Твоего покрова
Я сладостный вкушал покой,
И вот открыл я вежды снова.
Ты создал свет златого дня,
Ты создал мрак отрадной ночи;
И день и ночь блюдут меня
Твои недремлющие очи.
Благий, воздать могу ли я
Твоей любви неизреченной?
Не примет жертвы длань Твоя,
Ты требуешь души смиренной,
Души, боящейся грехов,
И чистой, и прямой, и верной,
И любящей Твоих сынов
Любовию нелицемерной.
О милосердный мой Отец!
Я от Тебя ли что сокрою?
Ты проникаешь тьму сердец,
Их дно раскрыто пред Тобою.
Я падал, падаю стократ,
Но, в милостях неистощимый,
Ты зришь, я скорбию объят,
Терзаюся, грехом тягчимый.
Без помощи Твоей что я?
Ты ведаешь мое безсилье.
Но где безсильна мощь моя,
Там мощно сил Твоих обилье.
О Боже! дух мой обнови
И сердце мне создай иное!
Надежды, веры и любви
Да светит солнце мне святое!
Ты склонишься к мольбе моей:
Христовой кровью омовенный,
И я в числе Твоих детей
Небес наследник нареченный.
Сей день, мне посланный Тобой,
Да будет мне к Тебе ступенью,
Да будет на стезе земной
Мне шагом к вечному спасенью.
4 января 1832
Дневниковая запись: «Пока у меня нет еще обдуманного плана моей драматической сказки <«Иван, купеческий сын»>; зато умножается, благодаря Бога, число духовных песней. Вот утренняя молитва, которую я сегодня составил». В тюремной тетради «Духовные стихотворения» молитва включена в раздел «Собственные произведения». Включена в состав рукописного сборника «Песни отшельника».
Вечерняя молитва
Погаснул день; склонился мир к покою:
Открыли небеса
В безчисленных светилах надо мною
Господни чудеса.
С обзора солнце свел и в твердь ночную
Выводит Бог луну;
И шум и суету прервать земную
Повелевает сну.
Он предписал успокоенью время
И срок дневным трудам,
Сложу ж и я с рамен усталых бремя
И членам отдых дам.
Но на отрадном не проснуся ложе,
Доколе пред Тобой
Не взыдет глас моих хвалений, Боже,
Господь и пестун мой!
Вот с верою воззвал я: и моленью
Ты внял, Владыко сил!
И под Твоею благодатной сенью
Я день сей совершил.
Как верный пастырь охраняет паству,
Так охраняешь нас,
Душе и телу Ты готовишь яству,
Ты с нами каждый час.
Ты делу наших рук успех даруешь,
Ты, преклоняясь к слезам,
И наш недуг, и нашу скорбь врачуешь,
И шлешь отраду нам.
Твои благодеянья кто исчислит?
Их взвесить кто возмог?
Тебе воздать никто да не помыслит,
Благий без меры Бог!
Внемли моим вздыханиям сердечным,
Мольбам моей души;
Всех большую к щедротам безконечным,
Творец мой, приложи:
Омой купелию Христовой крови
Меня от всех грехов!
Не отлучи к Тебе, Отец, Любови,
Будь вождь мой и покров.
А все мои заботы и печали
Возвергну на Тебя!
Мне в благо их Твои же руки дали…
Что ж мучить мне себя?
Поток отрадный веры и надежды
Ты в перси мне излей.
И я без трепета закрою вежды
До утренних лучей.
Не только же моей, но будь защитой
Всех драгоценных мне.
Пусть Твой народ, рукой Твоей прикрытый,
Почиет в тишине.
Когда же блеску солнца ранний петел
Провозгласит привет,
Да вспрянет дух мой радостен и светел,
И бодр, и в мощь одет!
Да будешь первой мыслию моею!
Тогда, отвергнув страх,
Воздвигнусь и с Тобой, мой Бог, успею
Во всех своих трудах.
6 января 1832
Черновой вариант «Вечерней молитвы» записан в дневник через день после «Утреней». 5 января он отметит: «Сегодня я день провел довольно праздно: читал анекдоты – и только. Не упрекаю себя за это: ум – пружина, которая от безпрестанного напряжения слабеет; нужен иногда и отдых». 12января он внес в «Вечернюю молитву» значительную правку, о чем свидетельствует запись: «Поутру переправлял я «Вечернюю молитву», сочиненную 6-го». Внесена в тюремную тетрадь «Духовные стихотворения» в раздел «Собственные произведения».
Отче наш
Отец наш, Ты, Который в небесах,
Который исполняешь все Собою
И правишь всем, везде, во всех веках
Премудрой, всемогущею рукою!
Вселенную призвал Ты в бытие.
Во всей вселенной с трепетом приято
Да будет имя дивное Твое
И всем странам, и всем народам свято.
Нет Твоему владычеству конца:
Ты ж души взял в престол Своей державы –
Да будут храмом своего Творца,
Да преисполнятся Господней славы!
И как на небе выше всех миров
Творят Твою Божественную волю,
Как в послушанье светлый сонм духов
Благословенную находит долю, –
Так на земле, Всевышний, да творим
Без ропота, без вздоха и медленья
Отцом же данные сынам Своим
Твои святые, кроткие веленья!
Наш хлеб насущный в день сей нам пошли,
Даянье благостной Твоей щедроты,
О том же, что скрывается вдали,
Отбросим безотрадные заботы!
Оставь, о Боже, наши долги нам!..
Увы! когда присудишь воздаянье
По нашим помышленьям и делам,
Какое нас очистит оправданье?
Но мы дотоле тьме обречены,
Дотоле не для нас Твоя пощада,
Доколе, злобы яростной полны,
Питаем в сердце лютый пламень ада.
Так укрепи же нас, и сил и благ
Даруй, да победим желанье мести,
Да будет нами наш должник, наш враг
Прощен без лицемерия и лести.
Во тьме стезею скользкою идем –
Спаси от искушенья нас, Хранитель!
И будь светилом нашим и вождем
Из дому тлена в вечную обитель.
И от лукавого избави нас,
И от всего строптивого и злого,
И да почием каждый день и час
Под сенью Твоего щита святого.
О Боже! Ты единый нам покров!
Ты царь вовеки, власть Твоя и сила,
Твоя же слава до конца веков
И от начала их не заходила!
13 января 1832
Запись в дневнике: «Сегодня, вчера и третьего дня старался я переложить «Отче наш» и живо при том чувствовал, что переложения (paraphrases) обыкновенно ослабляют подлинник: это вино, разведенное водою. Но все-таки вот мое переложение, хотя и в полной мере чувствую слабость его». В тетради «Духовные стихотворения» включено под названием «Молитва Господня». 19 января он запишет: «Сегодня или завтра (но, кажется, что сегодня) шесть лет, как я нахожусь в заключении: того же числа и в тот же день недели, как ныне, 1826-го я был арестован в Варшаве».
Покаяние
Увы мне! С чем сравню души моей страданья,
Где образы найду, где обрету вещанья
Да изреку смертельный, страшный хлад
Души, лишенной упованья,
Растерзанной, но чуждой покаянья?
Ах, на нее дохнул губитель жизни – ад.
Движенья нет в ней, нет в ней силы.
Мертвец подобен ей, который в мрак могилы,
В слепое лоно тьмы бездонной положен
И небом и землей и ближними забвен.
Не черви ли снедают жертву тленья,
А труп оцепенелый разрушенья
Познать не может, язв не слышит он,
И в запертых устах умолк навеки стон.
Животворящий Дух! без крыл и без огня
Моих молитв несвязный, слабый лепет, –
Ты на меня нашли Свой благодатный трепет,
Ты сокруши, Ты умили меня…
Не сердце ль и мое тяжелый, хладный камень?
Ну, Дух Святый! Ты скорбь и пламень,
Ты жажду Бога моего
И покаяние вдохни в него!
Тогда, подобно оной грешной
Прощенной Господом жене,
У ног Спасителя Ты дашь рыдать и мне!
Меня покинет ли в печали безутешной
Он, верный пастырь мой,
Господь мой и мой Бог?
Нет! не пущу Его благословенных ног,
Их стану омывать слезами,
Их стану отирать главы моей власами,
Доколе, взяв меня за длань,
Не возвестит мне моего спасенья,
Не скажет мне: «Восстань!
Не я ли искупил твои все преступленья?»
19 января 1832
Дневниковая запись 19 января 1832 г.: «Хотя я все это время и мало способен к другим занятиям, однако же, благодаря Бога, вижу, что число моих лирических духовных стихов мало-помалу умножается, – вот одиннадцатая пиэса, которая может пригодиться моему собранию».
Псалом 102
Благослови, благослови,
Душа моя, Отца любви!
Все, что во мне живет и дышит,
Да хвалит Бога моего,
И славу имени Его
Вселенна да услышит!
Огонь священный, влейся в грудь!
Душа моя, не позабудь
Несметных Божиих даяний!
С тебя смывает всякий грех
Господь, податель всех утех
Целитель всех страданий.
Он Бог твой: не погаснешь ты
И средь могильной темноты!
Щедротами тебя венчая,
Он все твои желанья зрит;
Во благо, верь, их совершит
Его рука святая.
И как возносится орел,
Который в небо путь нашел
И пьет из солнца жизнь и радость,
И ты так в небо воспаришь
И силой Бога обновишь
Неблекнущую младость.
Когда и кто постичь возмог,
Сколь милостив Господь, мой Бог,
Сколь благ и дивен Вседержитель?
Бездонный океан щедрот
Безсильных горестных сирот
Гонимых Он хранитель.
Неизреченно благ мой Бог!
Господней благости залог,
Закон, ниспосланный любовью,
Закон святой, источник сил,
Который Божий Сын скрепил
Своей чистейшей кровью.
Благий снисходит долго нам:
Нам воздает не по делам,
Но по вине нас наказует:
Не держит гнева до конца;
Да взыщет Божия лица –
И Бог уж не враждует!
Нет меры и предела нет
Эфиру, коим мир одет:
Так милосердию нет меры,
Которым всюду, всякий час
Всевышний окружает нас…
К Нему ли быть без веры?
Надежду на Него взложи;
Отстань от суеты и лжи,
От беззаконья и порока…
Им удалятся, как закат
Отдвинут от востока.
Как любящий детей отец,
Так смертных милует Творец.
Он знает нас, он помнит – кто мы:
Не пепел ли, не прах ли мы?
Не все ли в ночь могильной тьмы
С рождения влекомы?
Траве подобится наш век;
Как цвет – так вянет человек:
Сегодня – жив, заутра – в гробе:
Исчезли все его труды –
Он был ли? нет уже нужды
Ни дружеству, ни злобе.
Могилы сын, не унывай!
Твой путь земной не путь ли в рай?
Живет его любовь святая
Из века в век и без конца
К творению любовь Творца
Живет, не умирая.
Господни милость и покров
Пребудут на сынах сынов
Тех, коим свята власть Господня:
Не небеса ль Его престол?
И не Ему ль подвластны дол,
И твердь, и преисподня?
Создатель Он и царь всего…
Хвалите Бога своего,
Того, Кому вы предстоите,
Могущий сонм Его послов!
Полки Его святых родов,
Царя благословите!
Вы гласу внемлите Его:
Да славословите Того,
Чьи совершаете веленья!
Вы, тьмы и тьмы духов и сил,
Вы, рати солнцев и светил,
Вы – рук Его творенья!
Миры и звезды песнь Ему!
Псалом Владыке своему
Да будет вся Его держава!
Благослови, благослови,
Душа моя, отца любви!
Ему вовеки слава.
1832
Псалом 143
Господь мою десницу брани
И мышцы битвам научил;
Нему воздвигну глас и длани:
Благословен Податель сил!
Благословен мой Избавитель,
Крушитель браней и забрал,
Помощник мой и Защититель,
Бог – на Него ж я уповал!
Что человек, о Всемогущий?
А на него взираешь Ты
Из светлой, неприступной кущи,
С небесной тайной высоты!
Ночному мы равны призраку,
Исшельцу из жилища тьмы,
Весеннему подобно злаку,
Травы скорее вянем мы.
Всевышний небо преклоняет
И – в бурях, молниях и мгле –
Средь облак путь мой направляет
К объятой трепетом земле.
Он гневные преклонит взоры –
И бездны стонут и ревут,
Колышутся волнами горы,
Утесы и холмы бегут.
Простер святую с неба руку –
Исторг меня из шумных вод,
Послал на грешных скорбь и муку,
Сразил, рассеял злобный род!
Ковали хищники крамолы;
Десница лжи десница их,
В устах их тщетные глаголы
Исчезли в замыслах своих…
Прославлю на златой псалтире
Защиту Бога моего:
Пою по бране в сладком мире,
Пою, ликующий, Его.
Его, дающего спасенье,
И честь, и торжество царю!
К Тебе, Давида заступленье,
Мой Господи, к Тебе парю!
От хладного меча, Владыко,
Ты Твоего раба хранил;
Каратель чуждого языка,
Их гонишь духом бурных крыл.
Их зрел я: юная дубрава,
Воздвиглись мощные сыны,
Одежда дщерей – блеск и слава,
В красу, как храм, облачены.
Питаются роскошной паствой
Их многоплодные стада,
Трапезы клонятся под яствой,
За их вином молчит вражда!
Молчит мятеж и своевольство,
Окован дерзостный разбой –
Их нежит тучное довольство,
Труды их золотит покой.
Грядут – и очи к ним подъемлют
Пришельцы из земель чужих;
Восторженным их песням внемлют
И ублажают долю их!
Но блага грешников мгновенны:
Подует ветер – гибнет плоть!
Сыны ж Израиля блаженны:
Хранитель наш и Бог – Господь!
<1830-е гг.>
Молитва
Прибегну к Господу с мольбою,
Небесного взыщу Отца:
Не дай мне, Боже, пасть душою
Но да креплюся до конца!
Ты знаешь испытаний меру,
То мне во благо, знаешь Ты:
Пролей живительную веру
В меня с надзвездной высоты!
Душа моя не есть ли поле,
Иссохшее в тяжелый зной?
О Боже, Боже мой, доколе
Отринут буду я Тобой?
Не презри Твоего созданья;
Твое творенье я, Творец!
Нечистые мои мечтанья
Сорви, исторгни, как волчец;
Низвергни в море преступленья,
Грех буйной юности моей,
Даруй мне тихие моленья,
Очисти взор моих очей!
Да устремлю туда желанья,
Где ужаса и скорби нет,
Где блеском вечного сиянья
Господень вертоград одет.
<1830-е гг.>
Молитва узника
Руку простри над моею темницей,
Господи! сирую душу мою
Ты осени милосердой десницей!
Господи! Боже! к Тебе вопию!
Нет! Своего не погубишь созданья!
Скорбных ли чад не услышит Отец?
Зри мои слезы, сочти воздыханья,
Веры моей не отвергни, Творец!
Мне не избавиться смертных рукою:
Друг мой и ближний мне гибель изрек.
Так! я спасуся единым Тобою!
Господи! что пред Тобой человек?
Боже мой! тяжки мои преступленья,
Мерила нет моим тяжким делам…
О! да воскресну из заточенья
Чист и угоден Господним очам!
Будь для меня исцеляющей чашей,
Чашей спасения, горестный плен!
Слезы! омоясь купелию вашей,
Нов я изыду из сумрачных стен;
Нов и для жизни, Ему посвященной,
Он мой Спаситель, Заступник и Бог;
С неба внимает молитве смиренной:
Милостив Он, Он отечески строг.
<1830-е гг.>
Магдалина у гроба Спасителя
Мария, в тяжкой горести слепая,
Назвала вертоградарем того,
Кто, гроб покинув, ей вещал: «Кого
В сем гробе ищешь, плача и рыдая?»
И отвечала: «Тела не нашла я!
Ах, Господа отдай мне моего!»
Но вдруг Он рек: «Мария!» – и Его
В восторге узнает жена святая.
Не так ли, больший, чем она слепец,
Взывал я, с промыслом Всевышним споря:
«Почто меня оставил мой Творец?»
А Ты – Ты был со мной и среди горя! –
Я утопал; но за руку, Отец,
Ты удержал меня над бездной моря.
6 марта 1832
Запись в дневнике 5 марта 1832 года: «Целый день бился над сонетом – и по пустякам, а жаль: предмет прекрасный! Вижу, что сонет не безделица: рифмовать на одни глаголы не хочется, потому что эти рифмы уж слишком легки; а четыре стиха на одну рифму неглагольную на русском языке прибрать довольно трудно. Мне в этом случае поверить можно, потому что я написал около восьми тысяч русских стихов in rime terse <Итальянскими терциями>, что также не шутка, но все же rime terse не сонет». 6 мая перед «Магдалиной у гроба Спасителя» запись: «Вот сонет, с которым я вчера не мог совладать».
Вера
Веру дай мне, мой Спаситель!
Дай мне сердца простоту!
Ты мне будь путеводитель.
Ах, познал я слепоту
Тщетных, гордых мудрований,
Лживых, полных претыканий:
Тишины и счастья мне
Не возмогут дать оне.
Что сокрыто от надменных,
От слепых вождей слепцов,
То увидит взор смиренных,
С тайн для них спадет покров.
Где младенцев чистых очи
Бога зрят, там ужас ночи,
Страх, сомнения и тьма
Для строптивого ума.
Ты зовешь: я прибегаю
К Твоему кресту, к Тебе;
Я к Тебе в слезах взываю –
Ты внемли моей мольбе:
Сердца моего обманы
Обложили, как туманы,
Солнце истины святой –
Их рассей, о Боже мой!
Без Тебя я, слабый, хладный,
В грешной ли своей груди
Свет могу обресть отрадный,
Свет надежды на пути
Из страны несовершенства
В область вечного блаженства?
Ты – вождя иного нет –
Ты мой вождь, и щит, и свет.
1 мая 1832
«Читал я после обеда последнюю главу «Онегина», – записывает Кюхельбекер в этот день, – в ней много, много чувства; несколько раз слезы навертывались у меня на глаза: нет, тут не одно искусство, тут сердце, тут душа! Поутру, после долгого промежутка, наконец у меня опять появилась небольшая лирическая пиэса; она довольно слаба, – но как в духовных песнях вовсе не желаю выказать мастерство в поэтическом ремесле, а только высказать мгновенное чувство, которое заставляет меня говорить стихами, так пусть и она найдет здесь место наряду с прочими». В тетради «Духовные стихотворения» эта «пиэса» помещена в разделе «Собственные произведения».
Благость Господня
Хвала и слава будь Тебе,
Владыка, Боже мой!
Ты пекся о моей судьбе,
Ты был всегда со мной.
К Тебе взывал ли в страхе я –
Не тщетен был мой зов:
Благий! Премудрый! Длань Твоя
Мой щит и мой покров.
На одр скорбей я пал стеня:
«Спаси!» – так я молил.
Ты спас, Ты исцелил меня:
Хвала, Источник сил!
Врагом бывал ли оскорблен –
Восплачусь пред Тобой:
Ты дашь терпенье; враг прощен,
И в сердце вновь покой.
Блуждаю ли в своем пути,
Призраками прельщен, –
Промолвлю: «Путь мой освети!» –
Гляжу – и освещен.
Скорблю, нигде отрады нет:
«Ах, долго ль?» – вопию.
И утешенье Твой ответ
На жалобу мою.
Ты Бог благий, Ты щедрый Бог,
Отец того, кто сир.
В нужде, в соблазнах мне помог,
Ты шлешь мне мощь и мир.
Хвала! и горе Твой посол:
Сближаюсь ли с Тобой,
В нем слышу Твой живой глагол;
Хвала, Наставник мой!
Земля, и твердь, и поле волн
Твоей любови храм;
Твоих даров не мир ли полн?
Хвала! Ты дал их нам.
Хвала, хвала за Кровь Того,
Кто грешных Кровью спас.
Наш Бог и Сына Своего
Не пожалел для нас.
О сколь Господь нас возлюбил!
Издай же песни, грудь!
Органом славы Богу сил,
Народ Господень, будь!
Он преклоняет слух на стон,
Речет – и стона нет.
Нас по искусе кратком Он
Восхитит в вечный свет.
Мой дух, на милость уповай,
Которой нет конца;
Сколь благ твой Бог, не забывай
И чти закон Отца!
22 декабря 1832
Он есть
Он есть! – умолкни, лепетанье
Холодных, дерзостных слепцов!
Он есть! – я рук Его созданье;
Он Царь и Бог Своих миров;
В Нем жизнь, и свет, и совершенство;
Благоговеть пред Ним блаженство,
Блаженство называть Творца
Священным именем Отца.
«Не рвися думой за могилу:
Дела! дела! – вот твой удел!
Опрись о собственную силу,
Будь тверд, и доблестен, и смел!
Уверен ты в себе едином;
Так из себя все почерпай, –
И мира будешь властелином,
И обретешь в себе свой рай».
Денницы падшего ученье!
Слиянье истины и лжи!
Мудрец! – Я есмь в сие мгновенье;
А был ли прежде? – мне скажи!
Теперь я мыслю, – а давно ли?
И стал я от своей ли воли?
И как из недр небытия
Вдруг просияло это я?
«Владей страстьми!» – брось лицемерье,
Поведай: радость и печаль,
Любовь и гнев, высокомерье,
И страх, и зависть ты всегда ль
Смирял успешно? Крови пламень
Тушил всегда ли? – Я… не камень:
Бывал я выше суеты,
Но с помощию высоты.
Пусть ум не постигает Бога:
Что нужды? – вижу я Его:
Там среди звездного чертога,
Здесь в глуби сердца моего
И в чудесах моей судьбины!
Так буду жить я без кончины
Неразрушимым бытием,
Могучим, вечным, – но о Нем!
Он недоступен для гордыни,
Он тайна для очей ума;
Блеснуть был должен луч святыни,
Чтобы расторглась наша тьма:
И се блеснул! Я вести внемлю:
Всевышний Сам сошел на землю;
Отец духов, Владыка сил,
Бог в Сыне нам Себя явил.
4–5 января 1835
Из дневниковой записи 6 января1835 года: «Спасибо старику Державину! Он подействовал на меня вдохновительно; тремя лирическими стихотворениями я ему обязан… У Державина инде встречаются мысли столь глубокие, что приходишь в искушение спросить: понял ли сам он вполне то, что сказал? Таков, напр., стих в оде «Бог»: «Я есмь, – конечно, есть и ты!» – в этом одном стихе опровержение и догматизма и критицизма (или Реализма и идеализма)…» Но пусть соберутся все мудрецы мира и доказывают мне, что я не существую, не есмь; я, быть может, стану в тупик от их диалектики – да все же им не поверю. То же самое скажу им, когда они, обезкачествуя высочайшее существо, приведут и его к нулю. Вера в премудрую, преблагую, всемогущую самобытную причину вселенной сталь же необходима мне, сколь необходима мне вера в собственное существование. Без той и другой я совершенно теряюсь в хаосе; без них единственным моим спасением из бездны отчаяния может быть только смерть или безумие».
И тамо Господь
Кн. Царств 3, гл.19, ст.11 и 12
И был к Нему от Господа глагол,
И так вещал: «Воздвигнись в день грядущий
И там, в горах, покинув темный дол,
Пред Богом стань, – и пройдет Всемогущий!»
И се! возник в пустыне крепкий дух,
Великий ветр, и гласом завыванья
Наполнил прозорливца грудь и слух,
И члены облил мразом содраганья.
И с корнем кедры вырывая вон,
И морем праха тьмя лицо лазури,
И скалы раздирая, мчится он;
Но Бог не в нем, Господь не в духе бури.
По вихре трус, и будто океан
Волнуется Иуды край священный,
Шатнулся и колеблется Ливан,
Как муж, вином столетним упоенный.
Но и не в трусе Бог. И глубь земли
Разверзлася, и пламенного тока
Густые волны, хлынув, потекли;
Но Господа не видит взор пророка.
Огонь потух, и замер треск и гром
(Так умолкает звонкий конский топот,
Теряясь постепенно), и потом
Пронесся в мир прохлады тонкий шепот:
И шепот тих, и сладостен, и мал,
И Бога тут узнал предвозвеститель,
Лицо закрыл и Господу предстал
И рек: «Тебе я внемлю, Вседержитель!»
24 мая 1835
Одно из последних стихотворений в дневнике Кюхельбекера-узника. 14 декабря 1835 года он был вывезен из Свеаборгской крепости и 20 января прибыл в Баргузин, назначенный ему местом пожизненной ссылки. Сохранившаяся часть дневника за 1835 год обрывается на запись в день рождения, 10 июня: «Итак, начался мой 39 год! Молю Господа, да будет день сей началом новой, лучшей жизни для меня, да принесут плод семена, которые Спаситель мой ныне посеял в сердце моем в часы размышления и чтения книг…»
Комментировать