Федор Глинка
Глинка Федор Николаевич (1786–1880) – поэт, прозаик. Прожил долгую жизнь. Как и легендарный Денис Давыдов, Константин Батюшков, был участником всех антинаполеоновских войн 1805–1807 годов, как Петр Вяземский, Василий Жуковский, Павел Катенин – Отечественной войны 1812 года. В этом же ряду певцов во стане русских воинов нужно назвать и его старшего брата, участника суворовского Итальянского похода Сергея Глинку, который первым записался в 1812 году в Московское ополчение, издавал самый популярный в период войны журнал «Русский Вестник».
В годы учебы в 1-м Кадетском корпусе большое влияние на Федора Глинку оказал учитель Закона Божьего отец Михаил (впоследствии митрополит Петербургский), способствовавший стремлению кадета жить не только по воинскому уставу, но и по Христовым заповедям, «говорить всегда правду».
В 1803 году семнадцатилетним прапорщиком он стал адъютантом прославленного суворовского генерала Михаила Милорадовича, с которым прошел все антинаполеоновские войны 1805–1806 годов и всю Отечественную войну 1812 года. В 1806 году вышла его первая книга – «Письма русского офицера», ставшая одним из выдающихся памятников русской военной прозы. Отечественная война 1812 года застала Федора Глинку в смоленском имении Сутоки, где он залечивал раны после штыковой атаки при Аустерлице. Как оказалось, не последней. Он вернулся в строй в первые же дни войны, но не офицером, а волонтером. Все его документы, в том числе личный вызов от Милорадовича, сгорели, и он отступал вместе с армией от Смоленска до Бородина, принимал участие в боях как рядовой, но без формы. Так что самые первые песни Отечественной войны 1812 года – «Военная песня», «Солдатская песня, сочиненная и петая во время соединения войск у города Смоленска в июле 1812 года», «Песнь сторожевого воина перед Бородинскою битвою» – созданы волонтером Федором Глинкой, и зазвучали они уже в первые дни и месяцы войны одновременно с «Певцом во стане русских воинов» московского ополченца Василия Жуковского. В «Солдатской песне» Федора Глинки впервые прозвучал призыв:
Мы вперед, вперед, ребята,
С Богом, верой и штыком!
Вера нам и верность свята:
Победим или умрем!
Федору Глинке суждено было стать создателем не только первых военных песен 1812 года. Его «Песнь узника» («Не слышно шуму городского…») стоит у истоков русских «тюремных» песен, а «Мчится тройка удалая…» положила начало всем остальным удалым «Тройкам», стихотворение «Город чудный, город древний…» стало одним из первых и одним из самых популярных гимнов Москве. Но есть еще один Федор Глинка – самый крупный религиозный поэт XIX века, автор книги «Опыты священной поэзии» (1826), поэмы «Иов» (1834) и многих других духовных стихов.
«Опыты священной поэзии» были сданы в типографию и получили цензурное разрешение на выход в свет (его подписал священник Казанского собора Герасим Павский) 12 октября 1825 года – за два месяца до выстрелов на Сенатской площади, а вышли в свет в начале 1826 года, когда Федор Глинка уже был узником Петропавловской крепости. Так что советское литературоведение имело все основания причислять Федора Глинку к декабристам, выявляя в его псалмах и молитвах прежде всего «революционные» и социальные мотивы. В этом нет никаких особых натяжек. Два псалма «Плач пленных иудеев», «Горе и благодать» появились впервые в «Полярной Звезде» и строки из «Плача…» звучали более чем актуально: «Рабы, влачащие оковы, // Высоких песен не поют». В эти годы он был одной из центральных фигур как в общественно-политической, так и в литературной жизни. Будучи гусарским полковником, а с 1819 года чиновником по особым поручениям при военном генерал-губернаторе столицы Милорадовиче, он входил в «Союз спасения», «Союз благоденствия» и масонскую ложу «Избранного Михаила», являясь одновременно (с 1819 по 1825 год) председателем ВОАРС (Вольного общества любителей российской словесности). Но позднее, вспоминая о мечтах и помыслах своих друзей-декабристов, он выделит одну черту, отличавшую его от разгулявшихся рыцарей. «Я ходил задумавшись, – писал он об Александре Бестужеве, – а он – рыцарским шагом, и, встречаясь, говорил мне: «Воевать! Воевать!» Я всегда отвечал: «Полно рыцарствовать! Живите смирнее!» И впоследствии всегда почти прослышивалось, что где-нибудь была дуэль и он был секундантом или участником. Впрочем, я ссылаюсь на всех наших литераторов, что на их вечеринках и собраниях и на людях был один; сидел себе в стороне и думал о своем. Часто, шутя, они говорили мне: «Вы всё живете на небесах, спуститесь на землю». Это не похвальба, а их фраза. Перессорившихся литераторов старался склонить к любви и миру – вот и все, что я делал. Вообще, я шел совсем другой дорогою».
Этой другой дорогой и были его духовные стихи, ставшие появляться в журналах в самом начале 1820-х годов. В «Опытах…» он свел воедино 49 стихотворений, в которых эти преддекабристские годы предстали как противостояние двух миров – горнего и дольнего. Самым характерным памятником этой эпохи, вне всякого сомнения, были «Думы» Кондратия Рылеева, воплотившие идеи времени на историческом материале. Федор Глинка фактически сделал то же самое, только на другом «материале» – библейском. Это вовсе не значит, что он «осовременил» псалмы и ветхозаветные образы, превратив их в революционные агитки, как это происходило не раз во всех революциях – от Французской 1793 года до Октябрьской 1917-го. В «Опытах…» перед нами – глубоко личные религиозные медитации поэта, но поэта прошедшего через все круги дольнего ада. Первые религиозные стихотворения Федора Глинки датированы 1816–1818 годами и не просто совпадают со временем создания «Союза спасения», «Союза благоденствия» и ложи «Избранного Михаила», а являются, по всей вероятности, масонскими гимнами. В конце XVIII века наиболее известным автором подобных гимнов был Михаил Херасков («Коль славен наш Господь в Сионе…» – один из них), остававшийся масоном до конца своих дней. Иначе сложились отношения с «вольными каменщиками» у Федора Глинки. Начиная с 1820 годов, в его духовных стихах появляются слова мольбы о помощи, защите: «Помилуй, Господи, помилуй! // Они условились в тиши, // И собираются, как звери, // Тобой хранимых растерзать». Эта тема мести, преследований – одна из основных. В 1826 году, уже будучи узником Петропавловской крепости, он напишет «Псалом 62», обращенный, как считают исследователи, к одному из таких зверей. К этому же времени относится и другое стихотворение «Ловители»:
Глухая ночь была темна!
Теней и ужасов полна!
Не смела выглянуть луна!
Как гроб молчала глубина!
У них в руках была страна!
Она во власть им отдана…
И вот, с арканом и ножом,
В краю, мне, страннику, чужом,
Ползя изгибистым ужом,
Мне путь широкий замели,
Меня, как птицу, стерегли…
В 1822 году в России были запрещены все тайные общества. Но Федор Глинка вышел из масонской ложи до запрета. Для ловителей он оставался изменником… Сначала поползли слухи о том, что он, «начитавшись Библии, сошел с ума» (отсюда-де «мания преследования»), затем поступил донос, после которого в 1822 году его отчислили из гвардии и отстранили от должности. Есть сведения, что смертельно раненный на Сенатской площади Милорадович просил Николая I о смягчении участи однополчанина Федора Глинки, не принимавшего никакого участия в восстании, но арестованного одним из первых. Глинка покинул ряды заговорщиков еще в 1820 году, после тщетных попыток доказать им, что «в России не может существовать никакого правления, кроме монархического». Арестован он был по новому доносу тех же самых ловителей, воспользовавшихся возможностью расправиться со своим бывшим «братом»… чужими руками. Глинке удалось добиться встречи с императором, и он доказал свою невиновность. Исследователей поражает неуязвимость его «линии защиты» при допросах. Но он лишь следовал завету своего духовного отца в кадетском училище: говорить только правду. Известна фраза, произнесенная Николаем I при прощании с узником: «Глинка, ты совершенно чист, но все-таки тебе надо окончательно очиститься».
Последующие пять лет он очищался в олонецкой ссылке, приступив к работе над библейской поэмой «Иов» и создав историческую поэму «Карелия, или Заточение Марфы Иоанновны Романовой».
После возвращения из ссылки произошло еще одно важное событие в его жизни. Сорокопятилетний Федор Глинка встретился с тридцатишестилетней Авдотьей Голенищевой-Кутузовой, дочерью известного поэта и переводчика Павла Голенищева-Кутузова и племянницей великого полководца. Вскоре в журналах появились первые рассказы Авдотьи Глинки из Священного Писания, наибольшей популярностью из которых многие годы пользовалась ее книжечка для народа «Жизнь Пресвятой Богородицы», выдержавшая шестнадцать изданий. Ей же принадлежит повесть «Леонид Степанович и Людмила Сергеевна» (1856), стоящая в одном ряду с антинигилистическими романами Писемского, Лескова, Крестовского, Достоевского и многих других русских писателей. Обычно говорят о неудачных литературных браках: Каролины Павловой и Николая Павлова, Анны Ахматовой и Гумилева, но ведь есть и другие: Александр Вельтман и Елена Вельтман, Федор Глинка и Авдотья Глинка. В 40–50-е годы Глинки сближаются с журналом «Москвитянин» и московскими славянофилами; в круг их единомышленников входит Федор Тютчев, к которому Глинка обращается со стихами: «Как странно ныне видеть зрящему // Дела людей: // Дались мы в рабство настоящему // Душою всей…» Как в эти, так и в последующие годы творческая жизнь Федора Глинки и Авдотьи Глинки была самым непосредственным образом связана с благотворительно-просветительской деятельностью. Их слова никогда не расходились с делами. Одним из таких реальных дел был проект «Товарищества доброхотной копейки», с которым Авдотья Глинка выступила в 1845 году, ставший позднее одной из действенных форм помощи бедным в масштабах всей России по принципу: «С мира по нитке – голому рубашка!»
В 1859 году Авдотья Глинка направляет письмо А.И. Герцену с призывом отказаться от пропаганды «хаоса и разрушения», учиться смирению и доброте у «Отцов Церкви». Эти же мысли выражал в поздних стихах Федор Глинка:
Не пора ль взглянуть на Бога,
В тайны сердца заглянуть? –
Это ль к счастию дорога?
Тот ли мы избрали путь?..
Федор Глинка в своих «Опытах священной поэзии» заглянул в эти тайны сердца еще накануне восстания декабристов. На закате дней он признается не без грусти:
Летать по высям нет уж силы,
А ползать не хочу!
Эти же горькие мысли он выразит в «Ответе пророков»:
Мы говорим, но нам не внемлют,
Лелеяся в своих мечтах:
Над пропастью бездонной дремлют
Иль буйно пляшут на гробах!
Федор Глинка, как и Жуковский, Денис Давыдов, Петр Вяземский, были старше Пушкина ровно на Отечественную войну 1812 года. «Тебе певцу, тебе герою! // Не удалось мне за тобою // При громе пушечном, в огне // Скакать на бешеном коне», – напишет Пушкин Денису Давыдову в 1836 году. Но не менее характерно и то, что именно они первыми признали и поддержали Пушкина. Жуковский, уже будучи автором гимна «Боже, Царя храни!..», воспитателем наследника престола, приедет в Царское Село, чтобы увидеть молодого чудотворца, и призовет друзей: «Нам всем надобно соединиться, чтобы помочь вырасти этому будущему гиганту, который всех нас перерастет». Так он обратится в письме к Вяземскому, который в те же самые дни признавался Батюшкову: «…Его Воспоминания скружили нам голову с Жуковским. Какая сила, точность в выражении, какая твердая и мастерская кисть в картине. Дай Бог ему здоровия и учения, и в нем будет прок, и горе нам. Задавит, каналья!» В последних словах конечно же чувствуется ревность, которая будет давать знать о себе во всех дальнейших непростых отношениях Вяземского с Пушкиным. Среди тех, кому скружили голову пушкинские стихи, был и Федор Глинка, восклицавший в стихотворном послании: «О Пушкин, Пушкин! Кто тебя // Учил пленять в стихах чудесных?» Так же безоговорочно и навсегда признал его первенство в поэзии и Денис Давыдов, никогда не принадлежавший к цеховым поэтам. В роковом феврале 1837 года он напишет Петру Вяземскому: «Я много терял друзей подобною смертью на полях сражений, но тогда я сам разделял с ними ту же опасность, тогда я сам ждал такой же смерти, что много облегчает, а это Бог знает какое несчастье! А Булгарины и Сенковские живы и будут жить, потому что пощечины и палочные удары не убивают до смерти». «На смерть поэта» Михаила Лермонтова – самое знаменитое, но не единственное стихотворение, написанное в роковые дни 1837 года. 29-м января датировано стихотворение Федора Тютчева «Из чьей руки свинец смертельный…»; 6-м февраля – стихотворение Федора Глинки «Воспоминание о пиитической жизни Пушкина»; 2-м марта – «Венок на гроб Пушкина» Александра Полежаева. Всего же о гибели Пушкина было создано двадцать стихотворений, но только шесть из них появились в печати уже в 1837 году: Федора Глинки, Надежды Тепловой, Андрея Подолинского, Ивана Бороздны, Семена Стромилова и Мирзы Ахундова (в переводе с персидского Бестужева-Марлинекого). Имя Федора Глинки открывает эту посмертную поэтическую пушкиниану. Его «Воспоминание…», впервые опубликованное в «Библиотеке для чтения» (1837, т. XXI), в том же году вышло в Москве отдельным изданием.
Два участника Бородинского сражения, два поэта Пушкинской эпохи, дожившие до времен «шестидесятников», так и не научились ползать – Федор Глинка и Петр Вяземский. После смерти Пушкина они проживут еще более сорока лет и станут свидетелями того, как пушкинский «Современник» превратится в некрасовский с новыми властителями дум – «шестидесятниками». Именно они в самом начале Крымской войны выступили с патриотическими стихами. «К ружью!» – так называлось стихотворение Петра Вяземского, восклицавшего:
Вперед, хоругвь Владимира Святого,
И в руки штык богатыря Петра!..
В это же время отдельным изданием вышло стихотворение Федора Глинки «Ура!» («Ура!., на трех ударим разом // Недаром же трехгранный штык!..»). Не осталась в стороне и племянница Кутузова Авдотья Глинка, опубликовавшая свой отклик на начало войны «Голос души». После этих стихов и появилось пресловутое выражение ура-патриотизм, ставшее с тех пор политическим ярлыком. В последний раз боевое «Ура!» прозвучало в стихах Федора Глинки, посвященных освобождению славян от Османского ига.
14 февраля 1880 года при отпевании тела Федора Глинки во Владимирской церкви в Твери протоирей В.Ф. Владиславлев произнес: «При гробе твоем, досточтимый раб Божий, нам не учить, а учиться надобно, – учиться и как жить и как умирать истинно – по-христиански. Твои закрытые сном очи почти сто лет смотрели на свет Божий, видели в нем много перемен всякого рода и в мире политическом, и в мире религиозном, и в мире общественном и семейном. Пред тобою сменилось много поколений с их разнообразными направлениями и интересами, с их многочисленными вопросами и задачами; и в течение всего этого почти столетнего пребывания на земле, при всех этих многочисленных и разнообразных переменах ты умел сохранить в себе то, что составляет славу нашего земного бытия, нетленную красоту нашего безсмертного духа, сохранить веру в Господа нашего Иисуса Христа как Спасителя нашего и ходатая пред Отцем Небесным…»
Так закончилась жизнь русского воина и выдающегося религиозного поэта Федора Глинки, литературное наследие которого огромно – более 800 стихотворении, около 200 прозаических произведений. Большая насть из них до сих пор остается неизданной…
«Опыты священной поэзии»[26]
К Богу правды[27]
Доколе грешницы, Господи,
доколе грешницы восхвалятся.
Псалом 93
Восстань, Господь! Где суд Твой правый?
Почто молчит Твой страшный гром?
Доколе, Господи, доколе
Сим нечестивцам пировать
За сладкою трапезой жизни,
Ругаясь благостью Твоей?
Доколь им, грешникам, хвалиться
И говорить: «Далёко Бог!»
Неправда разлилась, как море,
И тонет в ней Твоя земля!
Они, как трости, изломали
Законы дивные Твои
И в дикой радости, как звери,
Толпой неистовой бегут
На шумный праздник беззаконья…
А стоны вдов и сироты,
Твоих людей забытых слезы,
Сия сердечная роса,
Восходят с воплем в небеса!
В устах злодеев громкий хохот!
Они убили сироту,
И со вдовицы ветхи ризы
Сдирает жадная рука!
И говорят, смеясь, безумцы:
«Где Богу с неба видеть нас?»
О, заблужденье! Как же мыслишь,
Чтоб Тот, Кто слух и око дал,
Не видел слез, не слышал внятно,
Что сердце в грусти говорит?
Над чьей главой благословенье
Светлеет тихою зарей;
Над кем проклятия и стоны
Станицей черною кипят;
В чье сердце алчные пороки,
Как змеи жадные, впились;
И кто, кичливый, мчится вихрем
Земных мечтаний и сует?
Блажен живущий в крове Бога!
Не для него шумит гроза!
Не для него ловец-погибель
Хоронит под цветами сеть!
Он смелою стопою ходит
По скользкой жизни… О Творец!
Ты Сам и небеса с Тобою
Нисходят к чистому душой,
И зрит он, в духе, славу Бога!
И в оный час, как ось земли,
Подломится с гремящим треском
И понесется легкий шар,
Как вихрем лист в полях пустынных,
Он, невредимый, в оный час
Прейдет в святое лоно Бога,
Который жил в его душе!
Вопль раскаяния[28]
Господи! да не яростию
Твоею обличиши мене.
Псалом 6
Не поражай меня, о Гневный!
Не обличай моих грехов!
Уж вяну я, как в зной полдневный
Забытый злак в морях песков;
Смятен мой дух, мой ум скудеет,
Мне жизнь на утре вечереет…
Огнем болезненным горят
Мои желтеющие очи,
И смутные виденья ночи
Мой дух усталый тяготят.
Я обложен, как цепью, страхом!
Везде, как тень, за мной тоска:
Как тяжела Твоя рука!
Но я главу посыпал прахом –
И в прах челом перед Тобой!
Услышь стенящий голос мой!
Меня помилуй Ты, о Боже!
Я духом все ищу небес
И по ночам безсонным ложе
Кроплю дождем кипящих слез!
Я брошен, как тимпан разбитый,
Как арфа звонкая без струн;
Везде мне сеть – враги сердиты!
Везде блистает Твой перун!
Предчувствия облит я хладом:
Ты смертью мне грозишь иль адом?
Но в гробе песней не поют!
И в аде, о мой Бог всевластный,
В сей бездне гибели ужасной,
Тебе похвал не воздают!
А я сгораю жаждой славить
Тебя с любовью всякий час
И в память позднюю оставить
Души, Тобой спасенной, глас.
О, радость! радость! плач сердечный
Услышан Господом моим!
Ты осветил меня, мой Вечный!
Лицом таинственным Своим!
Прочь, беззаконники с дарами,
С отравой беглой жизни сей!
Я не хочу быть больше с вами!
Творец! в святой любви Твоей
Омытый, стану я как новый;
И, всей душой блажа Тебя,
Порока ржавые оковы
Далеко брошу от себя!
Горе и благодать[29]
И восста яко спя Господь.
Псалом 77
I
Господь как будто почивал,
А на земле грехи кипели,
Оковы и мечи звенели,
И сильный слабого терзал.
Не стало дел, ни прав священных,
Молчал обиженный закон;
И востекал от притесненных
Глухой, протяжный, тяжкий стон.
Как дым, прошло сиянье славы,
Сокрылась кроткая любовь;
И человеков род лукавый
Был вид повапленных гробов!
Простились люди с тишиною,
Везде мятеж и грустный мрак,
И глад с кровавою войною
На трупах пировал свой брак;
Стихии грозно свирепели,
И мир чего-то ожидал…
Господь как-будто почивал,
А на земле грехи кипели!
II
Какая всходит там заря?
Кто раскалил небесны своды?
Почто бледнеете, народы?
Куда бежите вы, моря?
Златое солнце покраснело
И не дает своих лучей,
И для земли осиротелой
Не стало утра, ни ночей;
И грады падают, как класы,
Когда их дождь и бури бьют;
И раздались незримых гласы:
«Господь, Господь идет на суд!»
III
Но Он пришел, Неизреченный!
И только грешных поразил!
Он светом молний по вселенной
Все тайны злобы обнажил.
Не устояли грех и сила
От блеска Божиих очес:
Их съела вечная могила!
И новый век настал чудес!
Неправда, тяжкая обида
Была и людям и Творцу;
Бог избрал кроткого Давида,
И дал Он юному борцу Свой Дух,
Свое благословенье,
И повелел престать беде.
И скрылось смутное волненье;
Хвалилась милость на суде;
Не смел коварствовать лукавый,
И не страдал от сильных правый.
Закон, как крепкая стена,
Облек израильские грады;
Цвели спокойно вертограды;
Лобзались мир и тишина.
Господь как будто почивал,
Но на земле дела светлели:
Звучал тимпан, и девы пели,
И всякий Бога величал!
Плач пленных иудеев[30]
На реках вавилонских тамо
седохом и плакахом,
внегда помянута нам Сиона.
Псалом 136
Когда, влекомы в плен, мы стали
От стен сионских далеки,
Мы слез ручьи не раз мешали
С волнами чуждыя реки,
В печали, молча, мы грустили
Всё по тебе, святой Сион;
Надежды редко нам светили,
И те надежды были – сон!
Замолкли вещие органы,
Затих веселый наш тимпан.
Напрасно нам гласят тираны:
«Воспойте песнь сионских стран!»
Сиона песни – глас свободы!
Те песни слава нам дала!
В них тайны мы поем природы
И Бога дивного дела!
Немей, орган наш голосистый,
Как занемел наш в рабстве дух!
Не опозорим песни чистой:
Не ей ласкать злодеев слух!
Увы, неволи дни суровы
Органам жизни не дают:
Рабы, влачащие оковы,
Высоких песней не поют!
Молитва души[31]
Вонми гласу моления моего,
Царю мой и Боже мой:
яко к Тебе помолюся, Господи.
Псалом 5
К Тебе, мой Бог, спешу с молитвой:
Я жизнью утомлен, как битвой!
Куда свое мне сердце деть?
Везде зазыв страстей лукавых;
И в чашах золотых – отравы,
И под травой душистой – сеть.
Там люди строят мне напасти;
А тут в груди бунтуют страсти!
Разбит мой щит, копье в куски,
И нет охранной мне руки!
Я бедный нищий, без защиты;
Кругом меня кипят беды,
И бледные мои ланиты
Изрыли слезные бразды.
Один, без вождя и без света,
Бродил я в темной жизни сей,
И быстро пролетали лета
Кипящей юности моей.
Везде, холодные, смеялись
Над сердцем пламенным моим,
И нечестивые ругались
Не мной, но именем Твоим.
Но Ты меня, мой Бог великий,
Покою в бурях научил!
Ты вертоград в пустыне дикой
Небесной влагой упоил!
Ты стал кругом меня оградой,
И, грустный, я дышу отрадой.
Увы! мой путь – был путь сетей;
Но Ты хранил меня, Незримый!
И буря пламенных страстей,
Как страшный сон, промчалась мимо;
Затих тревожной жизни бой…
Отец! как сладко быть с Тобой!
Веди ж меня из сей темницы
Во Свой незаходимый свет!
Всё дар святой Твоей десницы:
И долгота и счастье лет!
Глас Бога избранному его[32]
Пророка Исаии, глава 43 и 45
Ты Мой! и что твои враги?
Пускай острят мечи и стрелы.
Я Сам считаю их шаги
И размеряю их пределы.
Не ужасайся пред судьбой:
Ты Мой! и стражей легионы
Сорвут с путей твоих препоны;
Иди, не бойся: Я с тобой!
Коснись водам – и бурны воды,
Как агнцы смирные, заснут;
И вкруг тебя, столпясь, народы
Тебя грозой не ужаснут.
Иди без страха в страшный пламень
Огонь тебя не опалит;
Будь духом бодр, будь верой камень.
И над тобой везде Мой щит!
Зачем броня тебе железна –
Защита слабая людей?
Коль Мне глава твоя любезна,
То кто дерзнет коснуться ей?
Но знай, не пышными дарами
Ты милость Вышнего купил;
Ты мне не жертвовал овнами,
Ни фимиамом от кадил.
И что Мне их кровавы жертвы
И небеса коптящий тук?
Я не люблю молитвы мертвых;
Не Мне дары нечистых рук.
Ты стал в грехах передо Мною,
И Я грехи твои омыл,
И, как младенца пеленою,
Тебя Я милостью повил!
И будешь ты чрез долги лета,
Как пальма свежая, цвести
И, как высокая примета,
Ко Мне людей Моих вести.
Да ведают теперь народы,
Судя, Мой отрок, по тебе,
Что Я, водя небесны своды,
Рачу и о земной судьбе.
Вотще земные исполины,
Кичась, подъемлют гордый рог:
Я есмь Господь и Бог единый!
Пускай другой приидет бог,
И зиждет новую вселенну,
И им, страстями ослепленным,
Сияет в новых чудесах;
Пускай в бездонных высотах
Повесит ни на чем громады,
И небо сводом наведет,
И тайным пламенем зажжет
Неугасимые лампады;
И, сеющий, засеет он
Свое лазоревое поле
И, по своей единой воле,
Звездам и солнцам даст закон;
И волны шумных океанов
Прольет и сдержит без брегов;
Кто сей из мертвых истуканов
И безсловесных их богов?
Пусть обещает им ограды;
Но кто им столько даст пощады?
Кто большую, чем Я, любовь?
Жажда покоя
Углебох в тимении глубины, и несть постояния:
приидох во глубины морския, и буря потопи мя.
Утрудихся зовый, измолче гортань мой: исчезосте
очи мои, от еже уповати ми на Бога моего.
Псалом 68
Покоя, мой Творец, покоя!
Покоя просит у Тебя
Моя душа в страданьи ноя,
От скорби позабыв себя!
Как путник на степи песчаной
Палим полуденным огнем;
Как ратник со смертельной раной,
Как жертва под тупым ножом;
Так я, измученный, страдаю
Под тяжестью моей тоски!
Но муки я благославляю,
Как дар святой Твоей руки.
Я слышал там, в полях лазури,
Где светел, как любовь, эфир,
Не вспоминают шумны бури
И вечно веет сладкий мир.
Там у Тебя все жизнь и сладость,
О милосердный мой Творец!
Там хлеб – любовь; питье там – радость;
Но Ты и нам земным Отец!
Не позабудь же чад стенящих
В пороках, в скорби и в страстях,
Скитальцев в сумраках бродящих,
Или в оковах, иль в сетях!
Бунтуют бури, плещут волны,
Мы в бурях носимся, пловцы!
Нас предают пучинам челны,
Везде нам гибель и ловцы!
О, будь же Ты для заблужденных
И вождь и путеводный свет!
Тревогой жизни оглушенный,
Мертвец средь пылких жизни лет,
Я жажду сладкого покою!
Отрадный луч вотще ловлю!
Молю Тебя моей тоскою,
Моим страданием молю!
Помилуй, мой Господь, помилуй!
Дай хоть минутный мне покой;
И падшего меня без силы,
Воздвигни сильною рукой!
Раскаянье
Помилуй мя, Боже, по велицей милости
Твоей, и по множеству щедрот Твоих
очисти беззаконие мое.
Псалом 50
Помилуй, Господи! меня,
По милости Твоей великой:
Я в мире, как в пустыне дикой,
Хожу, тоскуя и стеня!
Лежит, как с гроба хладный камень,
На грустном сердце тяжкий грех,
И душу, чуждую утех,
Крушит, снедает тайный пламень.
Я знаю грех лукавый мой:
Он весь явился мне пред очи,
И обличитель сей немой,
Стоит как призрак в полуночи.
Пошли мне, Боже, чистоту!
Грехом повит, как пеленою,
Я рано брошен в суету,
И сонм страстей играет мною!
С грехом рожден, в грехе живу:
Он помрачил мою главу!
Но Ты, во благости светлея,
Меня иссопом окропи!
И буду снега я белее…
Всемощный! дух мой укрепи!
Пошли с Твоих небес мне радость,
И раны сердца заживи,
И увядающую младость
Души печальной обнови!
О, дай мне, Боже, сердце чисто!
И да светлеет так мой дух,
Как утром благовонный луг
Сияет влагою росистой.
Ах! не покинь меня, Творец,
Своею благостью небесной:
Ты в тайнах мудрости безвестной
Меня наставил как Отец!
Но днесь я, как тимпан забытый:
Господь! возьми меня, исправь!
Греховной пылию покрытый,
Я так нечист и так лукав!
Молюсь, смиряюсь пред Тобою!
И сладостно смиренье мне!
Молчу, мирюсь с моей судьбою,
И жду, безмолвно, в тишине,
Что приведут мне жизни лета.
Но я во тьме – и жажду света,
Из цепи вырваться хочу:
Спаси меня, о Бог вселенной!
Тогда я, духом обновленный,
Веков восторг мой прозвучу.
Мой глас промчится в поздни годы:
Я возвещу в роды родов,
Что Бог, простерший звездны своды,
Есть весь – и милость и любовь;
Что Он всегда, повсюду с нами,
Зовет, влечет к себе сердца;
Что, смывши мглу с очей слезами,
И грешник видит в Нем Отца!
К Богу великому, защитнику правды[33]
Суди, Господи, обидящие мя,
побори борющие мя.
Прими оружие и щит.
Псалом 34
Суди и рассуди мой суд,
Великий Боже, Боже правый!
Враги на бой ко мне идут,
И с ними замыслы лукавы
Ползут, как черные змии…
За что? В чем я пред ними винен?
Им кажется и век мой длинен,
И красны слезы им мои.
Я с тихой детскою любовью
Так пристально ласкался к ним, –
Теперь моей омыться кровью
Бегут с неистовством своим,
В своей неутолимой злости.
Уже сочли мои все кости,
Назначив дням моим предел;
И, на свою надеясь силу,
И нож и темную могилу
Мне в горький обрекли удел.
Восстань же, двигнись, Бог великий!
Возьми оружие и щит,
Смути их в радости их дикой!
Пускай грозой Твоей вскипит
И океан и свод небесный!
О дивный Бог! о Бог чудесный!
У ног Твоих лежит судьба,
И ждут Твоих велений веки:
Что ж пред Тобою человеки?
Но кроткая души мольба,
Души, любовью вдохновенной,
Летит свободно по вселенной.
В зазвездны, в дальни небеса.
Творец, творенью непонятный!
Тебе везде так ясно внятны
Людей покорных словеса!
Пускай свирепостью пылают;
Но только Твой раздастся гром –
Они, надменные, растают,
Как мягкий воск перед огнем!
Как прах, как мертвый лист осенний
Пред бурей воющей летит,
Исчезнут силы дерзновенных!
Идут – и зыбкий дол дрожит,
Поля конями их покрыты…
Но, Сильный, Ты на них блеснешь
И звонкие коней копыты
Одним ударом отсечешь,
И охромеют грозны рати…
Сколь дивны тайны благодати!
Ты дал мне видеть высоты!
Он снял повязку слепоты
С моих очей, Твой ангел милый:
Я зрю… о, ужас! зрю могилы.
Как будто хладные уста
Снедают трупы нечестивых…
Кругом глухая пустота!
Лишь тучи воронов крикливых
И стаи воющих волков
Летят, идут на пир, как гости,
Чтоб грешников расхитить кости
И жадно полизать их кровь!
Горят высокие пожары,
И слышен бунт страстей в сердцах;
Везде незримые удары,
И всюду зримо ходит страх.
О, грозен гнев Твой всегромящий!
И страхом все поражено:
От птицы, в облаках парящей,
До рыбы, канувшей на дно
Морей пенящихся глубоких.
Но в день судеб Твоих высоких
Твой раб, снедаемый тоской,
Не убоится бурь ревущих:
Тебя по имени зовущих
Спасаешь мощной Ты рукой.
Голос души
Благо мне, яко смирил мя еси.
Псалом 118
Благодарю Тебя, мой Бог!
Что Ты смирил меня страданьем!
И, испытуя испытаньем,
Во мне меня земнаго сжег
Огнем чистительным небесным.
С страстьми и с сердцем кончен бой!
Я пред могуществом чудесным
Поник смиренною главой.
Блажу Тобой мне данну муку,
Влекусь, как жертва, пред алтарь;
Но мысленно лобзаю руку
Твою, мой Бог, Отец, мой Царь!
Как страшно грудь мою терзали
Мои душевные печали!
Во мне живаго места нет!
Я исчезал как раздробленный!
Но мне блеснул целенья свет,
И я воскреснут обновленный!
И мнилось мне, я стал не я!
Мои все мысли засветлели!
И, как младенец из купели,
Душа омылася моя!
Где ж бунт страстей? где скорби пламень?
Отпал от сердца тяжкий камень,
И я, как будто не земной:
Я примирился сам с собою,
С людьми, и с миром, и с судьбою
И упиваюсь тишиной.
Стремясь к сиянью совершенства,
Под темнотой гремящих туч,
Я знал ли, что врата блаженства
Страданья отпирает ключ!
Блажу, пою Тебя, мой Вечный!
Я вырван из земных оков!
Приди ж на праздник мой сердечный,
Приди, небесная любовь!
Но что? Не Ты ль послал мне радость?
Отколь бежит мне в душу свет?
О чудо! Он мне отдал младость
И беззаботность детских лет!
Как мне легко! как я свободен!
Как в чувствах нов и благороден!
Опять мне день, как прежде, мил!
Опять сладка прохлада ночи!
О, радуйтесь! питайтесь очи!
Сияньем Божиих светил!
Мне весело над океаном
Летать свободною мечтой
И взвиться с утренним туманом
Под свод лазурно-золотой.
В сияньи неба меркнут взоры,
Земной огонь погас в крови,
Но сердце тает от любви,
Заслышав ангельские хоры…
Хвала, хвала Тебе, Творец!
Не постыдил Ты упованья:
За черной завесой страданья
Ты Благ и светел, как Отец!
Картина иудейских нравов[34]
Из пророка Иеремии
Настал сей мрачный, бурный век,
Сей век молвы и ложной славы!
В душе, и грешный и лукавый,
Забыл ты Бога, человек!
Как злак, твои увяли чувства,
И в мятеже нестройных дум,
Природы прелесть и искусства
Тебя не радуют… Твой ум
(Как пламень смрадный по болотам),
Отдавшись весь своим заботам,
Всю нежность сердца изсушил…
Увы! где чистый огнь любови?
Где сладкий друг души – приязнь?
Се люди Бога алчут крови
И ноют духом, слыша казнь!
О, дайте слезы мне, как воду,
Да льются реки из очес,
Чтоб мог я выплакать народу
Прощенье от святых небес!
Кто даст, кто даст мне быстры крылы?
Я жажду тишины пустынь;
Стрелой от сей живой могилы,
От вас губителей святынь…
Вином разврата упоенны,
Толпы преступников не зрят,
Что скоро громы наведенны
Над их главами возгремят?
Землей безверье овладело,
И быстро льется зло от зла:
На очи мудрых ночь легла,
И чувство грустное одело
Пустые, хладные сердца!
Почто забыли вы Отца?
И сами от Него забыты!
Ищите прежняя защиты
В коварной мудрости своей…
Никто не любит и не верит:
Отец в семействе лицемерит,
И брат на брата, как злодей.
В устах кипят глаголы лести!
Вся ваша жизнь вам злой упрек!
Под тленною личиной чести,
Как смрадный труп, гниет порок!
Лихва восходит над лихвою,
Над лестью воскипает лесть:
Броди ж с поникшей головою,
Доколь тебя настигнет месть!
Скитайся, как в ночи злодеи,
Гневи Меня! хвали разврат!
Я скоро в пепл и весь и град;
И засвистят над пеплом змеи!
И с коршуном заспорит вран
О ваших трупах безмогильных.
Я в прах ограды ваших стран!
Расстает меч в руках у сильных!
Ваш бог – корысть и суета!
И всякий вихрем жизни мчится:
Но ваши замыслы мечта!
И жизни сон вам недоснится…
Ты смерть и гибель пьешь, народ!
Из чаши золотой порока!
Замолкнет скоро глас пророка,
Падет на битвах твой оплот!
У ваших вод – живую сладость,
У хлеба – крепость Я возьму,
Одену в язвы вашу младость
И жизни день в густую тму…
Слепцы надменные, как дети,
Скитайтесь вкруг изрытых ям:
Везде вам ночь, везде вам сети.
Я вас ругателям отдам:
Пускай свирепствуют над вами!
Земля сзывает с неба гром.
Но все Мне мил Давидов дом,
И вы, кипящие грехами,
Еще Мои все дети вы!
Скорее ж пепел на главы!
Омойте души слез рекою!
Мне в жертву умиленья глас!
Тогда отеческой рукою
Ваш Бог из ада вырвет вас!
Молитвы
Покаяние
Не гневом, Господи! не гневом,
Что в бурях землю обтекал,
И двигал твердь, и с страшным ревом,
Морей раскаты колыхал;
Но милостью неизреченной
Я побежден, мой Бог, – и сам,
С моей душой разоблаченной,
Я кинулся к Твоим стопам!
Но я не силе покорился!
Меня увлек не грозный страх!
Я по любви одной открылся
Тебе во всех моих грехах!
Смотри же, Отче! как я беден!
Как по моей природе слаб;
Себе, Тебе и ближним вреден,
Рожден господствовать – и раб!
Как часто, чуя утра свежесть,
Твержу: «Исправиться пора!»
Но к вечеру проступки те же,
Что были утром и вчера!
Я знаю, как сладка безгрешность,
Как животворна чистота;
Но для меня ее утешность –
Недостижимая мечта!
О, пощади ж меня, мой Вечный!
Огнем грозы не попали,
И неотступный глад сердечный
Небесным хлебом утоли!
1819
Псалом 133
Хвалите Бога, Божьи слуги,
Все на колени перед Ним!
Мраз, зной, ветр, тишь и звездны круги
Он водит все перстом Своим.
Воздвигните, с любовью, руки
И всю тоску, все сердца муки,
О, братья! вы к Его стопам
С мольбой, с сердечным тихим стоном –
И Он, владеющий Сионом,
Пошлет благословенье вам.
1820
К поющим
О, как вы сладостно поете
На вашей высоте,
И, изнуренную в земной работе
И в низкой суете,
Вы душу пением к себе влечете!..
Так ветвь растения, из темноты густой,
Влечется к светлому безвестным побужденьем
И просит, полная томленьем,
У солнца влаги золотой!
1824
Молитва
О, не прогневайся, мой Боже!
Что я и грешен так и слаб.
Сетей, страстей – добыча, раб…
Себе пеняю я – и что же?
Я знаю грех, – его бежать
Есть воля, но при ней нет силы!
Как челном утлым управлять,
Когда бугрятся, как могилы,
Валы на пенном лоне вод?
Пловец тревожный видит, знает,
Что недалек водоворот,
Но челн насилье увлекает…
Я сей пловец: мой бедный челн
Влечется жизни треволненьем.
Я часто лучшей воли полн;
Но вдруг встречаюсь с оболыценьем,
И твердый я – уж слабый я!..
Порой еще борюсь с собою,
Мне цель еще ясней моя;
Но чем-то мощным, как судьбою,
Отброшен прочь от цели – и…
Готов разбиться я о камень.
Так в лоне мирной ладии
От зароненной искры пламень
Вдруг побежит по парусам:
Рыбарь проснулся, и не знает,
Себя не понимая сам,
Куда? и как?., и воздевает
Лишь молча руки к небесам…
Вот истый образ!.. В сей напасти
Свое былое узнаю:
Так, незагашенные страсти,
Я помню, и мою ладью
Зажгли, и, весь огнем объятый,
Под грозной бурей я летел;
Но Ты – хвала Тебе трикраты! –
Ты Сам!.. И я и челн мой цел!..
1826
Из псалма 43
Забыл Ты нас, забыл нас, Боже!
Враги пируют праздник свой:
Вчера ругались, ныне то же
Над нашей бедной головой!..
Ты продал, Боже, за безценок
Негодных нас, Твоих рабов,
И малолеток и ребенок
Ведут нас, как в ярме волов…
Не за Тебя ли ж, Боже! Боже!
Играют нашею судьбой
И стерегут нас строже, строже,
Как обреченных на убой!..
Отец! Ты отвращаешь взоры
От плачущих Твоих людей,
И враг дождит на нас укоры,
И бьет нас прутом, как детей!
Восстань же, Боже! Что Ты дремлешь?
Мы именем Твоим святым
Тебя зовем… Но Ты не внемлешь:
Ты предал нас врагам Твоим?..
Но и под гнетом горькой доли
Мы верными Тебе стоим
И, вопль тая душевной боли,
Друг другу смело говорим:
Не воссылай чужому богу
Молитв из трепетной груди;
Рассей все страхи, всю тревогу
И к Богу своему иди!..
<1826–1827>
Псалом 62
Кого пред утренней зарею
Ищу, как жаждущий воды?
Кому полночною порою
Перескажу мои беды?
По Ком душа в тоске? И тело
О Ком и сохнет и болит?
В Чей горний дом в порыве смелом
Мой дух с молитвою летит?
Тебя, мой Царь, над высотами
Моей судьбы держащий нить,
Так сладко мне хвалить устами,
Так сладко всей душой любить!..
Как гость роскошные трапезы,
Я веселюсь в Твоей любви:
Пою и лью в блаженстве слезы,
И жизнь кипит в моей крови!..
Когда злодей в меня стрелами,
И пращем, и копьем метал,
Ты Сам защитными крылами
Меня средь сечи одевал!
Моя душа к Тебе прильнула
И под святой Твоей рукой
От дольней жизни отдохнула
И горний сведала покой.
Пускай искать злодеи рвутся
Меня с огнем во тьме ночей –
Запнутся сами… и пробьются
На острие своих мечей!..
А царь, ходя в защитном Боге,
Пойдет с высот на высоты,
Растопчет гада на пороге
И злоязычной клеветы
Запрет уста златым терпеньем;
Он возгласит о Боге пеньем,
Ударив радостью в тимпан;
И, как жених, возвеселится;
И звонкий глас его промчится
До поздних лет, до дальних стран…
<Между 9 марта – 31 мая 1826>
Молитва написана во время заточения в Петропавловской крепости. К этому же времени относится стихотворение «Песнь узника» («Не слышно шуму городского…»), ставшее одной из популярнейших «тюремных» песен. Но в этой песне, как и во многих публикациях стихотворений, отсутствуют две предпоследних строфы молитвы к Царю:
О Русский Царь! в Твоей короне
Есть без цены драгой алмаз.
Он значит – милость! Будь на троне
И, наш отец, помилуй нас!
А мы с молитвой крепкой к Богу
Падем все ниц к Твоим стопам;
Велишь – и мы пробьем дорогу
Твоим победным знаменам.
Многие помилованные декабристы вскоре пробивали дорогу победным знаменам в первой Кавказской войне 1827–1829 годов.
Подражание псалму 92
Господь на царство в небе стал,
Облекшись пышной лепотою,
И силы Он препоясал,
И мощною Своей рукою
Повел вселенную Свою,
Как рыбарь легкую ладью…
Кипят пучины, шумны реки
Бегут, кидаются в моря:
Так времена времен и веки
Пред троном Вечного царя…
Один Твой дом неколебимый,
Как безконечность, не прейдет,
Один лишь Твой незаходимый
В веках не отсияет свет.
Песнь Давида
1
Еще заря не загоралась,
А я уж с гуслями стоял;
Душа к молитве порывалась,
И дух мой верою пылал.
2
В словах и воплях благодарных
Кипела песнь в моих устах,
За то, что всех моих коварных
Врагов мой Бог низвергнул в прах.
3
Давно ль душа моя, внезапу,
Попала в стадо диких львов,
И каждый заносил уж лапу
На жертву острых их зубов!..
4
И злоба их дышала
Над зябнущей душой моей:
«Ему, вопили, яму роем!»
И что ж? – Увязли сами в ней!!!
5
Так взвейся же до горних сводов,
Песнь благодарная певца,
И внукам возвести народов,
Как нас хранит любовь Творца;
6
Он откликается страданью,
И угнетенного судьбой
Покрыл отеческою дланью,
Страдальцу шепчет: «Я с тобой!..»
7
Не гнись же, человек несчастной,
Перед несчастием земным,
Когда, под дланию всевластной
Всевластным Богом ты храним!!!
Не верят
Не верят, Господи, не верят,
Не верят люди ничему:
Твой ум неизмеримый мерят
По их короткому уму.
Смеются знанию Пророков,
Твоим смеются чудесам;
Минующих не видят сроков,
Не зрят, что Ты подходишь Сам!
Все грех на грех, порок к пороку;
Наш я – всемирный стал кумир;
Не верят страшному уроку,
Что дал нам допотопный мир…
Но млат предчувствия могучий
Уже стучит у врат сердец,
И взгляд пронзительный и жгучий
Наводит на детей Отец!..
Я пред Тобою
Что ж, Господи! я пред Тобою;
Суди меня – и не рази:
Влекомый чуждою судьбою
Я жизни пробегал стези;
То раб, то дерзкий самовольник,
То подчиняясь, то кичась,
Условьям жизни покорясь,
Я стал, не знаю чей, невольник!..
Я думал так, а поступал
Наоборот, совсем иначе;
Тебя любил и – огорчал!
То зоркий, то, как крот, незрячий,
По темным рылся я путям
И зарывался в мелочь жизни…
Еще я помнил об отчизне,
Еще был верен вышинам.
И часто, волю дав слезам,
Хотел бы их пролить рекою,
О том, чего достать не мог
Своей короткою рукою!
Но Ты премудр и дивен Бог!
Ты справедлив, – я пред Тобою!
Ты зришь – на скользкие стези
Влекусь я чуждой мне судьбою:
Суди ж меня – и не рази!!!
Молитва
Господи Боже! помилуй людей!
Господи Отче! помилуй детей,
Прости невольные их погрешенья!
Уже скрыпит
Наш утлый быт!
Везде разлит,
Везде кипит
Огонь великий очищенья.
Все грустны, все страждут;
Повсюду беды;
Чего-то все жаждут,
Какой-то воды.
Все в думах, – все ищут
И все не найдут,
А бури все свищут,
А тучи бегут.
Все войны, да войны;
Мир полон тревог,
Знать мы не достойны,
Знать кинул нас Бог.
Тут горе… Там горе,
Пожары, мятеж,
И реки и море,
Забыв свой рубеж,
Несутся в долины.
Когда ж, исполины!
В гордыни своей,
Вы, жертвы тревоги
И буйных страстей,
Вы скажете: «Боже,
Помилуй людей» –
И – «Господи Отче!
Помилуй детей?!»
Молись, душа
Молись, душа моя, молись!
И за молитвой возносись,
Оставя грусть и смуты долу,
Туда к надзвездному престолу,
Откуда веет сила сил
И свет неведомых светил
Струями чистыми стремится.
Лети туда, чтоб погрузиться
В тот светоносный океан;
Но возвратясь в земной туман
Из чудных тех разливов света,
Сюда, в земную область слез, –
Порадуй грустного поэта
Хоть ароматом горних роз!..
Ангелу-хранителю
Зачем слезой блестят подчас
Твои лазоревые очи?
Ах! ты не любишь нашей ночи,
Гостить не любишь ты у нас!
И ты грустишь, невольный житель
В густом тумане наших стран;
Но, добрый Ангел мой Хранитель,
Ты на земле не праздный житель –
Слепцу в вожатые ты дан!
Мне страшен край туманно-бурный,
И я люблю твой щит лазурный,
Твое румяное крыло;
Под ним душе моей тепло…
Как сердцу от тебя светло!..
Что ж делать, житель стран лазурных
Ты вынул сам из тайной урны,
Прощаясь с милой вышиной,
Убогий жребий мой печальный –
Он был наш перстень обручальный,
И ты живешь с тех пор со мной!..
Побудь еще здесь, Утешитель!
Над бездной жизни путь бежит
И зорко враг нас сторожит;
Не покидай меня, Хранитель!
Молитва Пресвятой Девы
Между солнцем и луною
Дева-Мать стоит,
И чудесной тишиною
Лик Ее блестит!..
А земля все мчится в бури,
С бурей суеты.
Погляди ж на нас, с лазури,
Пресвятая Ты!..
Погляди, как горе наше
Сушит жизни цвет:
Уж земного счастья в чаше,
Счастья капли нет!..
У Тебя ж блаженства море
И крылатых рой:
Услади ж нас грустных в горе
И в бедах покрой!
Утреннее чувство
Я рано поутру вставал,
Когда еще алело небо,
И душу гладную питал
Молитвы краткой сладким хлебом.
И в теплом воздухе потом,
Когда лучей и дня разливы
Златили лес, скалы и нивы,
Я в восхищении святом,
Без бурь, без помыслов, – свободный –
В каком-то счастье утопал,
И, мнилось, с воздухом вдыхал
Порыв к святому благородный –
И быть земным переставал!
Но суетливость пробуждалась,
И шум касался до меня…
И вдруг душа моя сжималась,
Как ветвь травы – нетронь-меня!
Жизни дорога
Чудное дело жизни дорога!
Пропасть да бездна: трудно без Бога!
Радостей светских ложны объятья!..
Ложны, неверны все предприятья,
Страсти заводят войны и пламя,
Бунты, вздувая, выставят знамя…
Кинемся к людям – люди в тревоге.
Где же покоя добудем мы?.. В Боге!
Есть у нас книга с Божиим Словом.
К ней обратимся: книга Святая –
К радостям рая дверь золотая!..
Лети
Лети, душа! к ногам Христа:
Его измучили тираны;
О! утопи свои уста
В Его целительные раны!
Пей жизнь из них – и принеси –
Подарок из страны небесной –
С собой хоть каплю крови честной,
И ею сердце ороси!
Легко нам все страстей пожары
Сей дивной каплей погасить –
Легко с ней все судьбы удары
И жизни все беды сносить!
Поклоны
1
Месяц в мутных облаках
Бледно серебрился,
На встревоженных волнах
Мой челнок носился.
2
Я молил: «Коль угожу
К пристани защитной,
Сто поклонов положу
С песнею молитной!..»
3
Буря взвыла… в корабле
Слышны плач и стоны;
А я цел в своем угле
И кладу поклоны…
Пища души
Лишь с утром звезд сокрылись рати,
Я, под шатром из ветл и ив,
Молитву кроткую свершив,
Начерпал в душу благодати.
О шумный град! не отнимай,
Что мне дало уединенье!
И ты, в душе благоговенье,
Святым огнем пылай! пылай!
Убежище
Пока пройдет нечестия пора
И вредные рассеются внушенья,
Зароемся в Учение Христа
И отсидимся в крепости терпенья!
Ответ пророков
1
Растут и высятся пороки,
Везде страстей победный клич.
Куда ж девались вы, пророки!
Где ваш огнепалящий бич?!
2
Мы говорим, но нам не внемлют,
Лелеяся в своих мечтах:
Над пропастью бездонной дремлют
Иль буйно пляшут на гробах!
Молитва и чаяние
О Господи! услышь меня:
Я жертва бед, я жертва горя;
От лютого тоски огня,
Из мутного сей жизни моря,
Меня исхить, меня спаси
И тихой влагой погаси
Страстьми возжженные пожары…
Тебя молю, Тебя зову:
На бедную мою главу
Так долго сыпались удары!..
Иссохли кости от тоски,
И сердце, как трава, засохло:
Я весь – безводные пески,
Я степь – в которой все заглохло…
На мир сквозь слезы я гляжу,
Кругом враждебные мне лица,
И я – напуганная птица, –
На кровле одинок сижу…
Шумит разгульных вереница:
То буйствуют мои враги…
Смеяся надо мной убогим,
Они засели под дороги
И путают мои шаги.
Под их свистящими лозами
Иду я, сжавшись, тих и нем,
И лишь размоченный слезами
Свой хлеб заплесневелый ем!..
Но Ты восстанешь, Боже правый!
Сказав злодею: «Замолчи!»
Своей великолепной славы
Наденешь светлые лучи
И, став с лазоревого трона,
Ты Сам пойдешь на глас Сиона,
И шум святых Твоих шагов,
Твои рокочущие грозы,
Спугнут с земли Твоих врагов:
И высушит все грусти слезы
Твоя высокая любовь.
Придет пора, когда народы
И, на челе племен, Цари,
Забыв былых невзгодий годы,
Прокляв раздор, покинув при,
С благоговеньем распрострутся
Пред именем Твоим Святым,
И веки новые начнутся,
И веком счастья золотым
В потомстве дальнем прозовутся…
И скажут: «Он приникнул Сам
С Своих небес на нашу землю
И рек народам и векам:
«Я голос угнетенных внемлю!
Я суд и правду вам принес
И всюду воцарю порядок,
И, за пролитье горьких слез,
Вам быт земной ваш станет сладок!..»
Ты сдержишь, Боже! Свой обет:
Вскипят и смоются народы,
Сгрызут, изранят зубы лет
Сей современный вид природы,
Изменят древности завет,
И все земные перепутья,
И небо разорвут в лоскутья,
Как старый кочевой намет!
Но Ты все Тот же – все Единый,
Превыше время и веков,
Отживших срочные годины;
Ряды дряхлеющих миров,
За их недуги и седины,
Отпустишь в вечность, на покой,
И тою ж Творческой рукой
Ты вычерпнешь из недр пространства
Другие, новые миры,
В условьях нового убранства.
И в эти дни зиждительной поры
Ты, распростерши с волей длани,
По высям заснуешь, как ткани,
Светлее прежних – Небеса!
И пересозданной Вселенной,
На нивах сея чудеса,
Один, в изменах неизменный,
Все будешь Царь и Властелин;
И тем же духом ураганов
Сдвигая глыбы океанов,
Недвижим будешь – Ты один!
1844
К Богу
Я не могу Тебя с холодностью любить
И говорить с Тобой безслезными очами;
Я не могу Тебя хвалить
Одними мертвыми словами:
Жизнь, жизнь во мне кипит,
Как многошумный ток весенний;
Душа зажглась, душа горит,
И грудь тесна от вдохновений…
Мой Бог! я в выраженьи слаб;
Я в пении косноязычен;
Земли отродие и раб,
Еще я небу не привычен…
Коснись Твой шестикрылый мне
Горящим углием языка![35]
Да совершит мне глас великий,
Да даст мне весть о вышине!
Давно земным засыпан прахом,
Таюсь, как червь, в земной тиши,
Одеян скорбию и страхом…
Но Ты тенета разреши –
И миг – и гость я над звездами
Родимых ангельских полей:
Там правда с горними судьями
Суд крепкий держит над землей.
<1826–1827>
Из поэмы «Карелия, или заточение Марфы Иоанновны Романовой»[36]
В пустыне в полночь я вставал
И пред Тобой, мой Бог, молился;
Свои грехи воспоминал
И мудрости Твоей дивился…
Как правы все Твои судьбы!
Они вращаются незримо,
А мы, страстей своих рабы,
Мы в вихрь сует неудержимо
И рвемся на свою беду!
Повсюду ум наш, сея хитрость,
Забыл, несчастный сей слепец,
Что сквозь его сквозную скрытность
Все зрит, все ведает Отец!..
В своих лукавых изворотах
Он хочет совесть заглушить
И им в размноженных заботах
Дни нашей жизни потопить.
Слышна, видна в час ночи совесть,
И в темноте ясней грехи:
И кто-то там, душой глухим,
О прежних днях заводит повесть:
О том, как люди в простоте,
Без мудрований, без изгиба,
Не бились грустно в суете,
Как в сеть уловленная рыба.
И говорит нам тайный глас:
«Пора вам Богу покориться,
И хоть немного, хоть на час
Покинуть ложь, престать гордиться,
Не изрывать друг другу ям…
Уже идет и близко к вам
Суда таинственное мреже!»
Но вы сказали: «Это ложь!
Все времена одни и те же,
Что предки делали, мы то ж!»
Но времена совокупляет
Судьи невидимая длань:
Уж на душах тоска, как дань,
Лежит и втайне их сгрызает!
Из поэмы «Иов»
Глава 3
Взглянул страдалец на друзей,
Привстал и ветхие одежды
Оправил… Но, себя страшась,
Поник главой на перси. Тяжко
Вздыхал скорбящий, и – он был,
Как кедр, надломленный грозою,
Ни мертвым, ни живым. – Но вдруг,
Отдавшись лютой скорби, громко
Осиплым гласом возопил:
«Погибни день, когда из чрева
На гибель вышел я на свет,
И ночь, которая сказала:
«Се, в чреве зачат человек!»
И я записан в книгу жизни!..
Угасни тот злосчастный день
Во тьме глухой и в сени смерти!
Да будет мрачен он, как полночь,
И душен, как полдневный зной! –
И ночь, в которую я зачат,
С тем днем, в который я рожден,
Изглади, Господи! изглади
Из книги тайныя Своей,
Из лет, из круга годового! –
И в той же ночи да не взойдут –
Утехи взоров – звезды неба
И миловидная луна!
С рассветом, свежестью богатым,
Заря! ты, в роскоши своей,
Не весели ее ни златом,
Ни пурпуром своих бровей!
Да будет ночь сия безплодна,
Да будет вся она – болезнь!..
Пусть темен, сумрачен, как бездны,
Повиснет свод над ней беззвездный!..
Да ни единая жена,
В часы погибельной той ночи,
Страдальца в чреве не зачнет! –
Не будь у той ночи прохлады!..
Да заклянет тот день, ту ночь,
Кто для заклятий мощь имеет,
Кто, тайным словом, в дебрях змей,
И, по глухим лесам, зверей,
Иль, с брега, лютых крокодилов
Скликать и заклинать умеет,
Кому дана наука та,
Кто, в час свой, древнего кита
Таинственно преодолеет!..
Зачем тот день, зачем – с той ночью
Мне дали свет увидеть сей?
Зачем я не родился мертвым?
Зачем не умер я – родясь?!.
Почто ты на свои колени
Меня, о матерь! приняла?
Почто лелеяла, ласкала,
Меня – младенца сберегала
И в детских играх и во сне?
Зачем молилась обо мне?!.
Почто меня питали перси?
Земли небывший населенец,
Зачем я в чреве не погиб,
Как недоношенный младенец?
Меня б закинуть, чтоб пропал
Я в пеленах, еще без смысла!
За то давно б уже я спал
Протяжным сном в глубоком лоне,
На общем сходбище – в земле!
Там все равны – рабы и князи:
Богач бок о бок с нищим лег;
Для всех один покой счастливый
Под хладным черепом земли!
Покинув троны, там легли
Цари, что в бранные тревоги
За славой гибнущей текли:
Вонзались в небо их чертоги
Из скал громадных на столпах;
Над прахом их – все стерлось в прах!.
И те, что золото холмили
И серебро в своих ларях,
Со мной бы рядом опочили…
Там нет насилий, чужд там страх;
Различья нет там земнородным;
Для узников – нет кандалов,
Нет кабалы там для рабов,
Никто не стонет от трудов…
Все – долгий отдых и свобода
У подземельного народа!
Прохладна за могилой сень!..
А здесь, а в сей палящей жизни,
В сей бездорожной темноте,
Мы только бродим, как слепые!..
Зачем ты светишь, Божий день?
Чтоб нам показывать, как люди
Томятся, плачут и грустят?
А я, – я мученик безвинный, –
Рыкаю громче гладных львов,
И, словно ток на дне кремнистом,
В моей груди кипит тоска; –
Полуистлевшему и нишу
Подаст – хлеб жизни чья рука?! –
Я воплем приправляю пищу,
Роняю слезы в питие!
Я трачу жизнь, теряю силу,
И сам себе свою могилу,
Тоскуя, вырыть бы я рад,
И гроб почел бы я за клад!..
Вот, други! вот мое бытье!
Он каменной налег горою
На перси мне, холодный страх:
Я весь им стиснут! Вот я вижу:
Чего боюсь… ко мне идет;
Чего содрогнусь… то надходит!
Горю и зябну… страшно!., страшно!!!
Изныли кости от тоски!..
Но разве я роптал доселе,
Под тяжким натиском скорбей? –
Не сохранял ли я молчанья,
Когда, въедаясь, прогрызал
Мой недуг гибнущее тело,
И видел кости я свои?
Ведь, я как камень был, – доколе
Меня прожег Господний гнев!..»
Поэма «Иов», как и «Карелия», создавалась во время ссылки и отражала многие черты личной жизни Федора Глинки. Первая глава появились в «Сыне Отечества» в 1827 году, в 1835-м он закончил поэму, но ее полный текст появился в печати лишь через четверть века. Все эти годы Федор Глинка тщетно пытался преодолеть запрет духовной цензуры на свою духовную поэму. В предисловии он рассказывал о своем нелегком пути, нашедшем от ражение в поэме:
«Было время, когда я считал себя гостем на веселом пиру жизни, мечты и надежды сулили неопытному блаженство неисчерпаемое, и неодолимым обаянием увлекали пришельца на шум и деятельность мира гражданского. В то время, в минуты отдохновения от дел, от волнений светских, не раз принимался я за книгу И о в а. Но книга лежала передо мною без жизни, как загадка без ключа, как древний иероглиф без объяснения. Над этой книгой, казалось мне, волновалось густое облако таинственности, сквозь которое тускло и в каком-то тумане видел я картину великих страданий, борения человека с судьбою, недуг, проникавший до мозгу костей страдальца, и скорбь безприметную. Но все оттенки этой необъятной скорби, этой тяжкой, продолжительной пытки, все стоны, все жалобы многострадального исчезали для меня среди шума жизни, в кипящих заботах мира.
Настало д р у г о е время, когда суетливый говор страстей и тревоги общественного заменились глубоким безмолвием пустыни. Медленный, единообразный ход времени в стране дикой, почти безлюдной, расположил душу к размышлению более спокойному, более правильному. В холодных объятиях действительности угасли пылкие мечтания юности, затихли тревожные волнения ума, и пробудилась кроткая жизнь сердца уединенного, как страна, его окружавшая. Тогда, на берегах величественных озер, – этих огромных зеркал, в которых отражалось небо севера, в местах, загроможденных обломками к а к о г о-т о древнего мира, – раскрыл я опять книгу И о в а и как изумился, не найдя в ней п р е ж н е й неясности! Эта книга, в которой открылись мне красоты Слова Божия, сделалась моим любимым чтением. Душа невольно сроднилась с страдальцем; века исчезли, расстояния не стало…»
Публикация поэмы затянулась на многие годы. В 1841 году во втором номере «Москвитянина» в разделе «Московские ученые и литераторы» появилось весьма характерное в этом отношении информационное сообщение: «Ф. Н. Глинка. Преложение книги Иова, труд шестилетний, лежит у него до сих пор без употребления. Мы не понимаем причины. Безнравственные и соблазнительные стихотворения, исполненные картин сластолюбия и сладострастия, печатаются и перепечатываются, а высокие красоты книг Церковных, которые внушали столько вдохновения нашим знаменитым литераторам от Симеона Полоцкого до Ломоносова, Державина, Дмитриева, Карамзина, сделались для нас совершенно неприступными. Отчего это?» Этот риторический вопрос остается без ответа и поныне…
В XX веке, как отмечают исследователи, «Иов» Федора Глинки нашел отражение в поэмах Велимира Хлебникова и Николая Заболоцкого. В XXI веке его религиозные и поэтические прозрения тоже ждут своих читателей и продолжателей.
Из поэмы «Таинственная капля»
Молитва
Прекрасен был тот палестинский день,
Когда с холмов бежала ночи тень
И неба край горел багряным глянцем,
Как девы лик стыдения румянцем…
Проснулся свеж и весел Божий мир;
Проснулся кедр, в горах многоветвистый,
Иссоп на ребрах скал и нард душистый,
И в зыбких каплях рос блеснул сафир,
И ангел пел, будя наземный мир,
За пеленой серебряной тумана…
Песнь ангела утра
«Курись, творения алтарь!
Хвали и пой Творца, вся тварь!
И стокорнистый лес Ливана,
И червь на днище океана,
И мраз, и лед, и зной, и хлад,
И вихрь, в песках степей, змеистый,
И жемчуг трепетный, росистый
На свежей утренней заре;
И шелест ветви под горою,
И говор рощей на горе;
Закат, под пурпурным пожаром,
И солнце, златолистным шаром,
Луна, в некованом сребре,
И звезд алмазный полк горе,
И тишь, и бури, в шуме яром…
Хвали и пой Творца, вся тварь!»
И все хвалило… все молилось,
Лилось, сливалось, возносилось!..
Природы Божьей голоса
Летели в Божьи небеса;
Молилось всякое дыханье;
И листьев шепот – ликованье;
Цветов молитва – аромат;
И музыка – ручьев журчанье,
Неслися дружно в горний град, –
Как песнь земли – земли моленье;
Велик и мал, и все творенье
Молилось, как одна семья…
На всех языках лепетали;
Долины эхом воздыхали,
И волны горного ручья
Молитву тайную шептали…
Ученики, в прекрасный этот час,
Когда душе так хочется излиться,
Сказали: «Что ж Ты не научишь нас,
Как должно нам, как лучше нам молиться?
Ведь мало ль что бывает с человеком?
Бывает вдруг, – встрепещется душа,
Как горлица, засаженная в клетку…
Так чем же тут тревогу успокоить,
Чем утолить души тоску и голод?!
Молитва же покоит и питает:
С ней верится, с ней так отрадно жить!
Бывает на душу ложится мрак,
А хочется ей к свету воскрилиться;
Но тут не знаешь, что сказать и как?
И просто мы… не знаем, как молиться?!!
Снабди же нас, на путь житейский терний,
Молитвой утренней, мольбой вечерней!..»
И Он измолвил им: «Молитесь так:
«Отче наш, иже еси на небесех, да святится
Имя Твое!.. Да будет царство Твое! и да будет
Воля Твоя как на небе, так на земле; и насущный
Хлеб наш подаждь Ты нам днесь, и долги нам остави Ты наши,
Так как и мы же долги должникам оставляем же нашим…
И в искушение нас не введи, от лукавства избави! –
Ибо Твое есть и царство, и сила, и слава вовеки! Аминь!..»
Прошли века, умчались поколенья;
Громадная в размерах колесница,
На ней же возсидит издревле время
С своей косой и молотом дробящим, –
Промчалася крест на крест по земле.
Под колесом ее хрустели кости
Раздавленных, истаявших народов;
Взмостилися могилы на могилы,
И города лежат под городами;
А дивная молитва все живет!..
Гнались за ней чудовища и звери:
Нечестие, пороки и разврат;
Но дивная, как жизнь в своих тайницах,
Убереглась в сокровищницах душ!
Века векам, с благоговеньем веры,
С рук на руки ее передавали…
И вот теперь и молятся, и славят,
И Бога в ней Отцом своим зовут;
И Царствие Его сзывает души,
А в Царствии Его – и тайна счастья!..
Чего ни делал человек земной,
Чтоб доискаться счастья на земле?
Забавы, роскоши, войны и славы
Он обыскал все тайные затворы:
Пенил моря, сближал пространства, горы
Подкапывал; и кость земли и жилы,
Разоблачив, безщадно рассекал,
Чтоб выцедить всю кровь их золотую!..
Он все следил, исследовал, познал
И, жаждой знать томим, искал, искал…
Но что ж? – Искомого не отыскал!..
Он, чародей, скликал и двигал страсти;
Пытливый ум допрашивал судьбу.
Безсмысленный боролся с вечным смыслом,
Тревожный, ад и небо возмущал;
Бунтующий, он зажигал пожары,
Чтоб осветить густую ночь земную,
И ощупью, под заревом кровавым,
Искал пути затерянного к счастью –
И не нашел его в земном безпутстве!..
Когда же звуки дикие сердец
В гармонию согласную сольются,
Молитвенно вздохнет к Отцу слепец,
И мраки дум тревожных пронесутся:
Тогда на плач души, на сердца стон,
Как тихая роса на Аэрмон,
И к нам сюда, на Божие подножье, –
Сойдет с небес святое Царство Божье, –
Обещанный сойдет желанный век…
И все сердца, и помыслы, и доли
В златой сосуд сольются Божьей воли;
И ангела увидит человек!..
И скажет ангел человеку: «Битва
Безсмыслия со смыслом решена;
Земля – страдалица – возрождена
И Царство Божье созвала – Молитва!..»
Сила молитвы
Был негде гордый судия
С челом надменным, медным:
Лелеял он свое раскормленное я,
Да чванился над бедным.
И сирая к нему вдова
Уж сколько раз вопила в страхе,
Когда седая голова
Ее пред ним лежала в прахе:
«Помилуй!., от тоски моей,
Угасну я у твоего порога!..»
Но не стыдился тот судья людей
И не боялся Бога!
Однако часто и все то ж
Внимая, хоть и гневно,
Он сам себе сказал: «Ну, что ж?
С ней мучиться ль вседневно?
Уж так и быть, вступлюсь и дам защиту ей!..»
Сказал, и скоро он и смело,
Судейской властию своей,
Устроил это вдовье дело…
Но если сделал так судья безсудный,
То можно ли впадать в унынье вам?!
Мольбой не будьте только скудны:
Толчите с криком в дверь… и Он,
Всеправосудный,
И Всеблагий, на клик откликнется вам Сам:
Заглянет глубоко на дно души томимой,
И все поняв без ваших букв и слов,
Исторгнет вас из жестких рук врагов
И оградит стеной необоримой!..
Поэма «Таинственная Капля» была создана в 1840-егоды, а опубликована лишь в 1861-м, но не в России, а в Берлине. Федор Глинка переслал ее Федору Тютчеву со словами: «С этой почтой посылаю Вашему превосходительству книгу в двух частях. По заглавию увидите, что это: «Таинственная Капля», та самая, которую Вы имели терпение слушать и выслушивать вместе с кн. П.А. Вяземским. Тогда читал я рукопись Вам как поэту и владельцу стиха сильного, звучного и всегда осмысленного, и Вы, – судия в полном смысле этого слова, – почтили меня отзывом благоволительным. Теперь посылаю русскую поэму, напечатанную в чужой стороне. От Вас зависит открыть ей дверь в отечество… Пропустите же сиротку на родину!., я уверен, что ничто не могло и не может погасить священного огня в поэтической душе Вашей, и по этой уверенности мой заветный экземпляр, мое заветное литературное произведение передаю в теплые Ваши руки». Тютчев, как и многие другие, слышал поэму и другие стихи Федора Глинки в авторском чтении в феврале 1850 года и направил ему письмо со словами: «…для чего вам их не напечатать?», что он и пытался сделать более десяти лет. «Таинственная Капля» была запрещена к печати духовной цензурой на том основании, что в поэме использовано апокрифическое сказание о разбойнике, вкусившем в младенчестве каплю молока Богоматери и раскаявшемся при распятии на кресте рядом с Кристом. Федор Тютчев возглавлял в это время Комитет иностранной цензуры, он не мог повлиять на решение духовной цензуры и «открыть ей дверь в отечество». Эта «дверь» продолжала оставаться «закрытой» до 1872 года, когда «Таинственная Капля» все-таки вошла в третий том Собрания сочинений Федора Глинки.
[26] В издание «Опытов священной поэзии», вышедшее в Петербурге в самом начале 1826 г., когда Федор Глинка был узником Петропавловской крепости, входило пятьдесят стихотворений. Оно было первым и единственным как в XIX, так и в XX веках. Через сорок с лишнем лет псалмы и молитвы 1815–1825 гг. были изданы в книге «Духовные стихи», которая вышла в 1869 г. в Москве как первый том трехтомного Собрания сочинений Федора Глинки, но далеко не все они входили в состав «Опытов...», являвшихся такой же цельной книгой, как появившиеся почти одновременно «Думы» Кондратия Рылеева. Журнальные публикации духовных стихов Федора Глинки и дум Рылеева появлялись в одних и тех же номерах «Полярной Звезды» и «Соревнователя». Это был своеобразный диалог двух поэтов, один из которых выражал горний, а второй – дольний мир.
[27] Впервые: «Соревнователь просвещения и благотворения» (СПб., 1822, № 3), под названием «Переложение псалма 93»
[28] Впервые: «Соревнователь просвещения и благотворения» (СПб., 1823, № 3), под названием «Переложение псалма 6».
[29] Впервые: «Полярная Звезда на 1824 год» (СПб., 1823).
[30] Впервые: «Полярная Звезда на 1823 год» (СПб., 1822). Одно из самых знаменитых стихотворений Федора Глинки и всей декабристской поэзии, строки из которого: «Рабы, влачащие оковы, высоких песен не поют!» – неоднократно использовались впоследствии и стали крылатой фразой.
[31] Впервые: «Новости литературы» (СПб.,1823, №14), под названием «Подражание псалмам».
[32] Впервые: «Соревнователь просвещения и благотворения» (СПб., 1824, № 5).
[33] Впервые: «Соревнователь просвещения и благотворения» (СПб., 1823, № 11), с подзаголовком «Подражание псалму 34».
[34] Впервые: «Соревнователь просвещения и благотворения» (СПб., 1823, №5).
[35] Сие выражение объясняется видением Исаии в 1-й главе сего пророка. (Примеч. Ф.Н. Глинки.)
[36] Самое значительное произведение Федора Глинки, созданное в петрозаводской ссылке – «Карелия», по частям публиковалось в журналах, а в 1830 г. вышло в Петербурге отдельным изданием. В рецензии на «Карелию» А.С. Пушкин отметил в «Литературной газете»: «Изо всех наших поэтов Ф.Н. Глинка, может быть, самый оригинальный». В основе поэмы – подлинные события времен смуты начала XVII в. В ней, помимо исторических, широко использованы фольклорно-этнографические материалы Олонецкого края. Правда, первооткрывателем «живого бытования» былин в том же самом Олонецком крае станет не губернатор Гавриил Державин и не советник губернского правления Федор Глинка, а «ссыльный студент» Петр Рыбников. Зато Державин описал знаменитый водопад Кивач, создал стихотворение «Буря» («Судно по морю носимо...») и переложение 146 псалма «Уповающему на свою силу», а Федор Глинка – поэму «Карелия» и «свободное подражание» библейской книге Иова. В четвертой части поэмы «Карелия» он, используя 76 псалом, воспроизводит монолог заонежского монаха.
Комментировать