Алексей Толстой
Толстой Алексей Константинович, граф (1817–1875) – поэт, драматург. Автор одного из самых популярных романсов «Средь шумного бала» (музыка П.И. Чайковского), исторического романа «Князь Серебряный», исторических драм «Смерть Иоанна Грозного», «Царь Федор Иоаннович», «Царь Борис», стихотворной сатиры «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева», создатель (вместе с двоюродными братьями Алексеем и Владимиром Жемчужниковыми) сатирического образа Козьмы Пруткова.
«Против течения» – так называется программное стихотворение Алексея Толстого, отразившее своеобразие его места в литературе и общественно-политической жизни того времени. Будучи крупным чиновником, а с 1856 года – флигель-адъютантом императора Александра II, он прилагал все усилия, чтобы добиться отставки. «Не дай мне, Феб, быть генералом, не дай безвинно поглупеть!» – восклицает он в стихотворной шутке. Опубликовав в некрасовском «Современнике» несколько подборок стихов и первую серию сатир Козьмы Пруткова, он приходит к выводу, что с Некрасовым и Чернышевским у него «разные пути». Сблизившись после разрыва с «Современником» с «Русской Беседой» и Иваном Аксаковым, он вскоре убеждается, что со славянофилами ему тоже не по пути. «Двух станов не боец, но только гость случайный» – так определит он свою «позицию». В 60-е годы обозначится и третий «стан». Фет, Аполлон Майков и Полонский объединятся в «тройственный союз», противопоставивший идеологическому примату («Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан…») идею «чистого искусства». В этот союз вошли А.Н. Апухтин, А.А. Голенищев-Кутузов, К.К. Случевский. Эстетика «чистого искусства» была ему наиболее близка, но и с «тройственным союзом» сближения не произошло. «Гляжу с любовью я на землю, но выше просится душа» – так выразит он свое отношение к поэтическому пантеизму адептов «чистого искусства». В одном из писем признается: «Я верю в Бога, и у меня не высокое мнение о разуме человеческом, и я не верю тому, что он называет возможным и невозможным – я верю больше тому, что я чувствую, чем тому, что я понимаю, так как Бог дал нам чувство, чтобы идти дальше, чем разум. Чувство – лучший вожак, чем разум, так же, как музыка совершеннее слова… Никогда и ничто не заставит меня роптать на Бога, в которого я верую всецело и безгранично».
В 1938 году в Берлине вышла книга Иоанна (Шаховского) «Пророческий дух в русской поэзии. Лирика Алексея Толстого», которую с полным основанием можно назвать этапной в трактовке лирики не только Алексея Толстого, но и всей поэзии второй половины XIX века. «Не будет преувеличением сказать, – отмечал Иоанн (Шаховской), – что Алексей Толстой, несмотря на весь исторический почет, окружающий его имя, замолчен в русской критике. В лучшем случае он не понят, несмотря на свою классическую ясность. Есть особые литературно-нравственные грехи… Таким грехом русской литературной критики и составителей учебных пособий по русской словесности было непонимание, вследствие внутреннего неприятия, большого русского национального поэта-пророка». Внешне признанный «классиком», но оставленный почти лишь для одних детских полок, Алексей Толстой был певцом живой души человеческой и трепетной души мира – перед Агнцом Божьим». Основную причину такого внутреннего неприятия Иоанн (Шаховской) видел в «религиозной слепоте ведущего слоя русской интеллигенции», подчеркивая: «Толстой был реалист, но не плоти, а духа. Вернее – плоти, преображенной духом». И далее: «Подчас кажется, что неисправимые русские шестидесятники (время идеологически наиболее жуткое в истории русского просвещения) потому не любили А.Толстого, что он на их материалистическое мировоззрение шел непоколебимой реалистичностью своей веры. Они скорее простили бы ему какой угодно спиритуализм или романтизм, но реализма духа ему простить не могли». В лирике Толстого он особо выделяет «Иоанна Дамаскина»: «Венец поэтического миросозерцания и жизненного исповедания Алексея Толстого: поэма «Иоанн Дамаскин». Более великого поэтически-христианского произведения нет в русской литературе. Это высшее выражение гимнической, или гимнологической, культуры человеческой». Ко всему сказанному Иоанном (Шаховским) можно лишь добавить, что русской критике еще предстоит исправлять свои литературно-нравственные грехи как перед Алексеем Толстым, так и перед другими национальными поэтами-пророками, прежде всего Ф едором Тютчевым и Алексеем Хомяковым.
Благовест
Среди дубравы
Блестит крестами
Храм пятиглавый
С колоколами.
Их звон призывный
Через могилы
Гудит так дивно
И так уныло!
К себе он тянет
Неодолимо,
Зовет и манит
Он в край родимый,
В край благодатный,
Забытый мною, –
И, непонятной
Томим тоскою,
Молюсь и каюсь я,
И плачу снова,
И отрекаюсь я
От дела злого;
Далеко странствуя
Мечтой чудесною,
Через пространства я
Лечу небесные,
И сердце радостно
Дрожит и тает,
Пока звон благостный
Не замирает…
1840-е годы
Романсы М.И. Бернарда (1871), К.Ф. Альбрехта, трехголосный женский хор (1882).
* * *
Господь, меня готовя к бою,
Любовь и гнев вложил мне в грудь,
И мне десницею святою
Он указал правдивый путь;
Одушевил могучим словом,
Вдохнул мне в сердце много сил,
Но непреклонным и суровым
Меня Господь не сотворил.
И гнев я свой истратил даром,
Любовь не выдержал свою,
Удар напрасно за ударом
Я отбивая устаю.
Навстречу их враждебной вьюги
Я вышел в поле без кольчуги
И гибну раненный в бою.
<1857>
* * *
Горними тихо летела душа небесами,
Грустные долу она опускала ресницы;
Слезы, в пространство от них упадая звездами,
Светлой и длинной вилися за ней вереницей.
Встречные тихо ее вопрошали светила:
«Что ты грустна? и о чем эти слезы во взоре?»
Им отвечала она: «Я земли не забыла,
Много оставила там я страданья и горя.
Здесь я лишь ликам блаженства и радости внемлю,
Праведных души не знают ни скорби, ни злобы –
О, отпусти меня снова, Создатель, на землю,
Было б о ком пожалеть и утешить кого бы!»
<1858>
Вариация на тему «Ангела» М.Ю. Лермонтова. Романсы П.И. Чайковского (1881), М.П. Мусоргского (1882), Н.А. Римского-Корсакова (1883), А.С. Аренского (1903), П.Г. Чеснокова, женский или детский хор (1910), и других композиторов.
* * *
Я задремал, главу понуря,
И прежних сил не узнаю;
Дохни, Господь, живящей бурей
На душу сонную мою.
Как глас упрека, надо мною
Свой гром призывный прокати,
И выжги ржавчину покоя,
И прах бездействия смети.
Да вспряну я, Тобой подъятый,
И, вняв карающим словам,
Как камень от удара млата,
Огонь таившийся издам.
<1858>
Из поэмы «Иоанн Дамаскин»
* * *
Благословляю вас, леса,
Долины, нивы, горы, воды!
Благословляю я свободу
И голубые небеса!
И посох мой благословляю,
И эту бедную суму,
И степь от краю и до краю,
И солнца свет, и ночи тьму,
И одинокую тропинку,
По коей, нищий, я иду,
И в поле каждую былинку,
И в небе каждую звезду!
О, если б мог всю жизнь смешать я,
Всю душу вместе с вами слить!
О, если б мог в свои объятья
Я вас, враги, друзья и братья,
И всю природу заключить!
Как горней бури приближенье,
Как натиск пенящихся вод
Теперь в груди моей растет
Святая сила вдохновенья.
Уж на устах дрожит хвала
Всему, что благо и достойно, –
Какие ж мне воспеть дела?
Какие битвы или войны?
Где я для дара моего
Найду высокую задачу?
Чье передам я торжество
Иль чье падение оплачу?
Блажен, кто рядом славных дел
Свой век украсил быстротечный;
Блажен, кто жизнию умел
Хоть раз коснуться правды вечной;
Блажен, кто истину искал,
И тот, кто, побежденный, пал
В толпе ничтожной и холодной
Как жертва мысли благородной!
Но не для них моя хвала,
Не им восторга излиянья!
Мечта для песен избрала
Не их высокие деянья!
И не в венце сияет он,
К кому душа моя стремится;
Не блеском славы окружен,
Не на звенящей колеснице
Стоит он, гордый сын побед;
Не в торжестве величья – нет, –
Я зрю его передо мною
С толпою бедных рыбаков;
Он тихо, мирною стезею,
Идет меж зреющих хлебов;
Благих речей своих отраду
В сердца простые он лиет,
Он правды алчущее стадо
К ее источнику ведет.
Романс П. И. Чайковского (1881).
* * *
Зачем не в то рожден я время,
Когда меж нами, во плоти,
Неся мучительное бремя,
Он шел на жизненном пути!
Зачем я не могу нести,
О мой Господь, Твои оковы,
Твоим страданием страдать,
И крест на плечи Твой приять,
И на главу венец терновый!
О, если б мог я лобызать
Лишь край святой Твоей одежды,
Лишь пыльный след Твоих шагов,
О мой Господь, моя надежда,
Моя и сила и покров!
Тебе хочу я все мышленья,
Тебе всех песней благодать,
И думы дня, и ночи бденья,
И сердца каждое биенье,
И душу всю мою отдать!
Не отверзайтесь для другого
Отныне вещие уста!
Греми лишь именем Христова,
Мое восторженное слово!
Романс Н.Н. Амани (1903).
* * *
…И неподвижно долго он стоял,
Безмолвно опустив на землю очи,
Как будто бы ответа он искал,
Но отвечать недоставало мочи.
И начал он: «Моих всю бодрость сил,
И мысли все, и все мои стремленья –
Одной я только цели посвятил:
Хвалить Творца и славить в песнопеньи.
Но ты велишь скорбеть мне и молчать –
Твоей, Отец, я повинуюсь воле:
Весельем сердце не взыграет боле,
Уста сомкнет молчания печать.
Так вот где ты таилось, отреченье,
Что я не раз в молитвах обещал!
Моей отрадой было песнопенье,
И в жертву Ты, Господь, его избрал!
Настаньте ж, дни молчания и муки!
Прости, мой дар! Ложись на гусли, прах!
А вы, в груди взлелеянные звуки,
Замрите все на трепетных устах!
Спустися, ночь, на горестного брата
И тьмой его от солнца отлучи!
Померкните, затмитесь без возврата,
Моих псалмов звенящие лучи!
Погибни, жизнь! Погасни, огнь алтарный!
Уймись во мне, взволнованная кровь!
Свети лишь ты, небесная любовь,
В моей ночи звездою лучезарной!
О мой Господь! Прости последний стон,
Последний сердца страждущего ропот!
Единый миг – замрет и этот шепот,
И встану я, Тобою возрожден!
Свершилось. Мрака набегают волны.
Взор гаснет. Стынет кровь. Всему конец!
Из мира звуков ныне в мир безмолвный
Нисходит к вам развенчанный певец!»
* * *
Колоколов унылый звон
С утра долину оглашает.
Покойник в церковь принесен;
Обряд печальный похорон
Собор отшельников свершает.
Свечами светится алтарь,
Стоит певец с поникшим взором,
Поет напутственный тропарь,
Ему монахи вторят хором:
Тропарь
«Какая сладость в жизни сей
Земной печали непричастна?
Чье ожиданье не напрасно?
И где счастливый меж людей?
Все то превратно, все ничтожно,
Что мы с трудом приобрели, –
Какая слава на земли
Стоит тверда и непреложна?
Все пепел, призрак, тень и дым,
Исчезнет все как вихорь пыльный,
И перед смертью мы стоим
И безоружны и безсильны.
Рука могучего слаба,
Ничтожны царские веленья –
Прими усопшего раба,
Господь, в блаженные селенья!
Как ярый витязь смерть нашла,
Меня как хищник низложила,
Свой зев разинула могила
И все житейское взяла.
Спасайтесь, сродники и чада,
Из гроба к вам взываю я,
Спасайтесь, братья и друзья,
Да не узрите пламень ада!
Вся жизнь есть царство суеты,
И, дуновенье смерти чуя,
Мы увядаем, как цветы, –
Почто же мы мятемся всуе?
Престолы наши суть гроба,
Чертоги наши – разрушенье, –
Прими усопшего раба,
Господь, в блаженные селенья!
Средь груды тлеющих костей
Кто царь? кто раб? судья иль воин?
Кто царства Божия достоин?
И кто отверженный злодей?
О братья, где сребро и злато?
Где сонмы многие рабов?
Кто есть убогий, кто богатый?
Все пепел, дым, и пыль, и прах,
Все призрак, тень и привиденье –
Лишь у тебя на небесах,
Господь, и пристань и спасенье!
Исчезнет все, что было плоть,
Величье наше будет тленье –
Прими усопшего, Господь,
В твои блаженные селенья!
И Ты, предстательница всем!
И Ты, заступница скорбящим!
К Тебе о брате, здесь лежащем,
К Тебе, святая, вопием!
Моли божественного Сына,
Его, Пречистая, моли,
Дабы отживший на земли
Оставил здесь свои кручины!
Все пепел, прах, и дым, и тень!
О други, призраку не верьте!
Когда дохнет в нежданный день
Дыханье тлительное смерти,
Мы все поляжем, как хлеба,
Серпом подрезанные в нивах, –
Прими усопшего раба,
Господь, в селениях счастливых!
Иду в незнаемый я путь,
Иду меж страха и надежды;
Мой взор угас, остыла грудь,
Не внемлет слух, сомкнуты вежды;
Лежу безгласен, недвижим,
Не слышу братского рыданья,
И от кадила синий дым
Не мне струит благоуханье;
Но вечным сном пока я сплю,
Моя любовь не умирает,
И ею, братья, вас молю,
Да каждый к Господу взывает:
Господь! В тот день, когда труба
Вострубит мира преставленье, –
Прими усопшего раба
В твои блаженные селенья!»
* * *
Воспой же, страдалец, воскресную песнь!
Возрадуйся жизнию новой!
Исчезла коснения долгая плеснь,
Воскресло свободное слово!
Того, кто оковы души сокрушил,
Да славит немолчно созданье!
Да хвалят торжественно Господа сил
И солнце, и месяц, и хоры светил,
И всякое в мире дыханье!
Блажен, кому ныне, Господь, пред Тобой
И мыслить и молвить возможно!
С безтрепетным сердцем и с теплой мольбой
Во имя Твое он выходит на бой
Со всем, что неправо и ложно!
Раздайся ж, воскресшая песня моя!
Как солнце взойди над землею!
Расторгни убийственный сон бытия
И, свет лучезарный повсюду лия,
Громи, что созиждено тьмою!
<1858>
Музыка А.К. Чертковой («Воскресная песнь», 1907).
Поэма «Иоанн Домаскин» была впервые опубликована в «Русской Беседе» (1859, № 1) после задержки Цензурным комитетом уж е отпечатанного номера. Иван Аксаков отказался изъять поэму, и судьба ее р ешалась в Главном управлении цензуры. «Вот что я должен ответить по поводу «Св. Иоанна Дамаскина», – писал А.К. Толстой о замечаниях цензуры. – Те, кто говорит, что для своей песни он должен был бы взять иной мотив, нежели тот, какой он взял, просто не читали его жизни. Пусть они откроют Четьи-Минеи – они увидят, что все было так, как я описал… Они также увидят, что речь Богородицы была длиннее, чем сделана у меня». В другом письме он заявлял по этому же поводу: «Со всех сторон я слышу упреки, будто в «Св. Иоанне Дамаскине» отступил от предания, а это я со всей решительностью отвергаю и приглашаю всех сомневающихся прочитать его, что и положит конец спору». Эти недоумения были вызваны тем, что А.К. Толстой положил в основу поэмы житие богослова и автора церковных песнопений Иоанна Дамаскина (VII – VIII вв.) не из «Великих Четьих-Миней» митрополита Макария, а более позднюю обработку Димитрия Ростовского, которая тоже считалась канонической, но существенно отличалась от макарьевской. Цитаты и реминисценции из «Иоанна Дамаскина» использованы в рассказах Н. С. Лескова «Интересные мужики», «Фигура», в романе «На ножах». П. И. Чайковский записал в дневнике 28 февраля 1886 года: «За чаем вздумал читать Алексея Толстого, и «Дамаскин» и «Грешница» заставили меня неожиданно пролить много слез». В конце XIX – начале XX века поэма вошла в репертуар публичных и домашних литературных вечеров, что нашло отражение в «Вишневом саде» (начальник станции читает «Грешницу» на вечере у Раневской) и в рассказах А.П. Чехова «Лишние люди» (поэму декламирует артист-любитель Смеркалов), «Учитель словесности» (поэму читает нараспев Шебалдин), «Либеральный душка». На сюжет поэмы Г. И. Семирадский написал картину «Христос и грешница» (1873). Музыкальной классикой стал романс П.И. Чайковского «Благословляю вас, леса…» (1881), к поэме обращались С.И. Танеев, Вас. С. Калинников, Э.Я. Длусский, М Л Языков, В. А. Золотарев и другие композиторы.
Пантелей-целитель
Пантелей-государь ходит по полю,
И цветов и травы ему по пояс,
И все травы пред ним расступаются,
И цветы все ему поклоняются.
И он знает их силы сокрытые,
Все благие и все ядовитые,
И всем добрым он травам, невредныим,
Отвечает поклоном приветныим,
А которы растут виноватые,
Тем он палкой грозит суковатою.
По листочку с благих собирает он,
И мешок ими свой наполняет он,
И на хворую братию бедную
Из них зелие варит целебное.
Государь Пантелей!
Ты и нас пожалей,
Свой чудесный елей
В наши раны излей,
В наши многие раны сердечные;
Есть меж нами душою увечные,
Есть и разумом тяжко болящие,
Есть глухие, немые, незрящие,
Опоенные злыми отравами, –
Помоги им своими ты травами!
А еще, государь, –
Чего не было встарь –
И такие меж нас попадаются,
Что лечением всяким гнушаются.
Они звона не терпят гуслярного,
Подавай им товара базарного!
Все, чего им не взвесить, не смеряти,
Все, кричат они, надо похерити;
Только то, говорят, и действительно,
Что для нашего тела чувствительно;
И приемы у них дубоватые,
И ученье-то их грязноватое,
И на этих людей,
Государь Пантелей,
Палки ты не жалей,
Суковатыя!
Февраль 1866 г.
Впервые: «Русский Вестник» (1866, № 9) с датой «Рим, 20 февраля 1866г.». «Пантелей-целитель» был воспринят многими современниками как прямой вызов революционерам-шестидесятникам, в особенности заключительные строки: «…И на этих лю дей, // Гусударь Пантелей, // Палки ты не жалей // Суковатыя!» А. К. Толстого надолго заклеймили как «автора Пантелея». Музыка В.М. Орлова (1896), С.В. Рахманинова, смешанный хор (1901), И Г. Чеснокова, смешанный хор без сопровождения (1907).
Комментировать