Иван Клюшников
Клюшников Иван Петрович (1811–1895) – поэт, прозаик. В 1832 году, ко времени поступления в Московский университет Константина Аксакова, он, как и Василий Красов, его заканчивал. Пятнадцатилений Аксаков оказался в кружке Станкевича не с начинающими, а вполне зрелыми поэтами, пользовавшимися определенной известностью в университетской среде. Гораздо большей, чем своекошный студент Михаил Лермонтов, который за годы учебы в университетском Благородном пансионе (1828–1830) и самом университете (1830–1831) не опубликовал, да и вряд ли показал сокурсникам свои стихи, в то время как Василий Красов, еще будучи студентом, дебютировал в «Телескопе» с исторической поэмой «Куликово поле». «Лермонтов был когда-то короткое время моим товарищем по университету», – напишет Красов А.А. Краевскому в июле 1841 года, еще не зная о роковой дуэли. Иван Клюшников в эти же студенческие годы прослыл каламбуристом, по рукам ходили его эпиграммы и пародии, сатирическое «Обозрение всеобщей истории». Друзьям рассказывал о своем замысле «пасквиля на все человечество». Из научных дисциплин он более всего интересовался не философией, как почти все остальные, а историей. Подготовил для поступления в университет дворянского недоросля Ивана Тургенева, которому, надо думать, нравилась способность его репетитора «рассказывать о людях и делах отдаленного прошлого, будто самовидец, как бы о лично пережитом» (таким запомнился «кружковцу» Михаилу Каткову). Над философскими штудиями своих друзей подтрунивал. Станкевич жаловался Михаилу Бакунину: «С адской усмешкою смотрит он на мою попытку отыскать счастье в идее всеобщей жизни и говорит: жаль Николаши!» В его адской усмешке волей-неволей встает образ лермонтовского «Демона», вторая редакция которого была создана как раз в 1830 году, но Клюшников мог и не знать этой поэмы. Они выражали одно и то же явление демонизма своей эпохи, который все-таки удалось преодолеть и Лермонтову, и Клюшникову.
В 1838 году друзья по кружку Станкевича стали свидетелями глубокой духовной драмы Клюшникова, разрешившейся, как отмечал Василий Боткин, «сменой скептических неисчерпаемых фантазий» на «глубокое, нравственное религиозное чувство». О своем духовном возрождении он поведует и сам в «Ночной молитве», созданной одновременно с другими лирическими стихами.
До 1838 года он не написал ни одного лирического стихотворения. Поэзия пришла к нему с покаянием: «Давно, давно в грязи земных страстей // Я затопил святые побужденья…» От былой меланхолии, отчаяния не осталось и следа. По свидетельству Белинского, «он стал здоров, светел, остер до невозможности, начал писать прекрасные стихи». Наиболее значительными были его публикации, появившиеся в «Отечественных Записках» благодаря Белинскому, который, переехав из Москвы в Петербург, привел в журнал свою «обойму» авторов, в которую, наряду с Лермонтовым, Алексеем Кольцовым и Василием Красовым, вошел и Клюшников, что, в свою очередь, и вызвало реплику «Сына Отечества»: «Выходит, что поэтов настоящих у нас только четыре: г-да Лермонтов, Кольцов, Красов и Θ. Иван Клюшников подписывал свои стихи, как отметят современники, «таинственной Θ» (т.е. «фитой», буквой греческого слова, «феос» – Бог), что, конечно, тоже было не случайно. Он ощущал себя вестником, посланником Бога.
Это был звездный час Клюшникова и Василия Красова. Но уже вскоре Клюшников разрывает все отношения с Белинским. Причин для разрыва было более чем достаточно. Клюшников, как отмечали его друзья, «восстал» на Белинского, Боткина, Бакунина, выразив свой протест в эпистолярных «проповедях» (увы, не сохранившихся), адресованных Белинскому, а Белинский в свою очередь настолько «охладел» к его стихам, как, впрочем, и Василия Красова, что в 1843 году писал их общему университетскому другу В.П. Боткину: «Мне стыдно вспоминать, что некогда я думал видеть на голове своей терновый венок страдания, тогда как на ней был просто шутовской колпак с бубенчиками. Какое страдание, если стишонки Красова и Θ были фактом жизни и занимали меня как вопросы жизни и смерти? Теперь иное: я не читаю стихов (и только перечитываю Лермонтова, все более и более погружаясь в бездонный океан его поэзии), и когда случается пробежать стихи Фета или Огарева, я говорю: «Очень хорошо, но как же не стыдно тратить времени и чернил на такие вздоры?»» Но у этого разрыва были и другие причины. Алексей Кольцов, Василий Красов тоже восстали. Белинский не смог вылепить их по своим лекалам. Обращение к религии Клюшникова Белинский воспринимал точно так же, как позднее «Переписку с друзьями» Гоголя, но и ответная реакция Клюшникова была гоголевской. Клюшников не сжигал своих стихов, он заживо похоронил самого себя.
В 1843 году Клюшников уехал в свое родовое имение на Украине и вновь вернулся в Москву лишь в… 1880 году, как скажет современник, «будто с того света».
Пройдет еще три года, и ровно через сорок лет после добровольного затворничества, в «Русском Вестнике» состоится его новый поэтический дебют. Бывший «кружковец» Михаил Катков опубликовал в своем журнале пять стихотворений Ивана Клюшникова. Они впервые вышли не под криптонимом, а под его собственным именем.
О причинах своего ухода из литературы он скажет в стихотворении 1839 года «Собирателям моих элегий»:
…Моя печаль – семейная могила.
Чужим нет дела до нее.
Пусть я один оплачу все, что было
И что теперь уж не мое.
Вам дик мой плач! – То голос тяжкой муки,
То отголосок светлых дней.
Зачем же вам разрозненные звуки
Души растерзанной моей?
Оставьте их! от скорби, от роптанья
Я исцелюсь скорей в тиши
И заглушу нестройный вопль страданья
Святой гармонией души.
В стихотворной сказке 1880 года перед нами предстает уже совершенно иная картина. Поэт обращается к самому себе и к своим друзьям:
…Нет! не мечтать, а терпеливо
И честно дело жизни совершить.
Вопрос не в том, чтоб быть счастливым,
Но чтоб достойным счастья быть:
Из сердца выбить наважденья,
Наукой ум освободить,
Святое в жизни обновленье
Святою битвою купить;
Ко счастью путь один – молитва
И слово вечное Христа,
И здесь одна святая битва –
С собой под знаменем креста.
Его поздний цикл открывается стихотворением «Перед иконой Матери Всех Скорбящих», которое, как и ранняя «Ночная молитва», вне всякого сомненья, можно отнести к числу лучших образцов русской молитвенной поэзии.
Ночная молитва[104]
Давно, давно в грязи земных страстей
Я затопил святые побужденья,
И редко видятся мне светлые виденья
Дней светлых юности моей.
Душа болит… Пороком и сомненьем
Омрачена святыня красоты.
Я не молюсь – с расчетом и с презреньем
Влача ярмо житейской суеты.
Но иногда, в часы безмолвной ночи,
Былого призраки окрест меня встают,
И ангел первых дней глядит мне грустно в очи,
И голос совести зовет меня на суд.
И мнится, мне святыня недоступна,
Мои мольбы противны небесам,
Вся жизнь моя позорна и преступна,
Я обречен страданью и грехам.
Там ад грозит ужасною картиной,
Здесь совесть – истин вечная скрижаль, –
И я в слезах паду пред Магдалиной
И выплачу души моей печаль!
И оживут молитвы чудной силой,
В душе любовь, и вера, и покой, –
И чист и светел, образ неземной
Горит во мгле, и голос милой
Звучит отрадно надо мной,
Как панихида над могилой, –
И я мирюсь и с небом, и с землей!
<1838>
Утренний звон[105]
Они звучат, торжественные звуки,
В ночной тиши им глухо вторит даль,
Душа болит, полна заветной муки,
Мне грудь теснит знакомая печаль.
И плачу я горячими слезами,
И в памяти унылой чередой
За днями дни и годы за годами
Печальные проходят предо мной.
Миг счастия, миг краткий сновиденья,
Жизнь сердца – жизнь у сердца отняла.
Моя тоска не знала разделенья,
Моя любовь привета не нашла.
Ни сладких слез свиданья, ни разлуки
Горячих слез нет в памяти моей,
Умру один, как сладостные звуки
Печально мрут в безмолвии ночей.
Зачем я жил?.. Безумное роптанье!
Дитя! о чем так горько плачу я?
Все благо здесь – и скорби и страданья
Святой закон другого бытия!
Восток горит… Готовься, сердце, к битве!..
Пошли мне, Боже, веру чистых дней!
Внемли, Господь, внемли моей молитве,
Благослови тоску души моей!
Благослови души моей страданья,
Святой надеждой оживи мне грудь,
И отжени туманные мечтанья,
И дай любовь, да озарит мой путь!
<1839>
Романс Л. Ф. Лангерома.
Жизнь
Дар мгновенный, дар прекрасный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Ум молчит, а сердцу ясно:
Жизнь для жизни мне дана.
Все прекрасно в Божьем мире:
Сотворимый мир в нем скрыт.
Но он в храме, но он в лире,
Но он в разуме открыт.
Познавать его в творенье,
Видеть духом, сердцем чтить –
Вот в чем жизни назначенье,
Вот что значит в Боге жить!
<1840>
Впервые:»Отечественные Записки» (1840, № 10). На знаменитое пушкинское стихотворение «Дар напрасный, дар случайный…», созданное в 1828году, митрополит Филарет ответил стихотворением «Не напрасно, не случайно // Ж изнь от Бога мне дана…». В 1840 году Иван Клюшников продолжил этот поэтический диалог о смысле и цели жизни.
Пред иконой Матери всех скорбящих[106]
Здесь мать скорбящих – дивная картина!
Художник воплотил святую благодать –
Смерть крестную Божественного Сына
Божественно оплакивает мать.
Она в слезах – то слезы умиленья,
То скорбь пречистая души святой,
А на устах улыбка примиренья
И торжества победы над собой.
Любовь! Любви таинственная сила –
Могучий врач печалей и скорбей!
Все поняла Она, и все простила,
И молится – Святая! – за людей.
Века уж льются слезы неземные,
В них мировая скорбь горит,
И катятся как перлы дорогие
На дольный прах с Божественных ланит.
Я здесь один, главой склоняюсь в прахе,
Едва дерзая на Нее взглянуть,
В немой тоске и в безпредметном страхе,
Волнующем мою больную грудь:
В укор мне льются слезы те святые!
Свое паденье смутно сознаю,
И чудится, что перлы дорогие
Впиваются в больную грудь мою.
И плачу я, и струны золотые
Моей души, чуть слышные, звучат:
То звуки детства – милые, святые,
Когда я был душою чист и свят.
Гляжу вперед с волненьем и тоскою,
С волненьем и тоской гляжу назад –
Пред Божеством, пред жизнью, пред собою
Я виноват, я страшно виноват!
Я блудный сын! Ни кровью отчей нивы,
Ни даже потом я не оросил;
Раб суеты, лукавый и ленивый,
Я Отчий дар безумно расточил.
Кумиров черни к грязному подножью,
Не веря в них, я голову клонил.
Насквозь грехом, насквозь пропитан ложью,
Грешил и плакал, плакал и – грешил.
Я обуян – и нет мне оправданья!
А дни бегут, и в сердце стынет кровь!
Все ложь! все ложь! И рабские страданья,
И рабский гнев, и рабская любовь,
И рабский страх перед законной битвой,
И рабский бунт– безумия печать!
Спаси меня святой Твоей молитвой
И научи безропотно страдать!
Я пережил все помыслы земные.
И нищий духом Богу предстаю…
Мне слез! Мне слез! Пусть перлы дорогие
Мне исцелят больную грудь мою!
Спаси меня! Дай слезы умиленья
И мир души – безумства след стереть!
И разум дай – любить Твои веленья,
Свободным жить! Свободным умереть!
<1880>
Комментировать