Алексей Хомяков
Хомяков Алексей Степанович (1804–1860) – поэт, философ. Его личность во многом сродни выдающимся титанам эпохи Возрождения: он был поэтом, публицистом, философом, богословом, боевым офицером, медиком, архитектором, живописцем, спортсменом-охотником, миссионером, рачительным помещиком. Его цельность, последовательность, глубокая эрудиция, блестящий полемический дар, искренняя любовь к России признавались даже такими его противниками, как А.И. Герцен, Н.Г. Чернышевский. В противоборстве славянофилов и западников 40–50-х годов XIX века ему принадлежит центральная роль.
Учение Хомякова пронизано религиозным духом, он, как подчеркивал В. Зеньковский, – в подлинном смысле слова «христианский философ», ибо он исходит из христианства». Но Хомяков был не только христианским философом, но и христианским поэтом. Современный исследователь И. Андреев отмечает: «Поэтическое творчество Хомякова представляет собой совершенно особое явление в русской и мировой литературе. Оно отражает в художественных образах всю его личность, особенно же его глубокую религиозную мысль. Поэтому Хомяков может быть назван поэтом религиозной мысли». Хомякова-поэта обычно сравнивают с Тютчевым, он, вне всякого сомнения, принадлежит к тютчевской плеяде. Но есть между ними и различие. Об этом писал сам Хомяков: «Без притворного смирения я знаю про себя, что мои стихи, когда хороши, держатся мыслью, т.е. прозатор везде проглядывает и, следовательно, должен задушить стихотворца. Он же насквозь поэт (durch und durch). У него не может иссякнуть источник поэтический. В нем, как в Пушкине, как в Языкове, натура античная в отношении к художеству». Тютчев скажет о том же по-тютчевски емко: «Мысль изреченная есть ложь». Но прозатор не задушил Хомякова-лирика, а придал черты высокого одического стиля, который особенно характерен для его поэзии. Иван Аксаков писал: «Такое слово дается в награду целой жизни, прожитой свято, в подвигах мысли и молитвы».
В наше время, наверстывая упущенное, исследователи уделяют немало внимания жизни и творчеству Хомякова, о чем можно судить по двухтомнику «А.С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист» (М., 2007), но лишь в статье Т.А. Кошемчук «Мир и человек в поэзии А.С. Хомякова: аспекты христианского миросозерцания», по сути, впервые рассматривается одна из главных и нерешенных проблем Хомякова как религиозного поэта. «В целом Хомякову-поэту исследователи уделяли немало внимания, – пишет по этому поводу Т.А. Кошемчук. – Христианские аспекты его поэтического мира в критике дореволюционной и эмигрантской были затронуты лишь в общих чертах, в советскую эпоху и вовсе замалчивались. К творчеству Хомякова, как и А. К. Толстого, чтобы сделать его хоть в какой-то мере приемлемым для атеистического литературоведения, применялись понятия, ставшие обязательными, но своего рода ложными идолами… Если в советскую эпоху в литературоведении тезис о пантеизме поэтов-любомудров был общим местом, то в настоящее время – по инерции – сохраняет свою силу. Лишь в последние годы появились работы, в которых указывается на христианское начало в мировоззрении Ф.И. Тютчева и о пантеизме уже не упоминается вовсе или говорится вскользь, но о Хомякове-поэте попрежнему нет серьезного исследования».
Заря
В воздушных высотах, меж нощию и днем
Тебя поставил Бог, как вечную границу,
Тебя облек Он пурпурным огнем,
Тебе Он дал в сопутницы денницу.
Кода на небе голубом
Ты светишь, тихо догорая,
Я мыслю, на тебя взирая:
Заря! Тебе подобны мы!
Смешенье пламени и хлада,
Смешение небес и ада,
Слияние лучей и тьмы.
1825
Стихотворение предназначалось для альманаха К.Ф. Рылеева и А. А. Бестужева «Звездочка на 1825 год». Сохранились корректурные листы этого не увидевшего свет издания с «Зарей» Хомякова, впервые опубликованной в «Невском Альманахе на 1827 год». Романс М.А. Балакирева (1910). «Поздний» Балакирев в 1896–1910 годах создал шесть романсов на стихи Хомякова, ставших романсной классикой.
Поэт[83]
Все звезды в новый путь стремились,
Рассеяв вековую мглу,
Все звезды жизнью веселились
И пели Божию хвалу.
Одна, печально измеряя
Никем не знанные лета,
Земля катилася немая,
Небес веселых сирота.
Она без песен путь свершала,
Без песен в путь текла опять,
И на устах ее лежала
Молчанья строгого печать.
Кто даст ей голос? – Луч небесный
На перси смертного упал;
И смертного покров телесный
Жильца безсмертного приял.
Он к небу взор возвел спокойный,
И Богу гимн в душе возник;
И дал земле он голос стройный,
Творенью мертвому язык.
1827
На сон грядущий
Давно уж за полночь, я лягу отдохнуть.
Пора мне мирным сном сомкнуть
Глаза, усталые от бденья,
И от житейского волненья
На время успокоить грудь.
Ложуся спать…
Какою негой чудной
Все дышит здесь!..
Как сладко думать мне,
Что кончен день, заботливый и трудный,
Что я могу в безпечной тишине
Лелеять до утра веселые виденья,
И вольною мечтой свой новый мир творить,
И средь роскошного творенья
Другою, дивной жизнью жить.
Пусть завтра вновь привычные волненья!..
Пусть завтра вновь!..
Да кто ж порукой в том,
Что встанет для меня денница золотая?
Кто скажет мне, что, засыпая,
Не засыпаю вечным сном?
Быть может, что Восток туманный
Зажжется в утренней заре,
А на немом моем одре
Найдут лишь труп мой бездыханный.
Подумать страшно. Сон лукав!
Что, если жизненные силы
Коварной цепию связав,
Он передаст их в плен могилы?
Что, если чувство бытия,
И страсти бурное волненье,
И мыслей гордое паренье
В единый миг утрачу я?
Я в море был, в кровавой битве,
На крае пропастей и скал
И никогда в своей молитве
Об жизни к Богу не взывал.
Но в тихий час успокоенья
Удар нежданный получить,
На ложе темного забвенья
Украденным из мира быть…
Противно мне… Творец вселенной!
Услышь мольбы полнощный глас!
Когда, Тобой определенный,
Настанет мой последний час,
Пошли мне в сердце предвещанье!
Тогда покорною главой,
Без малодушного роптанья,
Склонюсь пред волею святой.
В мою смиренную обитель
Да придет Ангел-разрушитель
Как гость, издавна жданный мной!
Мой взор измерит великана,
Боязнью грудь не задрожит,
И дух из дольнего тумана
Полетом смелым воспарит.
1831
К детям
Бывало, в глубокий полуночный час,
Малютки, приду любоваться на вас;
Бывало, люблю вас крестом знаменать,
Молиться, да будет на вас благодать,
Любовь Вседержителя Бога.
Стеречь умиленно ваш детский покой,
Подумать о том, как вы чисты душой,
Надеяться долгих и счастливых дней
Для вас, беззаботных и милых детей,
Как сладко, как радостно было!
Теперь прихожу я: везде темнота,
Нет в комнате жизни, кроватка пуста;
В лампаде погас пред иконою свет.
Мне грустно, малюток моих уже нет!
И сердце так больно сожмется!
О дети, в глубокий полуночный час
Молитесь о том, кто молился о вас,
О том, кто любил вас крестом знаменать.
Молитесь, да будет и с ним благодать,
Любовь Вседержителя Бога.
1838
Романс С.В. Рахманинова (1906).
Стихотворение вызвано смертью 4 марта 1838 года от скарлатины двух первенцев Хомякова – Степана и Федора. Его жена Екатерина Хомякова писала 3 января 1839 года своему брату Николаю Языкову: «Вы, я думаю, не знаете стихов мужа, написанные на смерть наших малюток. Он недавно только решился прочитать их мне, а уже год, как они написаны. Каролина <Павлова> падала от них в обморок и после них стала крестить Ипполита всякий вечер. И.В. Киреевский говорит, что это самые лучшие стихи Алексея Степановича».
Исповедь
Не говорите: «То былое,
То старина, то грех отцов,
А наше племя молодое
Не знает старых тех грехов».
Нет! этот грех – он вечно с вами,
Он в вас, он в жилах и в крови,
Он сросся с вашими сердцами –
Сердцами, мертвыми к любви.
Молитесь, кайтесь, к небу длани!
А все грехи былых времен,
За ваши каинские брани
Еще с младенческих пелен;
За братьев, убиенных вами,
За пламя ваших мирных сел,
Сожженных вашими ж руками;
За бездну скорби, бездну зол,
За слезы страшной той годины,
Когда, враждой упоены,
Вы звали чуждые дружины
На гибель Русской стороны;
За рабство вековому плену,
За робость пред мечом Литвы,
За Новград и его измену,
За двоедушие Москвы;
За стыд и скорбь святой царицы,
За узаконенный разврат,
За грех царя-святоубийцы,
За разоренный Новоград;
За грех кровавого Ивана,
За грех московских палачей,
За стыд тушинского обмана,
За пьянство бешеных страстей;
За слепоту, за злодеянья,
За сон умов, за хлад сердец,
За гордость темного незнанья,
За плен народа; наконец,
За то, что, полные томленья,
В слепой терзания тоске,
Пошли просить вы исцеленья
Не у Того, в Его ж руке
И блеск побед, и счастье мира,
И огнь любви, и свет умов,
Но у бездушного кумира,
У мертвых и слепых богов,
И, обуяв в чаду гордыни,
Хмельные мудростью земной,
Вы отреклись от всей святыни,
От сердца стороны родной;
За все, за всякие страданья,
За всякий попранный закон,
За темные отцов деянья,
За темный грех своих времен,
За все беды родного края.
Пред Богом благости и сил
Молитесь, плача и рыдая,
Чтоб Он простил, чтоб Он простил!
1844
Стихотворение получило широкий резонанс, хотя опубликовано было лишь в 1861 году. И дело не только в цензуре, с которой Хомяков не раз сталкивался и в 40-е и в 50-е годы, особенно во время Крымской войны, когда были запрещены даже публичные чтения его стихов. Многие из единомышленников-славянофилов приняли его «Исповедь» едва ли не так же, как исповедальные письма Чаадаева.
Давид
Певец-пастух на подвиг ратный
Не брал ни тяжкого меча,
Ни шлема, ни брони булатной,
Ни лат с Саулова плеча;
Но, духом Божьим осененный,
Он в поле брал кремень простой,
И падал враг иноплеменный,
Сверкая и гремя броней.
И ты – когда на битву с ложью
Восстанет правда дум святых –
Не налагай на правду Божью
Гнилую тягость лат земных.
Доспех Саула ей окова,
Саулов тягостен шелом:
Ее оружье – Божье слово,
А Божье слово – Божий гром!
1844
В основе стихотворения известный библейский сюжет о единоборстве Давида с Голиафом, к которому неоднократно обращались русские поэты, и в особенности славянофилы, для утверждения идеи свободы слова.
Навуходоносор
Пойте, други, песнь победы!
Пойте! снова потекут
Наши вольные беседы,
Закипит свободный труд!
Вавилона царь суровый
Был богат и был силен;
В неразрывные оковы
Заковал он наш Сион.
Он губил ожесточенно
Наши вечные права:
Слово – Божий дар священный,
Разум – луч от Божества,
Милость Бога забывая,
Говорил он: все творят
Мой булат, моя десная,
Царский ум мой, царский взгляд!
Над равнинами Дейра
Он создал себе кумир,
И у ног сего кумира
Пировал безбожный пир.
Но отмстил ему Иегова!
Казнью жизнь ему сама:
Бродит нем губитель слова,
Траву щиплет враг ума!
Как работник подъяремный,
Безсловесный, глупый вол,
Не глядя на мир надземный,
Он обходит злачный дол!..
Ты скажи нам, царь надменный,
Жив ли Мстящий за Сион?..
Но покайся, но смиренно
Полюби Его закон.
Луг свободы, святость слова,
Святость мысленных даров, –
И простит тебя Иегова
От невидимых оков.
Снова на престол великий
Возведет тебя царем
И земной венец владыки
Освятит Своим венцом!..
Пойте, други, песнь победы!
Пойте! снова потекут
Наши вольные беседы,
Закипит свободный труд!
1849
Кремлевская заутреня на Пасху[84]
В безмолвии, под ризою ночною,
Москва ждала; и час святой настал:
И мощный звон промчался над землею,
И воздух весь, гудя, затрепетал.
Певучие, серебряные громы
Сказали весть святого торжества;
И, слыша глас, ее душе знакомый,
Подвиглася великая Москва.
Все тот же он: ни нашего волненья,
Ни мелочно-торжественных забот
Не знает он, и, вестник искупленья,
Он с высоты нам песнь одну поет, –
Победы песнь, песнь конченного плена.
Мы слушаем; но как внимаем мы?
Сгибаются ль упрямые колена?
Смиряются ль кичливые умы?
Откроем ли радушные объятья
Для страждущих, для меньшей братьи всей?
Хоть вспомним ли, что это слово – братья –
Всех слов земных дороже и святей?
1850
* * *
«Мы род избранный, – говорили
Сиона дети в старину. –
Нам Божьи громы осушили
Морей волнистых глубину.
Для нас Синай оделся в пламя,
Дрожала гор кремнистых грудь,
И дым и огнь, как Божье знамя,
В пустынях нам казали путь.
Нам камень лил воды потоки,
Дождили манной небеса,
Для нас закон, у нас пророки,
В нас Божьей силы чудеса».
Не терпит Бог людской гордыни;
Не с теми Он, кто говорит:
«Мы соль земли, мы столб святыни,
Мы Божий меч, мы Божий щит!»
Не с теми Он, кто звуки слова
Лепечет рабским языком
И, мертвенный сосуд живого,
Душою мертв и спит умом.
Но с теми Бог, в ком Божья сила,
Животворящая струя,
Живую душу пробудила
Во всех изгибах бытия;
Он с тем, кто гордости лукавой
В слова смиренья не рядил,
Людскою не хвалился славой,
Себя кумиром не творил;
Он с тем, кто духа и свободы
Ему возносит фимиам;
Он с тем, кто все зовет народы
В духовный мир, в Господень храм!
1851
Стихи на Лазареву субботу
О Царь и Бог мой! слово силы
Во время оно Ты сказал,
И сокрушен был плен могилы,
И Лазарь ожил и восстал.
Молю, да слово силы грянет,
Да скажешь «встань!» душе моей,
И мертвая из гроба встанет,
И выйдет в свет Твоих лучей!
И оживет, и величавый
Ее хвалы раздастся глас
Тебе – сиянью Отчей славы,
Тебе – умершему за нас!
Октябрь 1852
Романс С.В. Рахманинова (1913).
Стихотворение написано вскоре после смерти жены Екатерины Михайловны Хомяковой (в девичестве Языковой), последовавшей 26 января 1852 года. Хомяков послал стихи в письме к П.А. Бестужеву со словами: «В последнее время у меня, хоть и не болели, но были несколько раздражены глаза: писать мне трудно, и я избегал таких занятий, которые утомили бы зрение. Эта невольная праздность заставила меня, несмотря на то, что мне очень и очень нелегко, после смерти той, которая так радовалась всегда, когда мне удается что-нибудь написать, и которая первая слушала мои стихи и обыкновенно помнила их наизусть. Она поспешила бы к Вам прислать их: теперь я сам сделаю то, что сделала бы она».
Вечерняя песнь
Солнце сокрылось; дымятся долины;
Медленно сходят к ночлегу стада;
Чуть шевелятся лесные вершины,
Чуть шевелится вода.
Ветер приносит прохладу ночную;
Тихою славой горят небеса…
Братья, оставим работу денную,
В песни сольем голоса…
Ночь на востоке с вечерней звездою;
Тихо сияет струей золотою
Западный край.
Господи, путь наш меж камней и терний,
Путь наш во мраке…
Ты, Свет невечерний,
Нас осияй!
В мгле полунощной, в полуденном зное,
В скорби и радости, в сладком покое,
В тяжкой борьбе –
Всюду сияние солнца святого,
Божия мудрость и сила и слово,
Слава Тебе!
Январь 1853
Музыка С. И. Танеева, мужской хор (1882), А. Т. Гречанинова, хор без сопровождения (1897). Стихи написаны к годовщине смерти жены Е. М. Хомяковой. В их основе «Вечерняя песнь Сыну Божию священномученика Афиногена», которая поется в русских церквях на вечерне. Хомяков писал об этом в январе 1853 года П. А. Бестужеву: «Не правда ли, что эти стихи поют? Я ими очень доволен, они не переложение церковной песни, но отчасти напоминают чувство, которое выражено в песне «Свете тихий». Впрочем, они грустнее и не так торжественны: но вечер и молитва, кажется, выражены».
Суд Божий
Глас Божий: «Сбирайтесь на праведный суд,
Сбирайтесь к Востоку, народы!»
И, слепо свершая назначенный труд,
Народы земными путями текут,
Спешат через бурные воды.
Спешат и, кровавый предчувствуя спор,
Смятенья, волнения полны,
Сбираются, грозный, гремящий собор,
На Черное море, на синий Босфор:
И ропщут, и пенятся волны.
Чреваты громами, крылаты огнем,
Несутся суда… и над ними:
Двуглавый орел с одноглавым орлом,
И скачущий лев с однорогим конем,
И флаг под звездами ночными.
Глас Божий: «Сбирайтесь из дальних сторон!
Великое время приспело
Для тризны кровавой, больших похорон:
Мой суд совершится, мой час положен,
В сраженье бросайтеся смело.
За веру безверную, лесть и разврат,
За гордость Царьграда слепую Отману
Я дал сокрушительный млат,
Громовые стрелы и острый булат
И силу коварную, злую.
Грозою для мира был страшный боец,
Был карой Восточному краю:
Но слышу Я стоны смиренных сердец,
И ломаю престол, и срываю венец,
И бич вековой сокрушаю».
Народы собрались из дальних сторон:
Волнуются берег и море;
Безумной борьбою весь мир потрясен,
И стон над землею, и на море стон,
И плач, и кровавое горе.
Твой суд совершится в огне и крови:
Свершат его слепо народы…
О Боже, прости их! и всех призови!
Исполни их веры и братской любви,
Согрей их дыханьем свободы!
22 марта 1854
Москва
Хомяков был участником Русско-турецкой войны 1828–1829 годов, гусарским поручиком принимал участие в осаде крепости Шумла, получил два ранения, был награжден за храбрость боевыми орденами Св. Анны и Владимирским крестом. Через четверть века он вновь рвется в бой. В Крымскую войну его оружием, как и Федора Глинки, Петра Вяземского, Федора Тютчева, Ивана Аксакова, станет слово. Но «Суд Божий» и пять других стихотворений, связанные с событиями Крымской войны, будут опубликованы лишь после войны.
Ночь[85]
Спала ночь с померкшей вышины,
В небе сумрак, над землею тени,
И под кровом темной тишины
Ходит сонм обманчивых видений.
Ты вставай во мраке, спящий брат!
Освяти молитвой час полночи!
Божьи духи землю сторожат;
Звезды светят, словно Божьи очи.
Ты вставай во мраке, спящий брат!
Разорви ночных обманов сети!
В городах к заутрене звонят:
В Божью церковь идут Божьи дети.
Помолися о себе, о всех,
Для кого тяжка земная битва,
О рабах безсмысленных утех!
Верь, для всех нужна твоя молитва.
Ты вставай во мраке, спящий брат!
Пусть зажжется дух твой пробужденный
Так, как звезды на небе горят,
Как горит лампада пред иконой.
22 марта 1854
России
Тебя призвал на брань святую,
Тебя Господь наш полюбил,
Тебе дал силу роковую,
Да сокрушишь ты волю злую
Слепых, безумных, буйных сил.
Вставай, страна моя родная,
За братьев! Бог тебя зовет
Чрез волны гневного Дуная,
Туда, где, землю огибая,
Шумят струи Эгейских вод.
Но помни: быть орудьем Бога
Земным созданьям тяжело.
Своих рабов Он судит строго,
А на тебя, увы! как много
Грехов ужасных налегло!
В судах черна неправдой черной
И игом рабства клеймена;
Безбожной лести, лжи тлетворной,
И лени мертвой и позорной,
И всякой мерзости полна!
О, недостойная избранья,
Ты избрана! Скорей омой
Себя водою покаянья,
Да гром двойного наказанья
Не грянет над твоей главой!
С душой коленопреклоненной,
С главой, лежащею в пыли,
Молись молитвою смиренной
И раны совести растленной
Елеем плача исцели!
И встань потом, верна призванью,
И бросься в пыл кровавых сеч!
Борись за братьев крепкой бранью,
Держи стяг Божий крепкой дланью,
Рази мечом – то Божий меч!
23 марта 1854
Ни одно из стихотворений Хомякова, посвященных началу Крымской войны, так и не появилось в печати, что называется, по свежим следам событий, – ни «Суд Божий», ни «Ночь», ни «России», ни «Раскаявшейся России». Мало того, после появления в списках «России» Хомякову было запрещено не только печатать свои политические стихи, но даже читать их, поскольку его поэтические публичные чтения производили не меньший резонанс, чем публикации. Западник Б.Н. Чичерин запишет в «Воспоминаниях»: «… Нужна была совершенно детская вера в спасительную силу молитвы и исповеди, для того чтобы вообразить себе, что народ может в одно прекрасное утро покаяться, сбросить с себя все грехи и затем встать обновленным и разить врагов врученным ему Божьим мечом». Но именно такой детской верой обладал Хомяков, именно она превращала его стихи-молитвы в Божий меч. Посылая свое «покаянное» стихотворение графине А. Д. Блудовой, Хомяков так комментировал его: «От печати я удален; но мне кажется, такие стихи должны быть полезными, призывая к сериозному пониманию великого дела, к которому мы идем. Разумеется, если б можно было думать о печати, я сказал бы, что слова «И игом рабства клеймена» (слишком резко определяющие крепостное состояние) можно заменить: «И двоедушьем клеймена». Также поставить другое – на место «всякой мерзости полна». Но вообще полагаю, что нельзя и воображать, чтобы такой канон покаяния мог быть напечатан. А все-таки скажу: в минуту тяжелой войны, конечно, не время ни человеку, ни обществу исправляться, а время искренно сознаваться в своих грехах. Согласитесь ли вы со мною? Во всяком случае, надеюсь, что вы признаете, что я говорю не по духу эгоистического фрондерства». Вопрос о высылке Хомякова из Москвы был почти решен, спасло заступничество графа Д.Н. Блудова, к дочери которого обращены тютчевские строки: «…Во имя милого былого, // Во имя вашего отца – // Дадим же мы друг другу слово // Не изменяться до конца». Стихотворные эпиграммы молодого Блудова положили начало «Арзамасу». И в дальнейшем, став председателем Госсовета и Кабинета министров, он не изменился до конца, не раз помогал в трудные минуты Тютчеву и Хомякову.
Пророк
Как часто во мне пробуждалась
Душа от ленивого сна,
Просилася людям и братьям
Сказаться словами она!
Как часто, о Боже! рвалася
Вещать Твою волю земле,
Да свет осияет разумный
Безумцев, бродящих во мгле!
Как часто, безсильем томимый,
С глубокой и тяжкой тоской
Молил Тебя дать им пророка
С горячей и крепкой душой!
Молил Тебя, в час полуночи,
Пророку дать силу речей, –
Чтоб мир оглашал он далеко
Глаголами правды Твоей!
Молил Тебя с плачем и стоном,
Во прахе простерт пред Тобой,
Дать миру и уши, и сердце
Для слушанья речи святой!
20 января 1856
В письме к Ю. Ф. Самарину от 3 октября 1858 года Хомяков называет это стихотворение самым личным из всего им написанного. Михаил Погодин от мечал в «Воспоминаниях об Алексее Степановиче Хомякове», что в этот период начала царствования Александра II «еще сильнее огорчало его, вместе с его друзьями, последовавшее старание предать забвению постигшее нас несчастье, замазать, зашт катурить наши пробои, между тем как лучше бы растравлять раны, питать желание отомстить за полученные оскорбления, отомстить освобождением угнетенных племен, вопреки всем западным коалициям, и приготовить себе союз надежных друзей… Поэт, чувствуя недостаточность своих усилий, молился о ниспослании людям пророка, который бы разбудил от сна холодное, безпечное племя, молился о даровании ушей слушати и очей видети».
Звезды
В час полночный, близ потока
Ты взгляни на небеса:
Совершаются далеко
В горнем мире чудеса.
Ночи вечные лампады,
Невидимы в блеске дня,
Стройно ходят там громады
Негасимого огня.
Но впивайся в них очами –
И увидишь, что вдали
За ближайшими звездами
Тьмами звезды в ночь ушли.
Вновь вглядись – и тьмы за тьмами
Утомят твой робкий взгляд:
Все звездами, все огнями
Бездны синие горят.
В час полночного молчанья,
Отогнав обманы снов,
Ты вглядись душой в писанья
Галилейских рыбаков, –
И в объеме книги тесной
Развернется пред тобой
Безконечный свод небесный
С лучезарною красой.
Узришь – звезды мысли водят
Тайный хор свой вкруг земли.
Вновь вглядись – другие всходят;
Вновь вглядись – и там вдали
Звезды мысли, тьмы за тьмами,
Всходят, всходят без числа, –
И зажжется их огнями
Сердца дремлющая мгла.
1856
В автографе стихотворение озаглавлено «Чтение Нового Завета».
По прочтении псалма
Земля трепещет: по эфиру
Катится гром из края в край.
То Божий глас; он судит миру:
«Израиль, Мой народ, внимай!
Израиль, ты Мне строишь храмы,
И храмы золотом блестят,
И в них курятся фимиамы,
И день и ночь огни горят.
К чему Мне ваших храмов своды,
Бездушный камень, прах земной?
Я создал землю, создал воды,
Я небо очертил рукой;
Хочу, и словом расширяю
Предел безвестных вам чудес;
И безконечность созидаю
За безконечностью небес.
К чему Мне злато? В глубь земную,
В утробу вековечных скал,
Я влил, как воду дождевую,
Огнем расплавленный металл.
Он там кипит и рвется, сжатый
В оковах темной глубины;
А ваши серебро и злато
Лишь всплеск той пламенной волны.
К чему куренья? Предо Мною
Земля со всех своих концов
Кадит дыханьем под росою
Благоухающих цветов.
К чему огни? Не Я ль светила
Зажег над вашей головой?
Не Я ль, как искры из горнила,
Бросаю звезды в мрак ночной?
Твой скуден дар. – Есть дар безценный,
Дар, нужный Богу твоему:
Ты с ним явись, и, примиренный,
Я все дары твои приму.
Мне нужно сердце чище злата
И воля крепкая в труде,
Мне нужен брат, любящий брата,
Нужна Мне правда на суде».
1856
В стихотворении использованы мотивы псалма 49 («Асафова»): «Бог богов, Господь глагол, и призва землю, от восток солнца до запад…»
* * *
Широка, необозрима,
Чудной радости полна,
Из ворот Ерусалима
Шла народная волна.
Галилейская дорога
Оглашалась торжеством:
«Ты идешь во имя Бога,
Ты идешь в свой царский дом.
Честь тебе, наш царь смиренный,
Честь тебе, Давыдов сын!»
Так, внезапно вдохновенный,
Пел народ; но там один,
Недвижим в толпе подвижной,
Школ воспитанник седой,
Гордый мудростию книжной,
Говорил с насмешкой злой:
«Это ль царь ваш? слабый, бледный,
Рыбаками окружен?
Для чего он в ризе бедной?
И зачем не мчится он,
Силу Божью обличая,
Весь одеян черной мглой,
Пламенея и сверкая,
Над трепещущей землей?»
И века пошли чредою,
И Давыдов сын с тех пор,
Тайно правя их судьбою,
Усмиряя буйный спор,
Налагая на волненье
Цепь любовной тишины,
Мир живит, как дуновенье
Наступающей весны.
И в трудах борьбы великой
Им согретые сердца
Узнают шаги владыки,
Слышат сладкий зов отца.
Но в своем неверьи твердый,
Неисцельно ослеплен,
Все, как прежде, книжник гордый
Говорит: «Да где же он?
И зачем в борьбе смятенной
Исторического дня
Он проходит так смиренно,
Так незримо для меня,
А нейдет как буря злая,
Весь одеян черной мглой,
Пламенея и сверкая
Над трепещущей землей?»
1858
Труженик[86]
По жестким глыбам сорной нивы
С утра, до истощенья сил,
Довольно, пахарь терпеливый,
Я плуг тяжелый свой водил.
Довольно, дикою враждою
И злым безумьем окружен,
Боролся крепкой я борьбою…
Я утомлен, я утомлен.
Пора на отдых. О дубравы!
О тишина полей и вод
И над оврагами кудрявый
Ветвей сплетающихся свод!
Хоть раз один в тени отрадной,
Склонившись к звонкому ручью,
Хочу всей грудью, грудью жадной,
Вдохнуть вечернюю струю.
Стереть бы пот дневного зноя!
Стряхнуть бы груз дневных забот!..
«Безумец, нет тебе покоя,
Нет отдыха: вперед, вперед!
Взгляни на ниву; пашни много,
А дня не много впереди.
Вставай же, раб ленивый Бога!
Господь велит: иди, иди!
Ты куплен дорогой ценою;
Крестом и кровью куплен ты;
Сгибайся ж, пахарь, над браздою:
Борись, борец, до поздней тьмы!»
Пред словом грозного призванья
Склоняюсь трепетным челом;
А Ты безумного роптанья
Не помяни в суде Твоем!
Иду свершать в труде и поте
Удел, назначенный Тобой;
И не сомкну очей в дремоте,
И не ослабну пред борьбой.
Не брошу плуга, раб ленивый,
Не отойду я от него,
Покуда не прорежу нивы,
Господь, для сева Твоего.
26 марта 1858
* * *
Подвиг есть и в сраженьи,
Подвиг есть и в борьбе;
Высший подвиг в терпеньи,
Любви и мольбе.
Если сердце заныло
Перед злобой людской,
Иль насилье схватило
Тебя цепью стальной;
Если скорби земные
Жалом в душу впились, –
С верой бодрой и смелой
Ты за подвиг берись.
Есть у подвига крылья,
И взлетишь ты на них
Без труда, без усилья
Выше мраков земных,
Выше крыши темницы,
Выше злобы слепой,
Выше воплей и криков
Гордой черни людской.
1859
Романс П.И. Чайковского (1887).
Одно из последних и одно из самых знаменитых стихотворений Хомякова, во многом благодаря Федору Шаляпину, в репертуар которого оно входило многие годы как песня-набат, едва ли не «революционный» гимн. Для самого Хомякова оно имело глубоко религиозный и исповедальный смысл, выраженный в строках «Высший подвиг в терпеньи, // Любви и мольбе». Он писал Е.С. Шеншиной: «Пережить горе настоящее нельзя, да и не дай Бог; но мне часто в утешение приходит чувство и ясное сознание того, чем и как многим внутри себя обязан я моей покойной Катеньке, и часто слышатся мне внутренние упреки за то, что я далеко не разработал и не разрабатываю все наследство духовного добра, которое получил от нее. Дай Бог вам свой подвиг совершить лучше меня».
Комментировать