Федор Тютчев
Тютчев Федор Иванович (1803–1873) – поэт, дипломат. Он был всего лишь на четыре года младше А.С. Пушкина, но пути их никогда не пересекались. Лишь в 1836 году Пушкин, прочитав стихи дипломата из Мюнхена, отметил, по свидетельству современника, «глубину мысли, яркость красок, новость и силу языка». В результате двадцать четыре тютчевских стихотворения появились в третьем и четвертом томах пушкинского «Современника» за 1836 год. В этой подборке были подлинные тютчевские шедевры: «И гроб опущен уж в могилу…», «Фонтан», «Не то, что мните вы, природа…», «Я помню время золотое…» (это стихотворение Н.А. Некрасов назовет лучшим «из всей русской поэзии», добавив: «от такого стихотворения не отказался бы и Пушкин»). В дальнейшем, после гибели Пушкина, Тютчев продолжал печататься в плетневском «Современнике», но дипломатическая служба в Германии на двадцать лет вычеркнула его из литературной жизни в России. Первый его поэтический сборник вышел лишь в 1854 году в приложении к некрасовскому «Современнику». «Мы не могли душевно порадоваться, – отмечал И.С. Тургенев, – собранию воедино разбросанных доселе стихотворений одного из самых замечательных наших поэтов, как бы завещанного нам приветом и одобрением Пушкина».
Тютчев вернулся в Россию в 1857 году – в период «оттепели» (само это слово принадлежит ему), «раскола» в некрасовском «Современнике» и всех последующих журнальных баталий 60–70-х годов. Но возвращение нисколько не изменило его равноудаленности от всех литературных приходов. Все последующие годы жизни в России сферой его интересов продолжала оставаться внешняя, а не внутренняя политика. Он не сблизился ни с Некрасовым, написавшим о нем первую и едва ли не лучшую статью, ни с приверженцами «чистого искусства», хотя Аполлон Майков и Полонский входили в число его ближайших сотрудников по службе, а Фет преклонялся перед ним как поэтом. Но и сказать о себе, подобно графу А. К. Толстому, «двух станов не боец», он тоже не мог. Он был бойцом и принадлежал к вполне определенному стану, но в политике, а не в поэзии. Он обращался к публицистике, писал политические стихи (их немало, около сорока), но не считал их поэзией. Он следовал библейской заповеди: «Богу Богово, а кесарю кесарево», не смешивая поэзию с политикой, называя даже самые лучшие свои политические стихи ничтожными. В этом его отличие от многих поэтов-современников, в том числе и от Фета, который, как подчеркивали его поклонники, «не согрешил ни одним гражданским мотивом». А в результате тютчевская поэзия сохранит не меньшую верность «чистому искусству», чем фетовская. Их имена будут называть рядом.
Тютчева, как и Баратынского, причисляют к «поэтам мысли». Наиболее точное определение принадлежит Ивану Аксакову: «У него не то, что мыслящая поэзия, а поэтическая мысль, не чувство рассуждающее, а мысль чувствующая и живая». Т.А. Кошемчук уже в самом начале своего фундаментального исследования «Ф.И.Тютчев: аспекты христианского миросозерцания» («Русская поэзия в контексте православной культуры», СПб., 2006) отмечает: «Основной тезис, который далее будет утверждаться, – это христианская основа тютчевской поэзии с самых ранних его стихотворений и до конца жизни, вопреки привычным представлениям о язычестве, пантеизме, двоеверии поэта». Эта христианская основа выявляется в исследовании с помощью литературоведческого анализа стихов. Мы предлагаем убедиться в том же самом с помощью чтения самих стихов.
Песнь радости[82]
Из Шиллера
Радость, первенец творенья,
Дщерь великого Отца,
Мы, как жертву прославленья,
Предаем тебе сердца!
Все, что делит прихоть света,
Твой алтарь сближает вновь,
И душа, тобой согрета,
Пьет в лучах твоих любовь!
Хор:
В круг единый, Божьи чада!
Ваш Отец глядит на вас!
Свят Его призывный глас,
И верна Его награда!
Кто небес провидел сладость,
Кто любил на сей земли,
В милом взоре черпал радость, –
Радость нашу раздели,
Все, чье сердце сердцу друга
В братской вторило груди;
Кто ж не мог любить, – из круга
Прочь с слезами отойди!..
Хор:
Душ родство! о, луч небесный!
Вседержащее звено!
К небесам ведет оно,
Где витает Неизвестный!
У грудей благой природы
Все, что дышит, Радость пьет!
Все созданья, все народы
За собой она влечет;
Нам друзей дала в несчастье –
Гроздий сок, венки Харит,
Насекомым – сладострастье,
Ангел – Богу предстоит.
Хор:
Что, сердца, благовестите?
Иль Творец сказался вам?
Здесь лишь тени – Солнце там, –
Выше звезд Его ищите!..
Душу Божьего творенья
Радость вечная поит,
Тайной силою броженья
Кубок жизни пламенит;
Травку выманила к свету,
В солнцы – Хаос развила
И в пространствах – звездочету
Неподвластных – разлила!
Хор:
Как миры катятся следом
За вседвижущим перстом,
К нашей цели потечем –
Бодро, как герой к победам.
В ярком истины зерцале
Образ Твой очам блестит;
В горьком опыта фиале
Твой алмаз на дне горит.
Ты, как облак прохлажденья,
Нам предходишь средь трудов,
Светишь утром возрожденья
Сквозь расселины гробов!
Хор:
Верьте правящей Деснице! –
Наши скорби, слезы, вздох
В ней хранятся, как залог,
И искупятся сторицей!
Кто постигнет Провиденье?
Кто явит стези Его?
В сердце сыщем откровенье,
Сердце скажет Божество!
Прочь вражда с земного круга!
Породнись, душа, с душой!
Жертвой мести – купим друга,
Пурпур – вретища ценой.
Хор:
Мы врагам своим простили,
В книге жизни нет долгов;
Там, в святилище миров,
Судит Бог, как мы судили!..
Радость грозды наливает,
Радость кубки пламенит,
Сердце дикого смягчает,
Грудь отчаянья живит!
В искрах к небу брызжет пена,
Сердце чувствует полней;
Други, братья – на колена!
Всеблагому кубок сей!..
Хор:
Ты, Чья мысль духов родила,
Ты, Чей взор миры зажег!
Пьем Тебе, Великий Бог!
Жизнь миров и душ сверило!
Слабым – братскую услугу,
Добрым – братскую любовь,
Верность клятв – врагу и другу,
Долгу в дань – всю сердца кровь!
Гражданина голос смелый
На совет к земным богам;
Торжествуй Святое Дело –
Вечный стыд Его врагам.
Хор:
Нашу длань к Твоей, Отец,
Простираем в безконечность!
Нашим клятвам даруй вечность!
Наши клятвы – гимн сердец!
1823
Одна из самых первых публикаций Федора Тютчева в альманахе его учителя Семена Раича. Религиозная ода Шиллера известна в России в переводах Н.М. Карамзина, И.А. Кованько, К. С. Аксакова, М.А. Дмитриева и других. Перевод Тютчева, как отмечают исследователи, «далек от подлинника» и является «скорее, как вариация на тему знаменитой оды Шиллера». Тютчев «опустил» едва ли не самое главное, «прозвучавшее на весь мир», – призыв Шиллера: «Обнимитесь, миллионы!», выделив при этом тему радости «божьих чад».
* * *
Я лютеран люблю богослуженье,
Обряд их строгий, важный и простой –
Сих голых стен, сей храмины пустой
Понятно мне высокое ученье.
Не видите ль? Собравшися в дорогу,
В последний раз вам вера предстоит:
Еще она не перешла порогу,
Но дом ее уж пуст и гол стоит, –
Еще она не перешла порогу,
Еще за ней не затворилась дверь…
Но час настал, пробил… Молитесь Богу,
В последний раз вы молитесь теперь.
15 сентября 1834
Тегеризе
«По мысли, это стихотворение есть апология обрядности», – писал в 1911 году Роман Брандт. Современный исследователь отметит, что Тютчевское заявление «Я лютеран люблю богослуженье» и весь положительный пафос первой строфы, контрастный с поэтическим заявлением следующих строф, связаны с его выделением в протестантизме двух начал – исходного, христианского, и религиозной несостоятельности, вызванной отрицанием Церкви».
* * *
Пошли, Господь, свою отраду
Тому, кто в летний жар и зной,
Как бедный нищий, мимо саду,
Бредет по жесткой мостовой;
Кто смотрит вскользь – через ограду
На тень деревьев, злак долин,
На недоступную прохладу
Роскошных, светлых луговин.
Не для него гостеприимной
Деревья сенью разрослись –
Не для него, как облак дымный,
Фонтан на воздухе повис.
Лазурный грот, как из тумана,
Напрасно взор его манит,
И пыль росистая фонтана
Главы его не осенит…
Пошли, Господь, свою отраду
Тому, кто жизненной тропой,
Как бедный нищий – мимо саду –
Бредет по знойной мостовой.
Июль 1850
В 1854 году И. С. Тургенев писал в статье о Тютчеве, что «стихотворения, каковы «Пошли, Господь, свою отраду…» и другие, пройдут из конца в конец России и переживут многое в современной литературе, что теперь кажется долговечным и пользуется шумным успехом». Едва ли не самым шумным успехом пользовались (да и поныне пользуются!) пародии и эпиграммы на самые сокровенные стихи русских поэтов. Один из поэтов-искровцев так глумился над тютчевским шедевром: «Пошли, Господь, свою подачку, // Тому, кто жаркою порой, // Как утлый челн в морскую качку, // Идет по знойной мостовой…»
Наш век
Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует…
Он к свету рвется из ночной тени
И, свет обретши, ропщет и бунтует.
Безверием палим и иссушен,
Невыносимое он днесь выносит…
И сознает свою погибель он,
И жаждет веры – но о ней не просит…
Не скажет ввек, с молитвой и слезой,
Как ни скорбит перед замкнутою дверью:
«Впусти меня! – Я верю, Боже мой!
Приди на помощь моему неверью!..»
10 июня 1851
«Наш век» назван Иваном Аксаковым среди тех стихотворений Тютчева, в которых «задушевные нравственные убеждения поэта высказываются в положительной форме, где открываются нам его положительные духовные идеалы». Такими духовными идеалами поэта навсегда становятся жажда веры и любовь к России.
* * *
Теперь тебе не до стихов,
О слово русское, родное!
Созрела жатва, жнец готов,
Настало время неземное…
Ложь воплотилася в булат;
Каким-то Божьим попущеньем
Не целый мир, но целый ад
Тебе грозит ниспроверженьем…
Все богохульные умы,
Все богомерзкие народы
Со дна воздвиглись царства тьмы
Во имя света и свободы!
Тебе они готовят плен,
Тебе пророчат посрамленье, –
Ты – лучших, будущих времен
Глагол, и жизнь, и просвещенье!
О, в этом испытанье строгом,
В последней, в роковой борьбе,
Не измени же ты себе
И оправдайся перед Богом…
24 октября 1854
«Мы приближаемся к одной из тех исторических катастроф, которые помнятся веками», – писал еще до начала войны Тютчев-дипломат. «Созрела жатва, жнец, готов, // Настало время неземное», – напишет Тютчев-поэт, когда эта историческая катастрофа стала реальностью. Но в одном Тютчев-поэт и Тютчев-дипломат все-таки оказался неправ. «Теперь тебе не до стихов, // О слово русское, родное!» – эти строки не оправдались. Крымская война запечатлена в стихах Федора Глинки, Петра Вяземского, Алексея Хомякова, Авдотьи Глинки, Аполлона Майкова, Каролины Павловой, Ивана Никитина, А. К. Толстого, Алексея Жемчужникова, Ольги Мартыновой и других поэтов. Федор Тютчев принадлежит к числу таких же певцов во стане русских воинов, каковыми в Отечественную войну 1812 года были Василий Жуковский, Федор Глинка, Петр Вяземский, Денис Давыдов.
* * *
Эти бедные селенья,
Эта скудная природа –
Край родной долготерпенья,
Край ты Русского народа!
Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.
Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благословляя.
13 августа 1855
Об этом стихотворении Тютчева писали многие поэты, философы, критики, политики, но, пожалуй, наиболее полно его смысл выразил Иван Ильин в работе «Россия в русской поэзии», сопоставив земную Россию и Россию духовную: «За Россией земной – живет, созерцает, поет, молится и творит Россия духовная, и эта духовная Россия, о жизни которой мы знаем всего только, увы, за одну тысячу лет, но которая жила и две тысячи тому лет назад, она-то и есть глубже всего наше материнское лоно; наша детская колыбель, вскормившая нас духовная и незримая природа; наше духовное, отеческое гнездо; наше духовное национальное жилище; наш, взращенный нами, перед лицом Божиим, духовный сад. Это главное, непреходящее богатство наше, которым для нас насыщена наша природа и которое оформило и осмыслило наш быт. И когда мы произносим это простое и в то же время необъятное слово «Россия» – и чувствуем, что мы назвали что-то самое главное в нашей жизни и в нашей личной судьбе, то мы твердо знаем, что мы разумеем не просто природу, или территорию, или быт, или хозяйство, или государство, – но русский дух, выросший во всем этом, созданный этим и создавший все это в муках, в долготерпении, в кровавой борьбе и в непрестанном молитвенном напряжении».
* * *
О вещая душа моя!
О сердце, полное тревоги,
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!..
Так, ты – жилица двух миров,
Твой день – болезненный и страстный,
Твой сон – пророчески-неясный,
Как откровение духов…
Пускай страдальческую грудь
Волнуют страсти роковые –
Душа готова, как Мария,
К ногам Христа навек прильнуть.
1855
Иван Аксаков отмечал, что в этом стихотворении «крик сердечной боли» разрешается «воплем скорби и верующего смирения», что «самая способность смирения, этой силы очищающей, уже служит залогом высших свойств». Владимир Соловьев писал о последних строках: «… Вот единственный исход из «злой жизни» с ее коренным раздвоением и противоречием, – исход, которого не могла миновать вещая душа поэта».
* * *
Над этой темною толпой
Непробужденного народа
Взойдешь ли ты когда, Свобода,
Блеснет ли луч твой золотой?..
Блеснет твой луч и оживит,
И сон разгонит и туманы…
Но старые, гнилые раны,
Рубцы насилий и обид,
Растленье душ и пустота,
Что гложет ум и в сердце ноет, –
Кто их излечит, кто прикроет?..
Ты, риза чистая Христа…
15 августа 1857
Овстуг
Иван Аксаков отмечал, что стихи «Над этой темною толпой…», как и «Эти бедные селенья…», было создано «в самом начале толков и прений, волновавших тогда всю Россию, и служит как бы ответом на слышавшиеся со всех сторон опасения, что уничтожение крепостного права только раздражит в народе его дикие инстинкты и побудит его к мести. В этих стихах сказалась заветная вера поэта в христианскую стихию Русского народного духа. Он понимал, что громадная историческая неправда не может быть упразднена одним внешним формальным законом, – что разрешение задачи не исчерпывается точностью регламентов и правильностью расчетов, – что никакие материальные вознаграждения не в состоянии были бы возместить, если бы в самом деле потребовалась уплата, тех невещественных потерь и зол, которые были неизбежным для крестьянства последствием крепостных отношений; что, наконец, главным историческим фактором, главным мирным решителем и свершителем всего дела должен явиться и явится самый дух народа, дух той земли, которую всю, по выражению его же, Тютчева, «Врабском виде Царь Небесный // Исходил, благословляя».
Святые горы
Тихо, мягко, над Украйной
Обаятельною тайной
Ночь июльская лежит –
Небо так ушло глубоко,
Звезды светят так высоко,
И Донец во тьме блестит.
Сладкий час успокоенья!
Звон, литии, псалмопенья
Святогорские молчат –
Под обительской стеною,
Озаренные луною,
Богомольцы мирно спят.
И громадою отвесной,
В белизне своей чудесной,
Над Донцом утес стоит,
К небу крест свой возвышая…
И, как стража вековая,
Богомольцев сторожит.
Говорят, в его утробе,
Затворившись, как во гробе,
Чудный инок обитал,
Много лет в искусе строгом
Сколько слез он перед Богом,
Сколько веры расточал!..
Оттого ночной порою
Силой и поднесь живою
Над Донцом утес стоит –
И молитв его святыней,
Благодатной и доныне,
Спящий мир животворит.
1862
«Святые Горы» Тютчева – поэтическая обработка одноименного стихотворения старшей дочери Анны (тогда еще Тютчевой), описавшей свои впечатления о поездке в монастырь на берегу Сев. Донца в Харьковской губернии. В майском письме 1862 года она сообщала сестре Екатерине: «Посылаю тебе новые стихи, которые я написала о Святых Горах и которые папа переделал на свой манер. Стихи, разумеется, несравненно лучше моих, но он не во всем передал мою мысль, как я ее понимала». К письму был приложен оригинал этого стихотворения Анны Тютчевой.
Святые горы
Тихо, мягко, ночь Украйны,
Полна прелести и тайны,
Над дубравою лежит.
Темно небо так глубоко,
Звезды светят так высоко,
И во тьме Донец блестит.
За обительской стеной
Псалмопенье, звон святой
До заутрени молчат;
Под оградою толпой,
Освещенные луной,
Богомольцы мирно спят.
И с крестом там на челе
Белым призраком во тьме
Над Донцом утес стоит.
И, как дух минувших дней,
Он молитвою своей
Богомольцев сторожит.
Во скале той священной
Искони чернец смиренный
Подвиг веры совершал
И в духовном созерцанье
Сколько слез и воздыханий
Перед Богом изливал.
Оттого, как дух блаженный,
Величавый и смиренный
Над Донцом утес стоит,
И в тиши порой ночной
Он молитвой вековой
Спящий мир животворит.
Тютчев бережно отнесся к поэтическому опыту своей дочери, сохранив все лучшее в ее «Святых Горах». Он следовал буквально по канве ее стихотворения. В тютчевских изданиях его «Святые Горы» обычно публикуются в разделе «коллективных» стихов, что вполне соответствует действительности. В русской религиозной поэзии есть коллективное стихотворение Анны Тютчевой и Федора Тютчева «Святые Горы».
* * *
Когда на то нет Божьего согласья,
Как ни страдай она, любя, –
Душа, увы, не выстрадает счастья,
Но может выстрадать себя…
Душа, душа, которая всецело
Одной заветной отдалась любви
И ей одной дышала и болела,
Господь тебя благослови!
Он милосердный, всемогущий,
Он, греющий своим лучом
И пышный цвет, на воздухе цветущий,
И чистый перл на дне морском.
12 января 1865
Стихотворение является, по сути, отцовским благословением, обращенным к Дарье Тютчевой (1834–1903) – второй дочери поэта в первом браке, которая в это время, как и старшая сестра Анна Тютчева-Аксакова, была фрейлиной императрицы Марии Александровны.
* * *
Есть и в моем страдальческом застое
Часы и дни ужаснее других…
Их тяжкий гнет, их бремя роковое
Не выскажет, не выдержит мой стих.
Вдруг все замрет. Слезам и умиленью
Нет доступа, все пусто и темно,
Минувшее не веет легкой тенью,
А под землей, как труп, лежит оно.
Ах, и над ним в действительности ясной,
Но без любви, без солнечных лучей,
Такой же мир бездушный и безстрастный,
Не знающий, не помнящий о ней.
И я один, с моей тупой тоскою,
Хочу сознать себя и не могу –
Разбитый челн, заброшенный волною,
На безымянном диком берегу.
О Господи, дай жгучего страданья
И мертвенность души моей рассей –
Ты взял ее, но муку вспоминанья,
Живую муку мне оставь по ней, –
По ней, по ней, свой подвиг совершившей
Весь до конца в отчаянной борьбе,
Так пламенно, так горячо любившей
Наперекор и людям и судьбе;
По ней, по ней, судьбы не одолевшей,
Но и себя не давшей победить;
По ней, по ней, так до конца умевшей
Страдать, молиться, верить и любить.
Март, 1865
Петербург
Стихотворение посвящено памяти Е.Л. Денисьевой и впервые опубликовано в 1903 году сыном Тютчева и Денисьевой Федором Тютчевым, в подборке, раскрывавшей «денисьевский» период в жизни отца.»Эти стихотворения, –писал Федор Тютчев, – как крик страждущей души, производят тяжелое впечатление и как нельзя лучше характеризуют состояние поэта».
* * *
Он, умирая, сомневался,
Зловещей думою томим…
Но Бог недаром в нем сказался,
Бог верен избранным Своим.
Сто лет прошли в труде и горе –
И вот, мужая с каждым днем,
Родная Речь, уж на просторе,
Поминки празднует по нем.
Уж не опутанная боле,
От прежних уз отрешена –
На всей своей разумной воле
Его приветствует она…
И мы, признательные внуки,
Его всем подвигам благим,
Во имя Правды и Науки
Здесь память вечную гласим.
Да, велико его значенье –
Он, верный Русскому уму,
Завоевал нам Просвещенье –
Не нас поработил ему –
Как тот борец ветхозаветный,
Который с Силой неземной
Боролся до звезды рассветной –
И устоял в борьбе ночной.
1865
Стихотворение посвящено 100-летней годовщине со дня смерти М.В. Ломоносова (4 апреля 1865г.). На юбилейном вечере в зале Дворянского собрания в Петербурге тютчевское послание было зачитано Яковом Полонским.
* * *
День православного Востока,
Святись, святись, великий день,
Разлей свой благовест широко
И всю Россию им одень.
Но и Святой Руси пределом
Его призыва не стесняй,
Пусть слышен будет в мире целом,
Пускай он льется через край
Своею дальнею волною
И ту долину захватя,
Где бьется с немощию злою
Мое родимое дитя,
Тот светлый край, куда в изгнанье
Она судьбой увлечена,
Где неба южного дыханье
Как врачество лишь пьет она.
О, дай болящей исцеленье,
Отрадой в душу ей повей,
Чтобы в Христово воскресенье
Всецело жизнь воскресла в ней…
16 апреля 1872
* * *
Чертог Твой, Спаситель, я вижу украшен,
Но одежд не имею, да вниду в него.
<1873>
Переложение начала церковного песнопения первых трех дней седьмой недели Великого поста: «Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду в онъ: просвети одеяние души моея, Светодавче, и спаси мя».
* * *
Все отнял у меня казнящий Бог:
Здоровье, силу воли, воздух, сон,
Одну тебя при мне оставил Он,
Чтоб я Ему еще молиться мог.
Февраль 1873
Романс С.В. Рахманинова (1906).
Это четверостишие – одно из самых последних и самых трагических стихотворений Тютчева. Оно написано во время его предсмертной болезни и обращено к жене – Эрнестиане Тютчевой. После многих потерь – родителей, последней любви Денисьевой, четверых детей, брата Николая – на пороге смерти Тютчев, как отмечает современный исследователь М. Дунаев, «видел залог надежды на прощение Божие – в прощении той женщины, которая, несомненно оскорбленная изменою, нашла в себе силы не оставить его, в тяжком наказании пребывавшего. В том узрел он Промысл Творца: «Одну тебя при мне оставил Он, // Чтоб я Ему еще молиться мог». Принял ли Всевышний эту молитву ?..»
[82] Впервые: «Северная Лира» (М.,1827).
Комментировать