Оглавление
Бесценный дар
Как уже было сказано выше, я прослужил в новочеркасском соборе пять лет. Когда появляется новый священник на приходе, люди по-особому присматриваются к нему, внимательно слушают то, о чем он говорит, прикидывают, созвучны ли его мысли по тем или иным вопросам с мыслями других священников, ими знаемых, либо с мыслями собственными. К этому надо быть всегда готовым, ибо это нормально. Но есть особая категория прихожан (жаль, что сегодня такие люди исчезают как феномен), которые пристрастны особенно.
В числе таковых в новочеркасском соборе оказалась старушка по имени Раиса — преданная, коренная соборянка. Ее знали все, и особенно клирики собора. Дело в том, что при малейшем отклонении священника от тех норм, которые были известны только Раисе, тут же составлялась подробная депеша в епархию с изложением нарушения и просьбой разобраться с виновником. Писала старушка в епархию так часто, что там уже привыкли к ее постоянным обращениям и даже начинали беспокоиться за нее, если жалобы приходили нерегулярно.
Впоследствии мне рассказали, что она — дочь протоиерея Симеона Таборанского. Отчасти понимаю, почему Раиса Семеновна все воспринимала не так — она все видела через призму опыта своего отца. И потому образцом пастыря мог быть только тот, кто сравнился бы с ее родителем. Но таковых не находилось. Да и в самом деле, как мы, молодые священники, заставшие уходящих уже со своих постов уполномоченных по делам религии, по-настоящему не столкнувшиеся с проблемами, которые создавали для духовенства эти товарищи, могли сравниться с поколением отца Симеона?! То было время если не открытого мученичества, то подлинного исповедничества.
И вот я — новый клирик собора. Только что из семинарии, а значит, исполнен уверенности в своих недюжинных знаниях, сам не из робкого десятка. Но все же, проходя мимо Раисы Семеновны, невозможно было избавиться от чувства, что, глядя на тебя снизу, она каким-то странным образом сверлит тебя взглядом сверху вниз — хотя ее позвоночник был сильно искривлен, и для того, чтобы взглянуть в глаза собеседнику, ей надо было делать усилие и смотреть снизу вверх.
В общем, я понял, что жалоб епархиальному начальству на меня не избежать. Оптимальным вариантом было на всякий случай избегать встреч с «доброй» старушкой. Были, конечно же, и попытки найти с ней общий язык: несколько раз просил ее рассказать об отце Симеоне, но сведения Раиса Семеновна выдавала очень скудные и о многом старалась не распространяться.
Прошло несколько лет моего служения в соборе, и однажды нам сообщили, что Раиса Семеновна заболела и просит причастить ее дома. Это была моя череда совершения богослужений. Придя к ней домой, я увидел ее совсем ослабленной. В этот день она, что называется, раскрылась с другой стороны. Прежняя Раиса, которая все время брюзжала, выказывала недовольство, жаловалась, — исчезла. Передо мной предстала совершенно другая женщина. После исповеди и Причастия она рассказала о своих родителях и жизни с ними.
В ее комнате был святой угол, где были расставлены иконы; рядом с ним — множество фотографий, среди которых несколько — с изображением митрополита Иосифа (Чернова), который в период служения ее отца пребывал в ссылке и жил в доме Таборанских, работая водовозом. Сегодня его почитают как казахстанского исповедника. Беседа была довольно продолжительной, и когда я уже собрался уходить, Раиса Семеновна остановила меня и попросила подойти к небольшому шкафчику в святом углу.
— Там у меня хранятся Святые Дары, еще от папы. Заберите их!
Я достал старую дарохранительницу, которая действительно была заполнена наполовину.
— И еще возьмите папин напрестольный крест!
Напрестольного креста я не нашел. Она с раздражением сказала, что у меня нет глаз и мне нужно смотреть лучше. Начал «смотреть лучше», как велела мне Раиса Семеновна, но вместо напрестольного креста нашел наперсный, сообщив ей о находке.
— Это он и есть! Забирайте его, там много мощей. Этот крест подарил папе митрополит Иосиф. Крест был черным от времени и копоти. Я поблагодарил Раису Семеновну, решившуюся передать мне, пожалуй, самое ценное из всего, что находилось в квартире. В свою очередь она взяла с меня слово, что каждое воскресенье я буду поминать на литургии ее родителей и ее саму.
И вот уже много лет эти три имени непременно присутствуют в моей литургической памяти. Когда же начали приводить крест в надлежащий вид и полностью его отмыли, взору открылся изящный серебряный мощевик. Позднее я обнаружил, что в известной многим истории знакомства митрополита Иосифа с семьей Таборанских Раиса Семеновна настойчиво называет наперсный крест напрестольным.
Удивительно, но есть вещи, которые через десятилетия могут быть свидетелями важных событий прошлого. Вещи, которые принадлежали людям, чьи имена сохраняются в памяти государства или Церкви. Вещи, обладая которыми становишься как будто сопричастным, пусть даже косвенно, людям и событиям давно минувших лет. Минувших, но не забытых.
Соборянки
Свою церковную деятельность я начал довольно странно. С бабушек. Когда я пришел в Церковь, в ростовский кафедральный собор, то, естественно, попал в руки старушек. Они меня «обрабатывали», в хорошем смысле слова. В их интерпретации я получил первые знания. Они подарили мне печатный молитвослов. Для того времени это было чудо. Переписанные от руки апокрифы и умилительные церковные рассказы удалось прочесть именно благодаря этим женщинам, которые передавали друг другу ценные материалы.
Соборянки, старушки… Это были удивительные женщины, с которыми мне довелось общаться в Ростове и в Новочеркасске. Не случайно говорят, что именно они являются «солью земли», благодаря им удалось сохранить веру и церковную жизнь. В храмах всегда есть особы, достойные внимания. Мне бы хотелось рассказать о некоторых из них. Сейчас, спустя время, осознаю, как правильно поступал, когда много слушал. Нынче я особенно хорошо понимаю Василия Шукшина и Валентина Распутина, которые написали такие удивительные произведения именно потому, что умели слушать.
У нас в Церкви существует проблема: когда приходит священник, он становится центром внимания и всех разговоров, а ведь умение внимательно слушать — очень важное качество, поскольку среди калейдоскопа с виду одинаковых старушек можно встретить и Аксинью, и Соню Мармеладову, и Бритт-Мари… Есть такая увлекательная книга «Здесь была Бритт Мари» Фредрика Бакмана.
Бритт Мари — этакая злобная старуха, которая к концу повествования раскрылась и стала невероятно глубоким человеком, способным дарить тепло, добро и сплачивать вокруг себя людей. Порой это неприметные женщины, но когда ты вглядываешься в них, то начинаешь понимать классиков, описывавших тяжелые, трагические женские судьбы. Для меня такими и были эти старушки: кто-то прошел через ГУЛАГ, кто-то похоронил всех близких, кто-то был на войне, застал блокаду…
В соборе были свои яркие личности. Были там и две бабушки, о которых наверняка помнят старые священники-соборяне. Одну звали Тоня, а вторую Дуся. Это две «скалы», которые охраняли — именно охраняли — панихидный стол. Каждый знает, что это за стол. В то время на панихидном столе можно было, как в «Елисеевском», найти все. Когда в стране толком не было продуктов, там обнаруживалась и тушенка, и сгущенное молоко, и даже икра! Собор находился рядом с Центральным рынком, поэтому на панихидном столе встречались и лещи, и много другой вкусной снеди. А старушки за всем этим надзирали, аки цербер (только двуглавый) из книги о Гарри Поттере, охранявший философский камень. Причем охраняли не на жизнь, а на смерть.
На дворе был конец восьмидесятых. Я был молодым человеком, когда начал иподиаконствовать и помогать в алтаре. Мне сказали, что если я помогаю, то имею право что-то брать с панихидного стола. Когда я к нему приблизился и потянулся за булкой хлеба, чтобы взять ее домой, то ощутил физически с двух сторон мощные электрические разряды. Эти женщины начали допытываться: кто я, чего хочу, почему беру? И если у Тони было лицо благородной женщины, то Дуся, с выдвинутой вперед челюстью и испепеляющим взглядом, была олицетворением чего-то злого и опасного. В конечном итоге я был изгнан из «зоны продуктового изобилия» со словами: «Это не тебе!» Однако через какое-то время взаимоотношения наши наладились, и я стал их любимцем. Приходил к Тоне и к Дусе, и они складывали для меня пакеты со всякими вкусностями. Все распределялось: что-то в трапезную, что-то священникам, в архиерейский дом, ну и «по усмотрению». Усмотрение — это был их выбор. К ним никто не подходил, они не были кому-то подотчетны. Возможно, только настоятель и еще несколько человек, но только крайне аккуратно, не спугнув, могли их о чем-то попросить. Когда я познакомился с Тоней, то узнал, что она очень хорошо знала Патриарха Пимена. В то время, когда он служил в Ростове и был ключарем кафедрального собора, она поддерживала с ним очень добрые отношения. И что удивительно, они до последнего переписывались. Иногда она передавала ему варенье.
Он же писал ей письма. Около Тони собирались все соборные персонажи, она разворачивала короткое письмо и зачитывала вслух. Там были какие-то очень теплые слова, всего несколько строк, а посредником в этой переписке был митрополит Владимир (Сабодан). Мы-то не знали Патриарха Пимена, но это был, как нам казалось, «пастырь навсегда».
А Тоня и Дуся оставались до самой смерти на своем боевом посту, у панихидного стола.
Дневник памяти
Память — самое удивительное, что Господь подарил человеку. Совершенно особый феномен — детские воспоминания, хранящие мельчайшие детали нашей жизни. Иногда по истечении времени многие из них куда-то испаряются, но позже возвращаются вновь.
Мое детство и молодость ничем особенно не отличались от жизни многих моих ровесников.
Каждый новый день дарил новые эмоции, впечатления и интересные знакомства. Особая глава жизни — это студенчество: ты ищешь свой путь, мчишься навстречу ветру перемен, не оглядываясь назад, чтобы не упустить то, что уготовила судьба. В юности мы словно киты, пропускающие через себя тонны воды. Только это не вода, а события и ощущения, коих бесконечно много. Позже приходит осознание того, что лишь небольшой процент всего происходящего с нами оказывается полезным и жизненно необходимым. Со временем в голове возникают робкие вопросы, вначале они ненавязчивы, и поэтому нет необходимости искать на них ответы. Но однажды — правда, у всех по-разному — наступает момент переоценки ценностей, когда ты поднимаешься на новый виток своей жизненной спирали.
Вот тогда-то память и начинает хаотично воспроизводить картины давно минувших лет. Лично у меня это случилось примерно в 40 лет. По долгу своего служения я нередко совершаю панихиды на кладбищах и встречаю там все больше и больше могил знакомых людей. В такие моменты особенно остро задумываешься о жизни и обо всем происходящем.
В один из вечеров, во время богослужения в храме, я вспомнил мальчика Гришу из школьного детства. Мне это воспоминание показалось странным, ведь за все прошедшие годы я ни разу не думал о нем. Гриша имел немало проблем со здоровьем и физических дефектов, которые были заметны окружающим, но, несмотря на это, он учился в обычной школе. Плохая координация движений, нелепая походка, сбивчивая речь, слабое зрение доставляли ему немало огорчений, и другие дети, его сверстники, нередко подтрунивали над ним. Хотя детей и принято называть «цветами жизни», порой эти цветы бывают довольно ядовитыми. Я вспомнил, как Гриша тянулся ко мне, как мы поехали в школьный лагерь…
Все с большим ужасом начинал я всматриваться в картину, которую рисовала мне моя память: мы с Гришей шли по берегу реки, и среди нас двоих, естественно, лидером был я, но он на многое и не претендовал, ему просто был нужен тот, кто будет с ним рядом.
Знакома ли вам ситуация, когда вы, приласкав котенка или щенка забавы ради, потом не можете от него отвязаться? В попытке отогнать животное приходится прикрикнуть на него либо громко топнуть ногой, а то и вовсе бросить камень…
Что-то похожее произошло между мной и Гришей. Как только появлялись другие ребята из детского лагеря, я присоединялся к ним — среди шумных игр и беззаботного веселья Грише места не было.
Вот только он, как назло, следовал за мной, и я, нимало не смущаясь, прогонял его, не желая давать другим ребятам повод для обсуждений и шуток из-за дружбы с ним. Так случалось нередко, но Гриша прощал мне мою жестокость ради тех мгновений, когда я снова «снисходил» до него. Эти воспоминания всколыхнули старые переживания и заставили меня заново прочувствовать все неприятные моменты.
Мысли о Грише не покидали меня: что с ним, жив или нет? Я стал каждый день поминать его в молитвах. Прошло немного времени, и мне случилось оказаться в городском парке. В ожидании назначенной встречи я сидел на скамейке. Вдруг меня будто пронзил электрический разряд… В сторону парка шли двое: очень пожилая женщина вела под руку слепого мужчину. И это был Гриша…
В первую минуту мне хотелось подойти к ним, что-то сказать, но я не сделал этого. Просто смалодушничал, струсил. Сейчас мне точно известно — Бог ответил на мой вопрос, что стало с тем мальчиком из школьного детства. Теперь я молюсь о его здравии и приношу покаяние…
Наверное, многие задавали себе вопрос: почему в храмах молодых людей всегда намного меньше, чем возрастных. Возможно, так происходит из-за того, что с годами грех ощущается физически, и эта боль становится особенно сильной…
Где кассета?
В практике священника, несомненно, происходят случаи, когда бываешь не способен ни дать совета, ни сказать что-то жизнеутверждающее, ни отговорить от поступка, который может негативно отразиться на жизни кого-то из прихожан в будущем.
С подобным пришлось столкнуться и мне… Это были девяностые, когда страна разваливалась, не было работы и денег не было. Ко мне на исповедь пришла девушка. Наверное, для того, чтобы найти поддержку и оправдание задуманному. Она не могла простить себе решения, принятого от безысходности, — твердого намерения сделать аборт.
Мы долго говорили, и она сказала, что это вынужденный шаг, ибо родители ее не принимают, поскольку беременность не от того, кого надо. Мужу она не нужна с ребенком, и денег у нее нет. Было понятно, что разговор наш не даст положительных результатов, я не смогу вразумить ее…
Мы уж стали прощаться, как вдруг меня осенило! У меня была кассета с фильмом. Обычная такая кассета, VHS, с записью, которая сегодня не зацепит, наверное, никого. А тогда это был фильм, вызывавший сильные эмоции. Он назывался «Безмолвный крик» — повествование от лица эмбриона, разговор с мамой, которая собиралась его убить. В свое время это было находкой. Эту кассету мы показывали приходу, молодежи, использовали в работе с людьми.
Я сказал девушке:
— Ничего не буду вам говорить и, конечно же, не буду благословлять ваш выбор. Но вы посмотрите эту кассету. И пожалуйста, верните ее потом. Мне с ней работать.
…Прошло много лет. Я был переведен из Новочеркасска в Ростов. Однажды в Музыкальном театре, прямо напротив храма, проходило мероприятие, посвященное детству, юношеству и молодежи. Торжественная обстановка, множество людей, присутствовали владыка митрополит, губернатор региона и прочие статусные особы.
Вдруг ко мне подошла женщина.
— Здравствуйте! Вы служили в Новочеркасске?
Вы же отец Даниил?
— Да.
— Вы, конечно, меня не помните.
— Конечно, я вас не помню. Даже не пытайтесь напоминать — столько лет прошло!
Рядом с ней стояла девочка-подросток. Мама сказала ей взять у батюшки (то есть у меня) благословение.
— Она у меня родилась! Помните, мы общались с вами, и вы дали мне кассету?
Я, конечно, невероятно обрадовался этой встрече. Ребенок, да еще и воцерковленный, который берет благословение…
Не знаю почему, но моей реакцией был вопрос:
— А где кассета? Вы обещали ее вернуть.
Женщина смутилась, сказала, что отдала ее подруге, оказавшейся в аналогичной ситуации, та еще кому-то, — в общем, «засмотрели».
— Фильм, который я увидела, произвел на меня очень сильное впечатление. Я приняла решение не делать аборт, родила дочь. И теперь невероятно счастлива. Спасибо вам! Долго потом после нашей встречи не отпускало чувство, которое можно назвать счастьем…
Мир на ощупь
Если бы не было «ревнителей православия», трудно представить, что бы тогда мы делали… Не один раз я слышал о том, что некоторых смущает резное объемное распятие, которое размещено в нашем Старо-Покровском храме. Аргумент у них такой: это не является традиционным для наших храмов и напоминает западную версию.
В связи с этим хочу поделиться случаем из моей пастырской практики, который останется в памяти навсегда. Это произошло в нулевых годах, в бытность мою священником в Георгиевском храме города Новочеркасска.
Восстанавливая один из старых городских храмов 1889 года постройки, мы меняли практически все, что можно было поменять. Были проведены газ, канализация, телефон. Храм заново расписали и заказали распятие. Оно было объемное, прекрасной работы — выполнено профессиональным мастером. По этому поводу тоже начались разговоры. Некоторые очень осторожно относились к такому новшеству.
Как-то раз в церковном дворе мы увидели направляющуюся в нашу сторону группу людей. Взглянув издалека, подумали, что как-то странно они передвигаются: сбились в кучу, словно держась друг за друга, и натыкаются на впередиидущих. Когда они приблизились, стало понятно, что это слепые дети из городского интерната для слепых и слабовидящих. С ними была воспитательница. Она рассказала мне, что эти дети сами решили пешком пройти по всем городским храмам и попросить у Бога исцеления. Сопровождающая попросила меня рассказать им об истории храма и прочитать молитву.
Это было очень трогательно и необычно, как оживший евангельский рассказ. Я начал рассказывать об истории храма, а затем пригласил зайти внутрь. Когда они все нашли друг друга наощупь и собрались вместе в центре храма, я сказал: «А теперь посмотрите на иконостас…»
Через мгновение я понял, что посмотреть они не смогут…
Из затянувшейся паузы меня вывела воспитательница: «Батюшка, не переживайте, прочитайте просто молитву». Я начал общаться с детьми, они подошли ко мне и попросили разрешения прикоснуться к моему лицу. Через минуту все они прикасались к моим одеждам, рукам, голове. Это чувство трудно передать.
И тут я осознал, что объемное Распятие — это то, что нам нужно! Я их отвел к Распятию. То, что я увидел, было больше чем молитва: множество детских рук трогали лик Спасителя, прикасались к Его ногам, рукам, нащупывали гвозди и шипы тернового венца. А лица были предельно напряжены и сосредоточены. Так я увидел очень необычное и предельно искреннее общение незрячих детей с Богом.
Это была настоящая молитва, которая дорогого стоит. Впоследствии мы с прихожанами не раз посещали этот интернат. Поэтому, когда я перешел в новый храм, одним из первых приобретений для прихода стал Крест, который и по сей день с нами.
Наш Андрей
Вечернее время перед сном, особенно когда сразу уснуть не получается, заставляет окунуться в прошлое, в которое ты вглядываешься как бы со стороны, словно листаешь альбом со старыми фотографиями. Тут-то и подмечаешь то, что всегда лежало на поверхности, но ранее тобою замечено не было.
В очередной раз «плывя по волне моей памяти», вспомнил случай, который произошел в новочеркасском кафедральном соборе, где я служил клириком. В тот день я приехал в храм, чтобы совершить таинство Венчания. Так случилось, что мое настроение не соответствовало радостному событию, и это было замечено гостями торжества.
Раздосадованные, они пытались донести до меня простую истину: священник на венчании не может быть так поглощен своими скорбными мыслями. Ибо он — священник и поэтому, наверное, всегда должен быть радостен, «чист и светел», несмотря на скорбь, наполняющую его душу.
По окончании таинства один из разгоряченных алкоголем родственников презентовал мне — «человеку, который не смеется» — бутылку вина.
По его убеждению, она должна была поднять мне настроение. На том и расстались. По прошествии многих лет, вспомнив этот эпизод, я также припомнил и причину, по которой не смог найти в себе нужных эмоций для торжественного момента.
В конце 1990‑х я получил благословение окормлять новочеркасский онкодиспансер. Лечебное заведение находилось в старинном особняке, который до революции принадлежал купцу Шапошникову. Расположен он на центральной улице города. Пройдя тихий больничный дворик, попадаешь в холл. Большая парадная лестница, которая когда-то являла собой величие и достаток, была окрашена желто-коричневой краской, но, несмотря на высокие потолки, воздуха все равно не хватало, и внутри царил специфический больничный запах — лекарств, старых матрасов и болезни. Все это усиливало и без того гнетущее состояние тех, кто входил в двери лечебницы. С чувством неуверенности я прибыл к месту нового послушания, так как не имел большого опыта общения с тяжелобольными.
Однако благодаря оптимистично настроенным пациентам, которые на первых порах стали моими учителями, я обрел уверенность в беседах с теми, кто воспринимал диагноз как приговор. У врачей, которые годами общаются со сложными больными, вырабатывается иммунитет к стрессу, ведь врач должен оставаться сильным и волевым, иначе долго не проработаешь.
К сожалению, мой ничтожный опыт не позволял находить своевременные и нужные слова на исповеди. Но, несмотря на это, меня всегда ждали и готовились к встрече. Каждый раз, когда я приезжал в диспансер, в самой большой больничной палате собиралось до двадцати человек. Мы служили молебен о здравии, потом была долгая исповедь и Причастие. После этого продолжалось общение.
В больничных палатах люди часто сменялись. Многие из них выписывались и возвращались домой, а кто-то уходил в мир иной…
Такой круговорот не позволял привязаться или привыкнуть к кому-либо. Как-то раз, по обыкновению, я приехал в больницу, чтобы совершить исповедь и причастить желающих. С первого взгляда заметил, что в привычной обстановке было нечто необычное: лица многих пациентов изменились, появилась жизнерадостность, и даже медперсонал был менее строг. Женщина, ожидавшая исповеди, еще в коридоре сообщила мне, что появился «новенький». До этого случая мне никогда не говорили о поступивших пациентах, так как это было делом обычным. Зайдя в больничную палату, увидел я, что большая группа больных совместно молится перед Причастием. Молитвы им читал высокий молодой парень с русским лицом, усыпанным веснушками. Заметив меня, он закончил чтение, подошел, чтобы поприветствовать, и назвал свое имя. Звали его Андрей.
Все присутствующие пациенты, многие из которых были уже в возрасте, были покорены юношей. За небольшой период своего пребывания в больнице он стал невероятно востребованным среди больных. Имея хорошее чувство юмора, Андрей помогал товарищам по несчастью хотя бы на время забыть о своем диагнозе. Это был генератор позитива. Во время исповеди мы познакомились с ним ближе, с его слов я узнал, что он — студент университета, но, к сожалению, вынужден пропускать сессию из-за госпитализации, однако уверен, что сдаст экзамены, ибо любит свою будущую профессию и продолжает готовиться даже в стенах больницы. Андрей был верующим и искренним человеком и вскоре стал для меня близким и родным. Думаю, что если бы его рукоположили, то из него непременно получился бы очень хороший священник.
Для нас Андрей был настоящей находкой. Перед моими визитами он готовил людей к Причастию, молился с ними. Но самое главное — он говорил. Говорил об их болезни, о том, что надо пытаться победить, смеялся вместе с ними и мечтал о будущем. Люди ему верили как никому другому, именно его слова утешения становились целебными для них — наверное, так было потому, что Андрей сам являлся одним из них: у него был лейкоз. Глядя на его бледное лицо с сияющими глазами, пациенты разных возрастов и социального положения искали любой возможности пообщаться с ним. Все называли его «наш Андрей».
В один из дней я снова приехал в больницу. Поднимаясь по широкой скрипучей лестнице, невольно сжался, когда мимо меня санитары пронесли умершего пациента, накрытого простынями. Стало не по себе, хотя ничего не поделаешь — ведь жизнь состоит не только из радости, но и из потерь. Когда же я вошел в коридор, где были расположены больничные палаты, мне показалось, что все, кто мог передвигаться самостоятельно, вышли проводить умершего. По лицам пациентов было понятно, что эта потеря коснулась каждого…
Минуту назад мимо меня пронесли нашего Андрея. Попрощавшись с ним, пациенты будто лишились поддержки и веры в благополучный исход болезни, потеряли надежду на выздоровление…
Жизнь понеслась своим чередом, но образ доброго парня до сих пор стоит перед глазами, даже спустя два десятилетия. Именно смерть нашего Андрея и явилась тогда причиной моего непраздничного настроения при таинстве Венчания — перестроиться после прощания с Андреем я не смог…
Священники меня поймут: психологически очень непросто переходить из одного состояния в другое. Священник (настоящий священник!) — не лицедей. Нет у него защитного иммунитета от стрессов и беспокойств.
Да это и к лучшему, когда душа твоя не черствеет!
Покрестил
На мой взгляд, чувство юмора у человека — важная составляющая его жизни. Наличие юмора священнику так же необходимо, как и любому другому. Юмор упрощает общение с собеседником, с ним жизнь становится ярче и разнообразнее, с его помощью легко разрядить обстановку в нестандартных ситуациях. Только возможно это, если чувство юмора присутствует у обоих оппонентов или же он понятен группе людей.
Так сложилось, что чувство юмора у меня острее, чем у среднестатистического человека. Это было замечено окружающими еще в моей юности. Именно это доставляло массу проблем и приводило к недоразумениям.
Все мы учились в школе, и всем знакома ситуация, когда в ответственные и важные минуты кто-то безудержно начинал смеяться, тем самым задавая тон другим — будь то урок или торжественная школьная линейка, подготовка к «Зарнице», где пионеры и комсомольцы до хрипоты в урочное и внеурочное время пели патриотические песни, которые, к слову сказать, я до сих пор помню наизусть, и маршировали до исступления…
Вот в такие минуты одно неосторожное слово или гримаса могли привести нескольких человек в состояние, из которого их вывести было невозможно, — заразительный смех этих нескольких, в числе которых был и я, передавался целому классу. Иногда это приводило к срыву мероприятия, и, как результат, наступали последствия в виде «разбора полетов».
Такая смешливость совсем мне не мешала, а иногда в компании давала возможность задавать тон общему настроению. Но однажды описываемая способность чуть было не сыграла со мной злую шутку.
На дворе стоял 1994 год, недавно я стал священником и, продолжая очно обучаться в семинарии, совершал богослужения сначала в сослужении со старшими священниками, а затем и самостоятельно.
Преподаватели в священном сане помогали мне осваивать на практике совершение таких таинств, как Крещение и Венчание. И вот настал тот день, когда было принято решение доверить мне самостоятельно совершать Крещение. То время было временем массового обращения к Церкви — люди в большом количестве приходили креститься и венчаться, зачастую без осознания серьезности происходящего. Я же проводил все обряды с удовольствием.
В один из дней меня пригласили покрестить ребенка. Из районного центра приехала семья с малышом, а соборные священники по разным причинам не смогли помочь приехавшим без всякой договоренности людям — кто-то еще служил, кто-то выехал на освящение дома, у кого-то был выходной… Остался один вариант — обратиться к студенту-священнику, и он, то есть я, не раздумывая согласился.
Все шло обычным чередом, как и учили: немного пообщался с людьми, рассказал об ответственности, которая лежит на родителях и восприемниках. Когда я говорил с ними, мне показалось, что легкий запах алкоголя доносится от мужчин, причастных к данному мероприятию. Естественно, от группы, прибывшей издалека и уже с нетерпением ожидавшей начала и скорейшего окончания крестин, сложно было тогда требовать особого внимания. Отправить же их домой было нельзя, по крайней мере мне, не имеющему никаких полномочий.
Начали готовиться к крещению. Люди изрядно волновались и суетились, поскольку потерялся восприемник. Женщины, раздраженные пропажей крестного, громкими криками, оглашавшими всю улицу, вернули вышедшего на воздух человека. Крещение началось… Чтение положенных молитв; затем чинопоследование требует от человека сочетания со Христом. Медленно и внятно объясняю восприемникам, что им необходимо ответить на мои вопросы, которые будут заданы. Чувство, что меня начинают понимать, придает уверенности, что все закончится благополучно. Беру младенца на руки, совершаю таинство. Меня никогда не покидает чувство трепета, пока ребенок в моих руках. Доходим до момента, когда восприемники с младенцем и священником трижды обходят купель.
Обойдя купель положенные три раза, я остановился, указал, куда должны были стать крестные, и, проследовав на свое место, продолжил читать далее положенное по Требнику. Читал медленно, внятно, с расстановкой. Во время чтения мне показалось, что за моей спиной происходит какое-то движение. «Нет, не может быть, я же их поставил на их места», — мелькнуло в голове… Но читать продолжаю. А когда повернулся к ним лицом, то, что я увидел, выбило меня из колеи. Они сосредоточенно продолжали все это время ходить вокруг купели с младенцем на руках…
Попытка сказать им, что уже можно остановиться, не привела ни к чему хорошему, поскольку из меня вырвался звук, скорее напоминающий крик раненой чайки. Мысленно представил, сколько кругов было сделано ими вокруг купели…
Еле сдерживая хохот, с которым невозможно было совладать, я вышел в другое помещение. Через несколько минут путем невероятных усилий я смог взять себя в руки, вернулся и закончил крещение.
К счастью, участники таинства и не подозревали, что со мной произошло. Прошло несколько десятилетий с тех пор, а я по сей день помню тот случай. Неловко, конечно, что такое произошло, но всякий раз, вспоминая, не могу не улыбнуться случившемуся курьезу.
Маруф
Это было в Новочеркасске, когда я только возглавил храм, начал входить в права настоятеля — присматриваться, прислушиваться…
Мне тогда было лет 27–28. И со мной произошла приятная, неожиданная встреча. Приехала одна ассирийка. Вопрос у нее был серьезный.
Женщина не могла забеременеть. Куда они с мужем только не обращались!.. Единственная надежда осталась на Бога. Было принято решение приехать к священнику-земляку пообщаться. Когда ты понимаешь, что этот важнейший запрос не в твоих компетенциях, то ты должен стать просто посредником между человеком и Богом. Я сказал ей:
— Давайте мы с вами помолимся, и будь что будет!
Мы помолились, я осенил ее крестом. Чувствовалось внутреннее благоговение, надежда, которую она возлагала на Господа. Поскольку без порыва со стороны человека, мне кажется, Бог не может действовать.
Мы больше не встречались. Но когда прощались, я сказал ей:
— Если вдруг родится мальчик, назовите его Маруф.
Незадолго до этой встречи я прочел житие святого Маруфа Ниневийского. Это этнический ассириец, который был епископом основанного им города Тигрита (по-гречески — Мартирополь), стоявшего на границе Византийской империи и Персии. И мне понравилось это имя. Прошли годы. Я уже служил в Ростове. Меня пригласили в Новочеркасск — ассирийская диаспора отмечала там очередной национальный праздник. Танцы, угощения, встречи, общение… Вдруг ко мне подходит взрослая женщина.
— Вы, наверное, не помните, моя дочь к вам приезжала.
— Знаете, ко мне приезжает столько людей, что я, конечно же, всех не упомню. Простите.
— Я хочу вам показать, что получилось. — И повернула голову, взглядом указывая на кого-то. Рядом с ней стоял мальчик. Было заметно, что он смущен, но смотрел на меня с интересом.
— Как тебя зовут?
А он отвечает:
— Маруф.
И сразу, до мелочей, вспомнилась мне давняя встреча с его мамой и наша с ней молитва, наполненная надеждой и верой. Именно ради таких моментов стоит жить!
После случая с Маруфом, после этого разговора я начал делиться впечатлениями со многими ассирийцами — все же друг друга знают. Ассирийская диаспора небольшая, но сарафанное радио работает без сбоев. Начались разговоры о том, что я — священник, помогающий женщинам, которые не могут забеременеть. «Только этого мне и не хватало», — подумал я. Такая перспектива вовсе не радовала. Я просто представил, что ко мне начнут ездить дамы… В таком случае мне придется купить себе медведя и вести прием на опушке леса. «Нет, нет и нет! — стучало в висках. — Я совершенно далек от “старчества” и иных мистических вещей!»
Вопрос разрешился сам собой. Однажды раздался телефонный звонок:
— Вы ведь помогаете?..
— Знаете, я не совсем помогаю. Я ничего не делаю. Если вы хотите, то можно попробовать помолиться… Так в скором времени эта история забылась, и жизнь вернулась в прежнее русло.
Конец ознакомительного отрывка.
Комментировать