Оглавление
Глава восьмая
Сборы были недолгими: Аларих предупредил, что от Харрана до Фригии путь они продолжат верхом, поэтому предложил Евфимии взять из всего приданого только праздничный наряд для встречи с его родней да сменную одежду. Ну и драгоценности, конечно, — они-то много места не займут.
— Нет смысла брать много вещей во Фригию, все равно придется везти их обратно — мы ведь скоро вернемся.
— Скоро ли? — усомнилась, вздыхая, София.
— Как только я распродам свое наследство, — отвечал Аларих.
Не согласна с этим была только Фотиния, она готова была тащить не только одежду, ковры и дорогую посуду, но и кухонную утварь, причем тащить ее хоть на себе, но ее никто особенно не слушал. Тогда старушка решила надеть на себя в дорогу столько одежды, сколько сумеет, и принялась перекапывать свой сундук, который вообще-то за недосугом просматривала только раз в году, весной, чтобы просушить слежавшуюся за зиму одежду.
Она отобрала одежду на все случаи жизни, а под конец извлекла с самого дна сундука старый дорожный шерстяной плащ, подбитый тонко выделанными ягнячьими шкурками, почти облезшими от старости. От былого великолепия плащ сохранил только красный цвет наружной ткани, штопаной-перештопаной, но все еще яркой.
— Откуда у тебя этот чудовищный плащ? — спросила София. — Ты что, не можешь подобрать в дорогу что-нибудь полегче и поновее?
— В этом плаще нас с сестрой когда-то привез к вам в дом старый хозяин, отец твоего мужа. Мы были тогда несчастные, глупые и перепуганные девчонки, да еще и обе подхватили в дороге лихорадку. Хозяин и не собирался нас покупать, но работорговец предложил ему продать нас обеих как одну, да еще за половинную цену, сказав: «Если даже одна из них выживет, ты все равно будешь в выигрыше, господин!» Но Фотий-старший, твой свекор, как мы потом догадались, купил нас просто из жалости. Это был его плащ, он отдал его нам, чтобы мы не мерзли во время приступов озноба, и я ни за что я с ним не расстанусь: он напоминает мне и о сестре, и о добром моем хозяине.
— Уже весна, солнце греет с каждым днем все жарче, неужто ты будешь носить его?
— На себе тащить легче, чем грузить мула.
— Да засунь его хотя бы в суму: мулу-то не все ли равно, везти тебя легко одетой и одежду в суме или тебя же, но укутанной в этот плащ, словно куль?
Но переупрямить Фотинию пока еще никому не удавалось. Она и для ребенка прибрала каждую тряпочку, которая могла пригодиться в дороге. Своих вещей у харранок практически не было, но София одарила их новой одеждой, а для маленького Тумы пожертвовала самое маленькое и самое красивое шелковое покрывало, какое нашлось в доме.
Об имуществе Евфимии нечего было и говорить: Фотиния норовила все ее приданое затолкать в переметные сумы. В результате вместо двух небольших мешков, которые мог снести мул, предназначенный для Евфимии, у няньки получилось шесть огромных тюков. София, и без того не находившая себе места, увидев результат Фотиньиных сборов, вознегодовала:
— Ты что, увозишь мою дочь насовсем? Зачем ты собираешься тащить с собой все приданое, если вы едете только на два-три месяца, не больше? Аларих же обещал, что к концу лета, когда спадет жара, вы уже тронетесь в обратный путь! Зачем, скажи, Евфимии столько постельных принадлежностей?
— Ну, чтобы все свое было в чужом доме…
— Она не в чужой дом едет, а в дом своего мужа! Оставь это все, постели для нее с Аларихом я уже приготовила. А это что за сундучок?
— Это женский набор. В пути, ты бы сама должна была сообразить, во время ежемесячных недомоганий могут быть сложности.
— А у тебя что, опять начались ежемесячные недомогания? Возьми для Евфимии что надо на несколько раз и успокойся: вы будете путешествовать вряд ли больше трех месяцев.
Фотиния, не переставая ворчать, принялась разгружаться.
— Я очень рада за наших мулов! — тайком шепнула матери Евфимия. — Везти на себе нас да еще этот чудовищный груз тряпья! Жалко бедных животных.
Мулов для Евфимии и Фотинии Аларих купил сам, причем выбраны им были животные спокойные, зрелого возраста[55]: до сей поры та и другая ездили на мулах или на осликах только в их загородный дом, где в спокойные годы укрывались от летней городской жары, да к старцам, подвизавшимся в своих пещерах вдали от города.
* * *
Харран недаром назывался Перекрестком, он стоял на пересечении крупных торговых путей, поэтому от Эдессы туда вела удобная и прямая дорога, мощенная камнем. Для поездки была нанята каррука[56], запряженная четверкой смирных лошадей. Она прибыла к дому Софии накануне отъезда. Фотиния сразу же кинулась осматривать удобную большую повозку с высокими решетчатыми бортами, полотняными стенами и верхом. На крыше повозки был укреплен еще и свернутый кожаный полог, который можно было натягивать на крышу в случае дождя. Пол карруки был покрыт толстым старым ковром, у задней стенки лежали тюфяки, покрывала и подушки — в карруке можно было не только ехать с комфортом, но и даже ночевать. Фотиния немедленно приказала вознице все спальные принадлежности из повозки вынуть и отнести в сарай:
— Когда вернешься назад из Харрана, тогда все это и заберешь, а нам чужие блохи без надобности!
Хотела Фотиния снять и посеревший полог, которым были задернуты стенки повозки, но тут уж возница воспротивился:
— Если ты, матушка, боишься насекомых, так оставь полог на месте! Блох в нем нет, а вот без него тебя загрызут москиты!
— Разве Харранская долина это не жаркая пустыня? — удивилась Фотиния. — Откуда там возьмутся москиты? Они же любят сырые места!
— Харранская долина жаркая, но это не пустыня, а одна из плодороднейших долин в наших краях. А плодородна она потому, что орошается водой Евфрата и его притоков через множество каналов, так что воды и москитов там хватает. Ну да сама увидишь и почувствуешь! Так что оставь полог на месте, матушка, даже если он кажется тебе не слишком чистым.
— Ладно уж, уговорил, — проворчала старушка.
Фотиния собственноручно приготовила горько и остро пахнущий настой полыни и листьев айланта и приказала служанкам тщательно промыть им повозку изнутри, не забыв обрызгать и полог. После того как пол и стены высохли, из дома были принесены и постелены внутри толстая кошма, на нее сначала ворсистый персидский ковер, а сверху еще и большое полотняное вышитое покрывало и уже на него положены, опять же собственные, тюфяки, покрывала и подушки, причем в немалом количестве. Позаботилась Фотиния и о небольшом столике. Еда, посуда и питье в кувшинах тоже были упакованы заранее в выстеганные изнутри корзины, но пока ждали своей очереди в погребе под полом дома, на холоде.
* * *
Выезжали на рассвете. Первой из дома вышла, конечно, Фотиния в своем немыслимом красном плаще и придирчиво проверила тюфяки и подушки: не отсырело ли все за ночь? Убедившись, что все в порядке, она пошла будить остальных путешественников. Фамарь, похоже, и не спала в эту ночь: она вышла со спящим сыночком на руках, дала его подержать Фотинии, потом влезла в карруку, приняла младенца, села, откинула полотняную занавеску и уставилась в окно на пустую беленую стену, окружающую двор, вся в ожидании того момента, когда повозка наконец двинется в Харран, домой. За нею уселись Фотиния и Нонна; Аларих и его раб Авен вывели оседланных лошадей; высокий и плечистый раб небрежно держал в левой руке поводья двух мулов; Гайна и с ним еще пятеро воинов должны были присоединиться ко всем уже у самых Южных ворот, поскольку туда им было ближе из крепости. А Евфимия и София все стояли обнявшись не в силах расстаться.
Аларих подождал-подождал, а затем решительно подошел к ним.
— Дорогие мои женщины, нам предстоит длинная дорога, надо поспешить. И там, кажется, уже хнычет маленький Тума — мальчику не терпится ехать к отцу.
— Да-да, сейчас, сейчас… — сказала София, еще крепче обнимая дочь.
Но вот Евфимия сняла со своих плеч материнские руки, поцеловала их одну и за другой и сказала:
— Все, мама. Муж торопит, благослови и отпусти меня.
София в последний раз поцеловала, перекрестила ее и отпустила.
* * *
Фамарь сидела лицом к лошадям и смотрела вперед, с нетерпением ожидая, когда перед нею откроется Харранская долина. Евфимия тоже села у борта повозки, откинув край занавески, но смотрела она назад, прощаясь с любимой Эдессой: никогда еще она так надолго не покидала свой город и не уезжала от него так далеко. Вот уже скрылись вдали белые известковые стены крепости, а вот и вознесенные над нею исполинские колонны Нимрода сначала превратились в два узких столбика на горе, а затем и вовсе растаяли в тумане. Тогда она вздохнула и тоже пересела лицом к лошадям.
Всадники ехали по четыре с обеих сторон карруки: Аларих, его раб и два воина со стороны Евфимии, Гайна с остальными тремя — с другой. Хотя в гарнизоне разведчики заверили их, что по дороге на Харран никаких засад быть не может, опасались они не только эфталитов, но и местных разбойников, которых, как это водится во время любых бедствий, уже развелось в округе немало.
Харранская долина, вопреки ожиданиям Евфимии, вовсе не была пустыней! Поля, раскинувшиеся по обеим сторонам дороги, были не просто по-весеннему зелеными, но их зелень оказалась такого яркого и сочного цвета, какого Евфимия никогда не видела ни в Эдессе, ни за стенами города. И все это были поля и пастбища. Правда, животных почти не было видно, и Нонна сказала, что их не было уже тогда, когда они бежали из осажденного Харрана в Эдессу. Подальше от дороги виднелись цветущие сады, обширные и густые. Но на десятки саженей вблизи от дороги земля была выбита, деревья либо срублены, либо изуродованы топорами, и даже трава исчезла начисто — здесь прошло войско эфталитов.
— Вот такие пустыни везде оставляет война, — сказала Нонна. — Взгляните: хоть поля и засеяны, а крестьян на них почти не видно. В середине дня никто не работает даже весной, жара не позволяет, но сейчас утро и самое время для работы, а на полях почти никого.
И сама дорога, которую прежде оживляли караваны, идущие в обе стороны, тоже была пустынной, только позади карукки и верховых облаком вилась пыль, поднятая колесами и копытами.
С утра двигаться было легко, воздух еще только-только начал нагреваться после холодной пустынной ночи, поэтому ехали довольно быстро, стремясь проделать как можно большую часть пути до наступления полуденной жары. Сильного зноя пока не чувствовалось, но с болот, тянувшихся вдоль берега Евфрата, и рисовых полей на путешественников налетали стаи москитов и жалили беспощадно людей и животных. Вот для чего нужен был полог внутри карруки!
А потом воздух постепенно начал нагреваться, через какое-то время сделался почти горячим, а к полудню раскалился и стал таким, каким бывает в Эдессе только посреди лета. Москиты как-то разом пропали, словно их смахнуло одним порывом жгучего ветра.
— В самом Харране будет еще жарче! — будто хвастаясь, пообещала Фамарь.
— И как же вы живете в таком пекле? — испуганно спросила Фотиния.
— А вот увидишь, нянюшка! При доме у нас большой сад, а комнаты в доме даже прохладные.
— Как это могут быть прохладными комнаты в доме, построенном в жарком месте? — спросила нянька. — Или они вырублены в горе, как кельи наших монахов?
— И вовсе нет! У нас особая архитектура. Но не буду рассказывать заранее, приедешь — сама увидишь. Может, тебе так понравится, что ты все же решишь остаться с нами.
Фотиния на это ничего не ответила, но и Евфимия промолчала, из чего Нонна сделала заключение, что не все еще потеряно и, может быть, все же удастся уговорить Алариха не брать с собой старушку в трудный поход на Фригию, а оставить ее в Харране. Очень уж хотелось умной женщине приобрести для внука такую преданную няньку!
Хорошо, что дорогу часто пересекали водные потоки: в таких местах делали короткие остановки, поили лошадей, давали им передохнуть — и сами отдыхали. Женщины выходили размяться от долгого сидения, а мужчины, спешившись, ложились в тени и вытягивали ноги.
После первого же короткого привала Евфимия выразила желание остальную часть дороги проехать верхом на муле — для тренировки. Аларих велел рабу Авену оседлать мула, тот достал из поклажи легкое женское седло, и скоро довольная Евфимия уже ехала рядом с мужем.
По дороге попадались изредка небольшие селения. Аларих показал Евфимии какие-то странные конические сооружения над глиняными заборами.
— Знаешь, что это такое?
— Нет. Похоже на какие-то великанские ульи.
— Это и есть знаменитые харранские дома-ульи.
— Как же в них люди живут?
— А вот приедешь в Харран и посмотришь.
— А ты видел их раньше?
— Конечно, видел. Я не первый раз бываю в этих краях и знаю тут все достопримечательности. В Харране есть на что посмотреть.
— А что именно? Можешь рассказать заранее, чтобы я могла выбрать, что хочу увидеть первым? — лукаво спросила Евфимия.
— Хитрый Зяблик. Ты просто соскучилась, сидя в повозке с женщинами и младенцем, и теперь хочешь, чтобы я тебя развлекал?
— Да, хочу!
— Это приказ владычицы моего сердца?
— Да!
— Ну, приказы повелителей не обсуждаются, — засмеялся Аларих. — А ну-ка давай сюда! — он наклонился с седла, подхватил поводья мула и притянул его к боку своего коня. Мул покорился, а конь недовольно, с явным презрением покосился на него. Аларих протянул руки и легко пересадил Евфимию на колени. — Вот так, по-моему, нам будет удобнее разговаривать. Первое, что ты увидишь, когда мы подъедем к городу, будет Харранская крепость, которую эфталиты так и не смогли взять. В ней же был убит самый богатый человек мира, римский полководец Марк Красс[57]. Здесь он положил двадцать тысяч легионеров и сам тоже погиб. Говорят, парфяне залили ему в глотку расплавленное золото. Так что эта крепость, наверное, самая главная достопримечательность города и его гордость.
— А я думаю, что это не совсем так, — покачала головой Евфимия, — в этом городе родился и умер Фара, отец патриарха Авраама. И сам Авраам тоже жил в Харране.
— Разве не в Эдессе? — удивился Аларих.
— В Эдессе он родился и довольно долго жил. Но именно из Харрана он двинулся в Землю обетованную.
— Эдесситке и дочери диакониссы, конечно, виднее. Наверняка ты лучше все знаешь про Авраама, тем более что он родился в Эдессе. Хотя родиться — это еще не главное событие в жизни мужчины.
— А какое же событие главное?
— Встретить свою любовь!
— И Авраам ее встретил.
— Конечно: он встретил Сарру.
— И встретил ее Авраам в Уре, как тогда называлась наша Эдесса[58]. Мне это мама еще в детстве рассказывала.
— А может быть, она рассказывала тебе, что Авраам и Сарра совершили точно такое же путешествие, какое совершаем сейчас мы с тобой: из Эдессы в Харран, по этой самой дороге? Она вымощена римлянами, но кое-где попадаются и очень древние, тысячелетние, плиты: это видно по тому, какие колеи пробили в них за века тяжело груженные повозки. Только у Авраама с Саррой путешествие заняло гораздо больше времени, потому что они совершали его вместе со своими родственниками, со всеми рабами, стадами и пастухами, поэтому по дороге им пришлось, и, может быть, не раз, останавливаться на ночлег. Для ночлега они, конечно, раскидывали шатры. А сейчас я расскажу тебе то, что мама твоя наверняка пропустила.
— Мама пропустила? Сомневаюсь. А ну расскажи!
— Сарра была прекрасна, Авраам без памяти любил ее, и поэтому ночью они потихоньку покидали свой шатер и уходили на берег одного из притоков Евфрата, которые во множестве стекаются в Харранскую долину, и… Знаешь, чем они там занимались?
— Ловили рыбу на завтрак?
— Нет, не угадала.
Евфимия покраснела и спросила застенчиво и почти шепотом:
— Тогда чем же?
— Они предавались любовным утехам под звездами и мечтали о сыне. И звезды сияли над их головами, а луна серебрила прекрасные обнаженные плечи и груди прекрасной Сарры.
Евфимия совсем раскраснелась от смущения и дыхание ее стало прерывистым. Аларих же, лукаво на нее поглядывая и посмеиваясь, продолжал:
— А ты помнишь, сколько лет было Аврааму, когда они покинули Ур и отправились через Харран в Ханаан по велению Бога?
— Нет, не помню. Сколько?
— Аврааму было семьдесят пять лет!
Евфимия немедленно притворилась обиженной и сердитой.
— Но Сарра была на целых десять лет моложе! — шутливо утешил ее Аларих.
— Немедленно пересади меня на место! — потребовала она.
Аларих тут же исполнил ее требование. Тут Евфимия обиделась уже всерьез, шлепнула своего мула по крупу и погнала его вперед по дороге.
Аларих с хохотом погнал за нею своего жеребца, ухватил мула за узду, обнял на скаку Евфимию и, остановившись, снова втащил ее, как котенка, к себе в седло и поцеловал. А она сначала дернула его за кудри, а потом погладила их и успокоилась.
— Расскажи мне еще что-нибудь про места, через которые мы проезжаем, — попросила она через некоторое время.
И Аларих стал рассказывать ей про битвы, которые римляне издавна вели в этих местах с персами. Не все ей было понятно, и порой страшно становилось слушать про кровавые столкновения, но, что бы ей ни рассказывал Аларих, она была готова слушать его часами — так ей нравился голос мужа.
* * *
После полудня устроили большой привал у реки, вытащили котел и сварили рис с мясом фазанов, добытых накануне Аларихом и Гайной. Кушанье было щедро приправлено зеленью и шафраном. Улучив момент во время приготовления еды, Фотиния успела все-таки сделать выговор Евфимии:
— Неприлично молодой женщине ехать в седле мужчины, даже если он ее муж! Всем встречным проезжим и прохожим не объяснишь, что вы молодожены. Да вы еще постоянно воркуете и целуетесь, как голубки.
— Нянюшка, да разве это плохо? Мы же и вправду молодожены!
— Не плохо, но нескромно. Соблюдай приличия, есть у тебя свой мул — вот и езди на нем. Коня хотя бы пожалей, конь-то не железный.
— Хорошо, нянюшка. Ты меня убедила: коня я пожалею.
Обедая, путники лежали и сидели на коврах, принесенных из повозки, и после сытной трапезы почти все тут же и задремали.
Евфимия с Фамарью спать не хотели и решили спуститься к реке и как следует вымыться: Фамарь вспотела, безвылазно сидя в карруке, а Евфимия пропылилась, едучи верхом. Искупавшись в холодной как лед воде, молодые женщины выполоскали в ней свои покрывала и развесили их сушиться на кустах, а сами, внимательно оглядев траву, чтобы не сесть на змею или скорпиона, уселись в тени.
— Фамарь, а сколько лет было отцу нашему Аврааму, когда он пришел из нашего города в ваш?
— О, какая ты благочестивая путешественница, прямо, можно сказать, паломница! Аврааму было семьдесят пять лет.
— Такой старый… Вдвое старше моего Алариха.
— Ну что ты, милая! Ты вспомни, сколько жили в то время и сколько прожил сам Авраам!
— Сколько? Я не помню.
— Авраам прожил сто семьдесят пять лет. Он был в самом расцвете сил, когда пришел в Харран. Да, он был примерно как твой Аларих.
— А Сарра, получается, как я?
— Ну да. Наши праотцы жили праведной жизнью, а потому долго: старели позже.
— Я поняла!
И Евфимия решила, что непременно поддразнит Алариха, доказав ему, что Авраам вовсе не был старцем, а Сарра — старушкой.
Когда они снова двинулись в путь, причем теперь она послушно ехала на муле, как обещала няньке, она передала ему слова Фамари о возрасте праотцов.
Но Аларих сразу же отобрал у нее победу.
— Хорошо, ты меня убедила, — он подъехал к ней ближе и шепнул: — Когда мы останемся одни, обещаю тебе любить тебя, как молодой семидесятипятилетний Авраам любил юную шестидесятипятилетнюю Сарру!
Этого хватило, чтобы Евфимия покраснела как маков цвет на краю ячменного поля и тут же прыснула от смеха.
Так они то любезничали, то дразнили друг дружку до самого Харрана, веселя попутчиков одним своим озорным видом, молодостью и любовью.
* * *
Солнце клонилось к закату, когда поселки стали попадаться все чаще. И вот впереди уже стали видны высокие стены города и башни над выдвинувшейся вперед мощной трехъярусной крепостью[59], как бы вышедшей на дорогу встречать тех, кто приближался к Харрану со стороны Эдессы.
— Вот она, неустрашимая и неприступная цитадель Харрана! — с гордостью произнес Аларих. — Видите, какие башни?
— А чем она знаменита? — спросил самый молодой из воинов.
— Многим. Например, тем, что внутри крепости жили на покое ветераны армии Александра Македонского и прямо в крепости их и хоронили, — сказал Гайна.
— Достойное кладбище для воинов!
Приблизившись к борту карруки, Евфимия услышала голос Нонны:
— Хозяйка твоя сказала мне, что ты должна сама решить, остаться ли тебе у нас в Харране или все же пуститься в трудное путешествие с Евфимией.
— Моя хозяйка теперь Евфимия, это у нас давно решено, — заявила в ответ Фотиния. — Не могу же я отпустить ее одну на чужбину!
— Вовсе не одну! — вмешалась Фамарь. — Она едет с мужем и его рабом, а он хоть и стар уже, но опытный воин. Ты можешь быть уверена, что Евфимия под хорошей охраной.
— А кто ухаживать будет за нею в дороге?
— А вот муж и поухаживает! — засмеялась Фамарь. — Фотиньюшка, милая, а тебе не приходит в голову, что ты будешь только мешать молодым, смущать их? Все-таки они молодожены и это их свадебное путешествие!
— Я ни о чем таком не думаю. Мое дело следить за молодой госпожой, а не подглядывать за нею, — сердито ответила нянька.
Евфимия закусила губу, снова объехала повозку и пристроилась рядом с мужем. Здесь уже закончили страшный рассказ о несчастном полководце-богаче Марке Крассе и теперь говорили о том, что воинам стоит остановиться на ночлег в гарнизоне, а уже завтра наутро двигаться дальше.
У самой городской стены разделились: каррука с женщинами и Аларих на коне поехали через юго-западные Ворота Алеппо, откуда было ближе к дому купца Абсамии, а Гайна с солдатами поехали в крепость через самые большие, Эдесские[60].
Когда, следуя указаниям Нонны, каррука и верховые подъехали к дому и возница громко постучал, ворота открылись сразу, как будто кто-то уже поджидал путешественников. Они увидели сад под тенистыми чинарами и довольно большой дом, к удивлению Евфимии, построенный все в том же удивительном стиле: в виде целой семьи ульев на одном приземистом основании. Из большой резной двери поспешно выбежали и бросились к въехавшей во двор повозке слуги, в том числе старики и дети, а за ними, протягивая одну руку, а другой опираясь на костыль, шел, плача, смеясь и что-то приговаривая, сам Абсамия, высокий широкоплечий мужчина с густыми вьющимися черными волосами. Вот в кого уродился маленький Тума!
* * *
Все вошли в дом, и пока семья Абсамии и все слуги толпились и склонялись над переносной колыбелькой Тумы, разглядывая его и громко восхищаясь, Евфимия, держась за руку Алариха, удивленно оглядывалась. Странный дом, с его куполами-ульями над стенами, внутри был на удивление прохладен, просторен и уютен. Они стояли в первой комнате, исполнявшей роль атриума, из которого по периметру шли проходы в другие помещения: некоторые из них были закрыты тяжелыми занавесями, в другие можно было заглянуть.
Первым делом Евфимия задрала голову и с любопытством оглядела внутренность таинственного купола. Он начинался прямо над невысокими стенами и уходил на высоту в полтора-два раза выше стен. В стенах почти совсем не было окон, лишь очень небольшие под самым основанием конуса купола да в нем самом, а еще одно отверстие было в самом его острие.
— Как ты думаешь, Аларих, а дождь не заливает комнату через это отверстие?
— А я и не знаю, как там устроено снаружи: кажется мне, что что-то было над дырой. Надо же, много раз видел такие дома-ульи, а как следует рассмотреть ни разу не догадался! Пошли посмотрим, — предложил Аларих, — хозяевам все равно сейчас не до нас.
Они вышли из дверей, отошли от дома и оглядели его странную «крышу», похожую на пасеку с великанскими ульями: да, верхушку каждого «улья» венчал маленький глиняный навес, открытый с двух сторон; стало понятно и куда уходит воздух из помещений, и почему в комнаты не попадает дождь. Выяснив архитектурный секрет, они обнялись и так стояли до тех пор, пока на пороге не показалась озабоченная Нонна:
— А я думаю, куда это вы пропали?
— Свежим воздухом дышим и на крыши смотрим! — ответил Аларих.
— Так ведь в доме воздух прохладней!
— Вот мы и гадаем: а почему так?
— А вот из-за этих самых крыш над каждой комнатой. Идемте в дом, сейчас будем ужинать.
Она пригласила их в комнату с большим, но невысоким столом посередине — прямо под уходящей вверх крышей. Вокруг стола стояли уже совсем низкие скамейки. Пол и стены комнаты были покрыты коврами. Начался праздничный ужин, долгий и радостный.
* * *
Наутро, едва лишь гости успели умыться и помолиться, Нонна с Фамарью и Фотиния с Евфимией устроили женский совет в одной из свободных комнат, полутемной и прохладной.
Евфимия заранее угадала, о чем пойдет речь, и потому сидела со скромным видом, решив до поры не говорить ничего. Да она и не знала, как ей быть. С одной стороны, няню она, конечно, любила и привыкла к ней: еще бы, с первого дня жизни она считала, что няня принадлежит исключительно ей! Нет, дело было не в том, что Фотиния, будучи рабыней, принадлежала ее семье и ей; просто няня была всегда, няня была частью ее жизни, продолжением ее самой, няня была вроде ее собственной длинной косы: порой и мешает, и раздражает, а без нее как? И в то же время Евфимии очень хотелось остаться наконец с мужем наедине, побыть с ним вдвоем без кого бы то ни было рядом. Не считать же за кого-то постороннего раба Амальриха Авена: при всем своем гладиаторском обличье и страшной силе он был так тих и незаметен, что Евфимия и голоса его до сих пор не слыхала. Вот и сейчас она говорить предоставила другим, а сама решила пока только слушать.
Первой начала Нонна:
— Фотиния, ты наша вторая спасительница после Софии. Того, что ты сделала для нас, невозможно отдарить никакими наградами. Кроме одной: свободы. По нашей просьбе дорогая София написала тебе отпускную, чтобы мы могли тебя нанять уже как вольную няню для нашего малыша. Она мне вручила ее перед нашим отъездом из Эдессы на тот случай, если ты захочешь остаться у нас. И еще вот эти деньги как награду за верную многолетнюю службу ее семье, — с этими словами Нонна выложила перед Фотинией свиток с отпускной грамотой и небольшой мешочек с монетами. — Она просила напомнить тебе, что, когда Аларих с Евфимией вернутся в Эдессу, она вскоре примет постриг в одной из эдесских обителей. Я не должна и не хочу от тебя скрывать, дорогая Фотиния, что сама София, при всей ее к нам доброте, конечно же, хочет, чтобы ты добровольно последовала за Евфимией в страну ее мужа, а по возвращении в Эдессу, если Бог вскоре даст им детей, так и продолжала бы жить нянькой в их доме. Но Софию смущает одно: ты, мягко говоря, почему-то не очень любишь ее зятя.
Фотиния абсолютно недвусмысленно и презрительно фыркнула.
Евфимия сокрушенно вздохнула.
— И поэтому София оставила все на твое усмотрение. Ты можешь продолжить путь с Евфимией и Аларихом, а потом либо вернуться в дом Софии, либо, если передумаешь, вернуться к нам. Фамарь и спрашивать нечего: она спит и видит, чтобы ты растила нашего Туму.
— А что скажешь ты, моя ласточка? — Фотиния повернулась к воспитаннице и как-то очень грустно, почти обреченно на нее поглядела.
— Надо спросить моего мужа: что он скажет, с тем и я соглашусь, — сказала Евфимия, не глядя на свою старую няньку.
— Другого ответа я и не ожидала! — спокойно ответила на это Фотиния. После чего она взяла свиток, развернула его и внимательно прочитала, водя пальцем по строчкам. Следя за тем, как учились ее подопечные, она и сама незаметно выучилась читать; вот только писать не умела — ни к чему это ей было. Удовлетворенно вздохнув, она снова навернула свиток на кондакион[61] и спрятала его под покрывалом. Затем развязала мешочек, высыпала из него золотые монеты, пересчитала их и, удовлетворенно кивнув сама себе, спрятала деньги тоже где-то на теле.
— Ну так вот что я вам скажу, мои дорогие женщины! — не просто сказала, а торжественно произнесла старая нянька, оглядывая участниц женского совета. — Раз уж выпала мне такая удача — получить сразу вместе и свободу, и деньги, и право решать самой, я уж воспользуюсь всем этим по своему усмотрению. Пусть твой муж, Евфимия, успокоится: не поеду я с вами в его Фригию и не стану мешать вам. А с вами, Нонна и Фамарь, я останусь, — нет, вы погодите радоваться! — но только до тех пор, пока вы не подыщете хорошую няньку для маленького Тумы. А после этого я сделаю то, о чем и мечтать не смела долгие-долгие годы: на эти деньги я куплю себе место на торговом корабле, идущем в Карфаген, и вернусь доживать свою жизнь на родине. Мы с моей покойной сестрой не потратили ни на прихоти, ни даже на серьезные нужды ни денежки из того, что хозяева дарили нам на праздники, и того, что нам с нею удавалось иногда заработать: мы копили деньги на выкуп и возвращение на родину. Сестра умерла, ее часть я оставила Саулу, но и того, что мне осталось, с тем, что подарила мне моя дорогая София, мне одной хватит и на то и на другое.
— Нянюшка! — воскликнула Евфимия, обнимая ее. — Как же это мы не подумали об этом раньше? Почему ты никогда никому не говорила, что мечтаешь вернуться на родину? Знаешь, я так рада за тебя, дорогая ты моя старушенька!
— Рада? Ну вот и хорошо. По крайней мере, ты никогда не пожалеешь, что отпустила меня.
— И мы рады такому решению, если оно сделает тебя счастливой, нянюшка! — сказала Фамарь, обнимая Фотинию с другого плеча.
— Ну что ж, — сказала Нонна, — хоть и неожиданно твое решение, Фотиния, но и я тоже ему рада. Как не порадоваться счастью другого человека?
Этим женский совет и закончился.
Узнав, что Фотиния с ними во Фригию не едет, Аларих откровенно обрадовался и попросил у Абсамии кусочек пергамента, стило и тоже написал вольную для своего раба Авена. Правда, поразмыслив, он ничего пока ему об этом не сказал.
— Отдам ему, когда закончится наше путешествие, — сказал он Евфимии, пряча пергамент в сумку.
— Какой ты добрый, Аларих! — сказала его юная жена и поцеловала его.
[55] Мул живет до 50 лет, сохраняя работоспособность до 40 лет.
[56] Каррука — дорожная повозка или экипаж (обычно двухосный), часто закрытый, удобный для путешествий.
[57] Марк Красс — знаменитый римский полководец, разгромивший 60-тысячную армию Спартака; был действительно самым богатым человеком Рима, а следовательно, и мира. Журнал «Forbes» подсчитал, что состояние Красса в пересчете на нынешние деньги составило бы 169,8 миллиарда долларов.
[58] То же утверждает и Библейская энциклопедия, см. статью «Ур». Но мнения ученых в определении местоположения Ура расходятся, его располагают также на левом берегу Евфрата, на месте современного городища Тель-Мукайяр, в 20 км к ю.-з. от г. Насирия в Ираке.
[59] Останки крепости Харран сохранились до сих пор, но сомнительно, чтобы турки собирались ее реставрировать в ближайшее время, поскольку Харран не лежит на пути самых популярных туристских маршрутов.
[60] Всего в стене, окружающей Харран, было 12 ворот, из которых до наших дней сохранились полностью лишь Ворота Алеппо, да еще от четырех остались фрагменты.
[61] Кондакион (греч.) — палочка, на которую крепился и наворачивался свиток. Отсюда «кондак» в церковных песнопениях.
Комментировать