1924 год
Только год прожили мы на этой квартире. Неудобно было так делиться, ведь нас было теперь семь человек. Попалась нам квартира около самой церкви, из двух комнат и кухни. Первая комната небольше двух аршин, около передней: там поместилась я. Большую комнату разгородили высокими ширмами на три части. Трапезная образовалась у нас отдельно. Для больной было очень удобно: наступило уже теплое время, откроем окно и богослужение доносится до нее.
Теснота у нас была! Помню, б. Никон зашел к нам с иеродиаконом Серафимом и сказал ему: «Я привел тебя нарочно, чтобы показать, в какой тесноте живут люди».
Стали обращаться ко мне, как к врачу, и мирские люди. Я спросила у батюшки, как он меня благословит. Он сказал, что надо уклоняться: «Ходи и принимай только монашествующих, и тех, кого не принимают в больницу, или кто не может заплатить, или не в силах добраться до больницы, не может поехать». И я мирским неприветливо отвечала на просьбы, а сестры обыкновенно ограждали меня, говорили, что я слаба и не лечу. После монастыря нам не хотелось окунаться в «мир», и мы совершенно отделились.
Один врач, очень опытный и хороший человек (наш знакомый), говорил своим пациентам: «Я теперь слаб, идите к ней, мы с ней одинаковых взглядов и одинаково будем лечить…» И многие приходили. Помня советы батюшки, я потом сказала доктору, что я ему глубоко благодарна, но не должна погружаться в «мир»… Он нам стал помогать другим способом: то принесет корзинку овощей или фруктов из своего огорода и сада (он был садовод-любитель); то как-то пришел в мое отсутствие: несет большой мешок на спине и выкладывает на стол несколько больших хлебов и говорит: «Скажите вашей матушке, чтобы она подкрепилась». Получив за визит, он всё и израсходовал на хлеб. А сами мы для себя не могли купить, конечно, ни белого хлеба, ни сахара, ни масла…
Прибегает из Оптиной сестра Ирина, работающая там в артели, и говорит, что заболел о. Никон. Сейчас же отправилась. Он жил тогда в Оптиной пустыни, в одной из башен, на втором этаже. Из служащих в храме оставался он один, да еще иеродиакон о. Серафим. Их кельи были рядом.
Состояние здоровья б. Никона было очень тяжелое: температура 39° и выше, воспаление расширенных вен ноги; требуется безусловный покой. К нему приходил доктор Казанский, живший здесь за оградой. Он застал меня у постели больного, и мы обсуждали с ним, что делать, чтобы дать полный покой больному. Другой иеромонах уже назначен сюда о. архимандритом, чтобы заменить о. Никона. А о. Серафим, как новопосвященный, должен ежедневно служить в храме два раза в день. Остальные братия, оставшиеся в Оптиной, все зачислены в артель, каждый при своем деле; требования к ним были очень строгие. Отец Серафим предложил мне свою комнату, а сам решил подняться еще выше, на третий этаж и там поселиться. А я дежурила и за врача, и за келейника у больного.
В первый же вечер температура еще поднялась, я все время меняла компресс, больной бредил. Осталась на ночь, села за столом внизу, где меня не было видно, чтобы не нарушать уединения и в то же время наблюдать за больным. Так прошло несколько тревожных ночей… Потом ему стало лучше, но был необходим полный покой. Молча сделаю все, что надо больному, уберу келью, самовар поставлю на терраске, а обед приносила сестра Ирина.
Скоро начали приходить нуждающиеся в совете богомольцы. Батюшка, когда был в силах, принимал их лежа.
Утром, не успею прочесть все правило, а уже начнут умолять допустить их к батюшке. Стараюсь хоть поскорее напоить больного чаем.
Температура еще долго повышалась. Батюшка очень исхудал, побледнел; боли в ноге продолжались, но народу отказать было трудно: иногда приходили с таким великим горем и издалека. Людей я приглашу сначала в свою келью и оттуда уже понемногу сообщаю батюшке, с какими тяжелыми нуждами пришли.
Помню, пришли и сидели у меня две молоденькие особы, в светских одеждах, они приняли монашество и были пострижены в мантию на Кавказе, а теперь должны были ехать в Ташкент. Они непременно хотели поговорить с батюшкой о дальнейшей своей жизни. Долго у меня сидели, пока батюшка принимал других. Они мне очень понравились, я была очарована ими… И когда, после их ухода, я с радостным чувством стала говорить, какие есть люди, преданные Господу, батюшка холодным тоном сказал: «Они еще молодые, разве можно твердо надеяться на них…» А сам он был молодой, ему не было еще и сорока лет (родился он в 1888 году).
До того времени, как о. архимандрит решил оставить его для приема богомольцев в Оптиной пустыни и благословил его, о. Никон почти не дерзал давать советы и принимать людей. И вообще если давал какой совет, то не от себя, а говорил, что в таком ел такой-то старец говорил то-то.
Больше месяца батюшка не поднимался, и я ему келейничала большей частью молча, боясь нарушить уединение.
Ежедневно к порогу кельи приходила юродивая Паша, она но уже пребывала в Оптиной, часто скандалила, поднимала страшный шум. Однажды она набросилась на б. Анатолия и начала душить. Удивляешься, бывало, как старец терпелив и любвеобилен и такие выходки прощал и относился всегда к ней с любовью.
Вот об этой Паше б. Никон сказал мне: «Старайся, чтобы ни на что не обижалась и не сердилась». Всеми силами старалась я этом. Она требовала, чтобы ей первой получить благословение, заботилась об этом… И Господь помогал ее успокаивать. У нас время был мир с ней.
Когда батюшке стало лучше, — я установлю порядок, кто за кем пойдет, а сама в свободные минуты сбегаю навестить свою больную, м. Анисью. И сестры из Козельска часто приходили ко мне, приносили нужные вещи.
Но вот окончилось мое послушание у б. Никона, и мы опять жили всемером в своей тесной квартирке. Нам так хорошо было около самой церкви. Наша младшая сестра Марина даже, помню, сказала: «У нас все время Пасха, так нам радостно!»
Но и здесь нам не пришлось долго прожить: месяца два, кажется. Стала проситься с нами жить одна уже пожилая монахиня. Кром того, знакомые девушки из Калуги (учительницы) хотели пожить нас на каникулах. Все это заставило подумать о большей квартире.
Иногда, раз в неделю, а то и чаще, батюшка приходил к нам, и этому времени каждая из нас приготавливала вопросы.
Придя к нам, он обыкновенно молился вместе с нами перед образом и, преподав нам мир и благословение, садился, а мы вокруг него, и начиналась духовная беседа. Мы с такой радостью ждали этого. К этому времени приходили еще другие сестры (кроме нас семи домашних): всем так хотелось духовной беседы, у многих были различные недоумения по поводу того, как устроить свою жизнь, где жить? И духовные вопросы: как быть с мыслями, которые делают молитву рассеянной?
На это батюшка отвечал: «Мимолетные мысли, к которым сердце не прилепляется, быстро проходят, как калейдоскоп. Ум наш, как жернов, никогда не останавливается, все время занят. Это не наша вина, но от нашего естества, и эти мысли не надо считать своей неотъемлемой собственностью: не может один и тот же ум и славословить Бога, и хулить. Поэтому не обращай внимания на них, выбрасывай их как сор, как нечто постороннее. Но вот, когда заметишь, что какая-нибудь одна мысль долбит постоянно, и сердце к ней прилепляется, вот тогда это ужасная опасность. Скорее надо бороться, чтобы выбросить ее, молитвой Иисусовой прогоняй, а если все же не в силах, исповедуй старцу. Надо знать, что тебя борет более всего, — с тою страстью и бороться надо особенно. Надо ежедневно проверять свою совесть. Если стараешься даже не останавливаться на мыслях, но они меняют настроение, — значит, доходят до сердца: «От сердца помышления злая»[180].
«Укоряю себя, — сказала одна сестра, — что не делаю над собой в борьбе очень сильных усилий, усилий до смерти».
Батюшка сказал: «Слишком большое напряжение вредно. Можно потерять силы напрасно и обессилеть. Надо оградить себя железным кольцом заповедей. Каждое свое действие надо совершать после того, как проверишь, согласно ли с заповедями, со Св. Писанием. И даже слова надо произносить после того, как помолишься и проверишь».
Кто-то спросил о правиле. Батюшка сказал: «Правило лучше небольшое, но чтобы его непременно исполнить. Духовная жизнь требует, чтобы идти все вперед, а если слишком большое правило, то можно и назад пойти, что уже очень нехорошо. Пятисотницу лучше одной справлять, времени на нее не менее одного часа и десяти минут, или даже полтора часа. У нас в скиту время было так распределено. В два часа утра: утренние молитвы, двенадцать псалмов и первый час. Отдых. В шесть часов утра: третий час, шестой час, изобразительные, девятый час, за вечерню — двенадцать псалмов, повечерие, два канона. После ужина: конец повечерия и вечерние молитвы. Пятисотницу по кельям. Однообразие для проходящих молитву Иисусову очень важно — ум не рассеивается, собранность ума».
Одна монахиня очень боялась, чтобы я не сказала ей о смерти, если она будет плоха. На это батюшка сказал: «Боязнь смерти — от бесов, это они вселяют в душу такой страх, чтобы не надеяться на милосердие Божие (см. у Иоанна Лествичника). Врач должен предупредить больного о приближающейся смерти. Если даже не желает больной и высказывает свой страх, не хочет, чтобы с ним говорили о смерти, — должно предупредить».
Одна сестра наша говорила: «Мне хочется дожить до того времени, чтобы встретить Господа». «Не надо, — говорил батюшка, — греховно желать до пришествия антихриста дожить. Такая скорбь будет тогда, — как сказано, праведник едва спасется[181]. А желать и искать страданий опасно и греховно: это бывает от гордости и неразумия, а когда постигнет искушение, человек может и не выдержать. В день Св. Троицы батюшка сказал: «Исполняйтесь Духом!»[182] Что это значит? Ведь мы сподобились получить дары Св. Духа при крещении. А многие ли помнят об этом? Мало получить, надо сохранять, усовершать, умножать, а не зарывать. Для этого надо возгревать ревность. Как?
1. Читать Св. Писание, — ведь святые книги написаны Св. Духом, от них и веет Он. Никакое светское удовольствие не может дать того мира, той радости, которая дается Святым Духом. Песнопения, псалмы.
2. Внимать себе.
3. Часто участвовать в Св. Таинствах, через них Св. Дух сообщается человеку.
4. Часто посещать святой храм — это место особенного присутствия Святаго Духа.
5. Наконец, молитва — это великое дело для получения даря Святаго Духа, особенно молитва «Царю Небесный». Ее надо не только с особенным благоговением выслушивать во время молитвы в храме, — но и во время работы произносить, испрашивая помощи от Святаго Духа».
(Получила я описание смерти батюшки Никона, и там упомянуто, как он, уже изнемогающими устами, часто произносил эту молитву.)
Как-то заговорили об одежде: «Одежда монашеская нам дана, чтобы отличаться от мирских, чтобы она напоминала нам об иной жизни. Надо смотреть на цель. Теперь, когда гонение, то чтобы сохранить монастырь, чтобы не лишиться духовного руководителя, можно и снять ее, но только не для франтовства».
«Можно носить нищенское или крестьянское?» — спросила я.
«Нет, чтобы не выделяться, не надо что-либо кричащее, а подходящее, скромное. Во время исповеди и причастия можно помонашески одеться, мантию надеть. В мирскую церковь не надо в монашеской одежде. На суд (пришлось являться) — не парадную, но монашескую. Вообще, белый апостольник не надо, но платок».
Можно ли жить на подаяние!
«Опасно, что можно привыкнуть к попрошайничеству. Одно дело для других просить, другое — для себя. В крайней нужде можно принимать милостыню, но не ту, которая служила бы огорчением кому-либо. Когда принимаешь милостыню или услуги, надо по возможности молиться за них».
«Иногда какой-либо текст Св. Писания бывает ответом, можно ли так принять?» — спросили мы. Батюшка сказал: «Только в крайности, когда никак нельзя ждать ответа, и с молитвой, со страхом Божиим, не часто, только в крайних случаях».
О соборовании: «Если не болен и нет никакой немощи, то и не надо, потому что молитвы при соборовании — об исцелении. Молимся о телесном и душевном здравии. Телесное здравие не всегда дается (Господь знает, что нам полезнее), а душевное всегда подается».
Сестре, которая была в искушении (письмо получила с предложением выйти замуж), батюшка сказал: «Хотя ты и не принимала пострига в мантию, но все же имела рясофор, а на одеяние рясы читается такая молитва: «Благодарю Тя, Господи Боже наш, Иже по многой милости Твоей избавил еси рабу Твою от суетныя, мирския жизни и призвал еси ее на честное сие обещание: сподоби убо ее пожити достойно в ангельском сем жительстве и сохрани ее от сетей диавольских и чисту душу ее и тело соблюди даже до смерти». И далее: «Облецы ее освящения одеждою, целомудрием препояши чресла ее»… Из этого видно, что Св. Церковь Православная и на рясофор смотрит, как на обет Богу! Бойся солгать Богу. Теперь, если к сему приложим еще и то, что соблазняет тебя монах мантийный, то мне страшно подумать, какой на это суд произносит Св. Церковь. Вот, что написано в законоправильнике: монах или монахиня, если приидут в общение брака, не считается то брак, но блуд или, лучше сказать, прелюбодейство»…
Сказала я как-то батюшке: «У меня нет никакой печали» (многие жаловались на свою печаль). «Так и бывает при послушании, — отвечал он, — это полное беспечалие по вере в духовника».
Беседа в День всех святых: «Этим днем заканчивается ряд самых важных празднованных событий: Страсти Господа Иисуса Христа, Воскресение, Вознесение, Сошествие Святаго Духа. День всех святых — это первые плоды подвига Господа, первенцы Церкви Христовой. Вот перед нами патриархи, жившие как странники, пророки, апостолы, которые проповедовали Св. Евангелие, а сами терпели такие скорби; мученики, священнослужители, жертвовавшие своей жизнью, преподобные, на земле достигшие ангельской жизни; благочестивые люди обоих полов и различных возрастов, среди житейских дел жившие так, что сподобились святости, и великие грешники, которые достигли святости. Возьмем каждый себе в образец святого, подходящего к своему положению, и будем стараться брать с него пример волею своею и молиться ему о помощи, чтобы Господь дал Свою благодать…»
«Но почему благочестивые страдают?»
«Они идут путем Спасителя, а Он страдал, был гоним, поруган, оклеветан, — так и все, идущие за Ним. «В мире скорбни будете»[183], «желающий благочестно жити, уготовися ко искушению».
«Как же поступать, чтобы легче переносить страдания?»
«Веру крепкую иметь, горячую любовь ко Господу, не привязываться ни к чему земному, вполне предаться воле Божией».
В разговоре с батюшкой Никоном одно духовное лицо с академическим образованием сказало ему: «С такой детской верой не живешь». А в дальнейшем разговоре: «Николая Чудотворца на Первом Вселенском Соборе даже и не было: среди подписей его подписи нет». «Да очень просто, — отвечал батюшка, — он был лишен святительского сана за обличение Ария, потому и подписи его нет» как религиозность понизилась в наших академиях!
«А если кощунствуют, как принимать?» — спрашивали мы батюшку.
«Когда ты смотришь на больную, то ведь не требуешь от нее, чтобы она не харкала. Так и здесь: как на больную смотри».
«Главная основа спасения нашего — покаяние. Один монах шел к старцу и с большой скорбью рассказал ему, что он прежде хорошо, теперь всё потерял и почти отчаивается в своем спасен другой, вновь поступивший, опередил его. На это старец сказал ему: «Падший монах, прежде хорошо живший, подобен дому разваливающемуся, который однако можно вновь состроить, потому что весь материал здесь же лежит и фундамент уже сделан и цел. Гораздо труднее построить дом вновь на пустом месте; для этого надо и материла навозить, и углубить землю для основания, и заложить в земле основание. Так и монах прежде рачительный и павший, но не потерявший только своего произволения, скоро восстанет опять, так к воспоминание прежней хорошей жизни, скорби, перенесенные во время искушения, настоящее покаяние, слезы, смирение — вот готовый материал. А новоначальному многое нужно еще».
В Калужской губернии все монастыри закрываются. Вокруг нас т.е. Козельска, много и дач монастырских, поэтому в Козельск приходило много монашествующих. Побудут в церкви, надо им куда-то зайти переночевать, да и с батюшкой поговорить, совет получить, — вот они и заходят к нам. Или кто заболеет — тоже к нам; так что, у нас, кроме своих, было всегда и посторонних несколько человек говеющих. Надо было с ними поговорить, — вот батюшка часто и приходил. Бывала общая беседа, а в случае чего-либо особенного и отдельная.
Нашли квартиру — небольшой домик в саду. Хотя он тоже мал, но в галерее могла быть трапезная, пока тепло. А из галереи прямо по лестнице можно было подняться на чердак, где и ночевали приходящие сестры.
В начале лета мы перешли на новую квартиру. Здесь с нами могла поселиться м. Елизавета, а вскоре и сестра Лиза Полоцкая упросила принять ее. Теперь нас уже было девять человек.
В саду готовился обед, а вместо дров м. Елизавета придумала всем ходить на пастбище и собирать навоз. Лето было сухое, и мы собирали по виду как бы сухари и клали в корзинки. Мальчишки иногда оскорбляли сестер. Но готовить было можно: котел ставили на кирпичи, только дыму шло много от костра. Матушка Елизавета была раньше заведующей богадельней, ей близки были хозяйственные дела; в том, что касалось хозяйства, я полагалась на ее совет и обо всем ее спрашивала.
На все лето к нам приехали из Калуги еще две девушки: учительница и ее подруга, моложе ее. И они терпели нашу скудную пищу и входили во все дела. А нам всем, несмотря на нищету, было очень хорошо.
Матушка Анисья, больная, не могла выносить тесноты, ей нечем было дышать; к этому времени ко всем ее немощам присоединился острый экссудативный плеврит. Температура поднималась до 40°, экссудат занял почти всю правую половину плевры. Только при полном покое она еще могла кое-как дышать. У нас было большое плетеное кресло, его вынесли в сад, пристроили к нему табуретки и на них устроили постель для больной, в которой она находилась в полулежачем положении. Ей было так хорошо на чистом воздухе, что она не хотела оттуда уходить в комнату, где было тесно и душно. Поэтому я на ночь брала подушку и ложилась около нее на скамейке. Так целое лето мы с ней и ночевали на воздухе. Это так хорошо повлияло на ее здоровье, что температура стала постепенно снижаться и экссудат в конце концов рассосался. А лето было хорошее, сухое: редко, когда нам с м. Анисьей приходилось ночевать в комнате. Для меня была отгорожена маленькая комната, вся увешанная иконами, а по низу заложенная книгами. Для сестер — выгорожены отдельные уголки. Чтение правила было общим: вставали в половине пятого, чтобы в пять часов начать утренние молитвы, а затем часы. Вечернее правило — в шесть часов вечера.
Так как у нас семья теперь увеличилась и надо было больше работать дома и зарабатывать, то батюшка благословил меня одну каждый день ходить в храм и там читать помянники всех сестер во время часов. А остальные сестры чтобы ходили в храм только в воскресенье, во все праздники, в дни особо чтимых святых и часто в субботу. Вставали мы в одно время. Я шла в храм, а сестры становились на правило. Из храма я шла по ближайшим больным и старалась возвратиться к трапезе, в двенадцать или час дня. За трапезой читала, пока сестры обедали, а затем ела сама.
Многие дорожили таким монастырским порядком и, несмотря на скудную пищу нашу, говорили: «Разрешите приходить к вам трапезу в праздник». Если приходилось опять идти по больным, то старалась вернуться к вечернему правилу.
В беседах батюшка часто напоминал нам, что перед сном надо подумать, как провели день, и покаяться пред Господом в своих немощах. Но все это в нужный-то момент и забудешь, и мы все из-за этого очень скорбели. И я сказала сестрам, чтобы та, которая в это день читает вечерние молитвы, при прощании напоминала вслух: не забудьте принести покаяние. И так было у нас некоторое время: все-таки помогало вспомнить. И насчет воды: после вечерних мол не полагается пить. Так батюшка Анатолий строго мне сказал: в крайности надо снова прочесть конец вечерней молитвы, — начинать молитвы «Владыко Человеколюбче»[184]… И об этом я им тоже сказала.
Однажды пришла к нам сестра Анны Яковлевны — Софья Яковлевна Бурхард, в постриге схимонахиня Мария, тоже жившая в Козельске, и, увидев нашу простую обстановку, умилилась и сказала, что все здесь ей напомнило келью преп. Серафима.
Батюшка Никон часто приходил к нам, чтобы поговорить с приезжими, которых было много. Была у нас как-то беседа о послушании, а для меня это был важный вопрос, о котором я не раз думала. Кто-то спросил: как исполнить обет послушания, когда некому повиноваться, никто не приказывает?
Батюшка сказал: «Надо иметь готовность все делать согласно воле Божией. Надо различать два рода послушания: внешнее — для внешних дел, и внутреннее — для духовных дел. Во внешнем нужно полное повиновение, без рассуждения исполнять все, что скажут. Во внутреннем — всегда обращаться к духовнику, спрашивать его, какова воля Божия. Но его совет надо проверять Св. Писанием и святыми отцами, и если он скажет не согласно с ними, то можно сказать ему: не могу так. Хорошо желать только то, что будет нужно. Если и делаешь то, что тебе самой желательно и приятно, это не приносит особенной пользы для души, только вред здесь умеряется все-таки тем, что получается благословение. А настоящее послушание, приносящее душе великую пользу, — когда делаешь наперекор себе: тогда Сам Господь берет тебя на Свои руки и благословляет твои труды».
По поводу послушания батюшка рассказал:
«У нас в скиту был такой случай: один инок зимой собрался идти в монастырскую лавку. И пришла ему в голову мысль: не стоит таким пустяком беспокоить старца и спрашиваться; сходить-то в лавку займет не более четверти часа. Правда, приходил и другой помысел — лучше благословиться, но первое желание превозмогло: инок пошел, не спросившись. Смеркалось. Дорога шла лесом. Шел он, шел, все не может дойти до места. Вот уже и совсем стемнело. Что же это такое? Деревня какая-то вдали виднеется. Оказывается, он уже до Прысков дошел. Вдруг перед ним вырастает какое-то огромное чудовище. Марк (так звали инока) вскрикнул от страха. Подойдя ближе, он увидел, что это стог сена. Силы совсем оставили бедного монаха. Забился он в стог и стал звать о помощи. Прибежали крестьяне, извлекли его из-под стога и привезли в скит… Правая нога Марка совершенно отмерзла, так что доктор предложил ее отнять. Марк не согласился, говоря: «Пусть моя нога, ходившая по своей воле, мучается теперь до конца». Действительно, Марк стал терпеть ужасную муку. Двенадцать лет он пролежал в постели. Нога его почернела и начала гнить, в ней завелись черви. Смрад от нее шел страшный. Когда кто-нибудь приходил навестить его, то он говорил: «Вот смотрите на самочинника». «Успокойся, брат Марк, Господь простил тебя», — говорили ему. «Да, это, конечно, свойственно Его милосердию, но сам-то я не должен себя прощать». Брат Марк стяжал великое смирение. После смерти он явился одному брату и возвестил ему, что Господь его помиловал и он утешается теперь в раю».
И еще: «Батюшка Нектарий, бывши в скиту старшим иеромонахом, стал проситься у игумена скитского, б.Варсонофия, не ходить на трапезу. Игумен, не желая нарушать скитского устава, не благословил его на это, а просил приходить, и, когда настало время, прислал даже келейника своего пригласить его на трапезу. Батюшка Нектарий рассказывал, что такие преогорчевающие чувства у него были: ведь мало того, что игумен отказал, — еще и келейника прислал. Зашагал батюшка по келье с тяжелым чувством, но делать нечего — надо идти. Тогда он, призвав на помощь Господа, сказал себе твердо: «Довольно», — и пошел. Сел за стол на благочинническое место, так как был старшим; сел с теми же преогорчевающими чувствами, ни на кого не смотря, вошел в себя и вдруг, когда посмотрел на обедающую братию, почувствовал отраду и подумал: «Все они пришли, потому что они голодны, а я не от голода пришел, а потому что меня пригласили», — и такая отрада в сердце появилась. Когда он сказал «довольно», благодать Божия осенила его, и ему сделалось отрадно. Инок должен пребывать в послушании».
Когда соглашаться лечиться? «Когда крайность, если видишь, что надо помочь, например, не приняли в больницу, нечем заплатить. А вообще надо уклоняться, тем более, если это могут сделать в больнице».
Кто-то спросил: «Лечиться ли?» «Врачей и лекарства создал Господь, нельзя отвергать лечение».
Вопрос: можно ли сидеть в церкви? «При слабости сил и усталости сидеть в церкви можно. «Сыне, даждь Ми твое сердце»[185]. «Лучше думать о Боге, сидя, чем о ногах, стоя», — сказал святитель Филарет Московский.
Однажды в разговоре выяснилось: у нас собралось так народу, что совершенно нечего было дать подложить под голову кроме книг. Батюшка сказал: «К священным книгам надо относится с уважением, нехорошо на них спать».
Отсюда пошел разговор о бездушных предметах, которые то имеют влияние на душу. Батюшка сказал: «Нехорошие книги: головой могут вызвать мечты греховные, одежда страстного человека тоже может повлиять».
Со мной батюшка обращался строго. Когда я приходила, а в приемной были другие, — батюшка принимал меня последней.
Видя, что он уже изнемогает от усталости, я спешно по записи читала, что мне было поручено от больных или еще какие-либо краткие вопросы от себя (только самое неотложное), а батюшка в эта время от изнеможения положит голову на стол и так слушает. А у меня была такая вера к его словам, — я все принимала, как закон, никогда у меня не было никакого сомнения. И часто я думала: да есть ли здесь послушание, когда все, что требует батюшка, вполне совпадает с моим настроением?
Когда с кем-либо происходило что-нибудь нежелательное, то батюшка обращался с выговором прямо ко мне (хотя я и не причастна была к этому), так что со стороны можно было подумать, что это мое дело. Но вот однажды и мне он строго сказал (в ответ на мои слова, что сестра что-то хорошо сделала): «Хвалить в лицо — нехорошо, чтобы этого не было больше. Зло большое можно принести человеку похвалой. Тебе поручаются младшие и тебе придется за них отвечать Богу. Кто тебе поручен, того ты должна смирять… В крайности, ради души брата, даже как бы неправду говорят. Вот один брат, услыхав, что другой брат хочет из монастыря уйти, притворился, что и он тоже хочет, вошел к нему в доверие и в конце концов отклонил его от ухода. Хвалить в лицо нельзя. Нельзя также и говорить: «Это она от болезни расстраивается», — нельзя так в глаза, можно сказать другим осторожно, чтобы та не знала: «Оставьте ее, она больна».
Когда спросили батюшку о книге «Письма Святогорца»[186], он сказал: «Батюшке Варсонофию было поручено сделать список книг для чтения скитским монахам, и он сказал: «Прости меня, святой отец, что я вычеркиваю твою книгу: не хочу, чтобы нашедшие себе приют в русском монастыре стремились безрассудно на Афон». Книга эта — хорошая».
О пребывании монаха в миру (когда монахиня Елизавета благословлялась у батюшки поехать в Москву, где проживал ее брат, и побыть там некоторое время): «Аще монах пребывает в мирском доме, то на него смотрят, как на мирянина. Нельзя монаху долго пребывать в миру; как рыба без воды, так и монах вне монастыря. Надо как можно скорее возвращаться».
Однажды батюшка рассказал нам о двух юношах. В Оптину пустынь поступили два брата. Через некоторое время один из братьев должен был отлучиться из монастыря по некоторым обстоятельствам и решил остаться насовсем в миру. Оставшийся в монастыре брат, не зная о его решении, пришел к старцу (скитоначальнику Оптинскому, после скончавшегося б. Варсонофия, — о. Феодосию), просил молитв за своего брата и вообще вспоминал о нем. Старец на это не сказал ничего утешительного, а дал ему прочесть листок такого содержания: «К Апостолу Иоанну Богослову пришли два богатых юноши. Услышав его проповедь, они всё оставили и пошли за ним. Через некоторое время они встретили своих бывших слуг, вспомнили прежнюю жизнь, свое богатство и подумали о нем с сожалением. Тогда Апостол сказал юношам: «Сходите на берег моря и наберите там камней». Они набрали и принесли. И когда стали показывать Апостолу, то увидели с удивлением, что все камни превратились в золото и драгоценные камни. Апостол сказал: «Видите, Господь уплатил вам за всё, что вы ради Него оставили. Но неужели вы захотите, ради кратковременного услаждения и радости, лишиться вечных благ, уготованных на небесах?» Старец дал ему прочитать этот листок и больше ничего не сказал.
А в это время первый брат решил остаться в миру. Когда до брата в монастыре дошла весть о его решении, он опять пошел к старцу и стал говорить ему о своем брате. Но старец, к удивлению его, никак не мог понять, о ком он говорит. Долго объяснял он старцу, что это его родной брат, называл его по имени, подробно говорил о нем, но старец повторял только одно, что не знает, о ком идет речь, между тем, как еще недавно он знал его очень хорошо.
Эти два брата были — сам батюшка Никон и его младший брат Иванушка[187], такой увлекающийся и способный. Он хорошо писал акафисты, я видела один из них — напечатанный по разрешению Св. -Синода (кажется, св. Парфению); хорошо писал стихи на духовные темы и замечательно рассказывал.
2 июня, Троицын день. Батюшка заговорил: «Скорби иноков последнего времени утончены, т.е. при поверхностном взгляде на них нельзя признать их скорбями. Но это лишь злохитрость врага нашего, диавола. Искушения явные, грубые и жестокие возбуждают в человеке пламенную ревность и мужество к перенесению их… Враг сменил грубые искушения слабыми, но утонченными и действующими очень сильно. Они не вызывают из сердца ревности, не возбуждают его к подвигу, но держат его в каком-то нерешенном положении ум — в недоумении. Они томят, постепенно истощают душевные а человека, ввергают его в уныние, в бездействие и губят, соделывают жилищем страстей, по причине расслабления, бездействия, уныния. Это выражается тем, что иноки последних времен ожидают чего-то лучшего, говорят: вот тогда и будем поститься и молиться, когда откроют монастыри и храмы. Но Господь нам обещал, что если покаемся, будут нам прощены грехи, а что мы доживем до завтрашнего дня, этого нам не обещано. Поэтому мы должны при вся условиях, благоприятных и неблагоприятных, стараться жить по заповедям Божиим, исполнять обеты монашеские и особенно помни слова: «Се ныне время благоприятно, се ныне день спасения»[188].
Еще говорил батюшка: «Не надо давать воли своим чувствам, надо понуждать себя обходиться приветливо и с теми, которые не нравятся нам».
«Не надо верить приметам. Нет никаких примет. Господь управляет нами Своим Промыслом, и я не завишу от какой-нибудь птицы, или дня, или еще чего-нибудь подобного. Кто верит предрассудкам, у того тяжело на душе. Наоборот, у того радость на душе, кто считает себя в зависимости только от Промысла Божия».
Присоединилась к нам сестра Мария, молодая, ранее жившая с какой-то старицей, а теперь странствующая. Она бывала несколько раз в храме в Козельске, приюта ей не было: стала проситься к нам. Батюшка разрешил ей пожить у нас, характера она была трудного. С дачи Тульского монастыря, которая была верстах в десяти от Козельска, пришла в храм одна молодая сестра, Зинаида. Здесь она заболела, я едва довела ее до нашего жилища: страшная одышка, на всю улицу шумное дыхание, все прохожие с удивлением оглядываются. У нее в тяжелой форме истерия, выражающаяся ужасными спазмами и судорогами. Во время этих ужасных судорог она кричала не своим голосом, как бы от лица мужчины. Проклинала батюшек и все священное. Когда у нее еще не было таких сильных припадков, я старалась, как только замечу начало, увести ее в свою комнатку. Меня она все-таки более или менее слушалась. Приду, бывало, поздно домой, а Зина еще не вставала, ничего не пила и не ела. Уговариваю ее, чтобы со мной поела. И она послушается. По своему характеру она была очень хорошая, когда нет припадка; очень много работала.
Когда была ее очередь принести дров из кустарника около реки, я боялась ее отпускать одну, и мы ходили вместе. Сестры не особенно хорошо к ней относились, особенно, когда увидели такие шумные припадки. Стали считать ее одержимой и даже боялись. Батюшка несколько раз читал над ней молитву об исцелении.
Больше всего сестры пряли: работа такая подходящая, напоминала жизнь Матери Божией у старца Иосифа. Вообще, эта работа более простая, более известная нашим сестрам, менее всего занимающая ум и позволяющая заниматься молитвой Иисусовой.
А сестра Зина, когда начнет прясть, сделает за несколько человек; так и с другой работой. Летом иногда приглашали наших сестер на огороды, и как узнали работу Зинину, так и просят ее, хотя большинство сестер очень старательно работали.
Хорошо еще, что сад и коридор нас выручали: могли кое-как разместиться.
Когда я однажды подошла к батюшке по каким-то делам, он между прочим сказал: «Есть сестры, которые просили назначить за старшую м. Елизавету». Сказал и пристально, молча посмотрел на меня вопросительно. Я ответила: «Да, она более опытная; она больше была в монастыре, ей приходилось хозяйственными делами заниматься, заведовать богадельней, а я ведь мало была в монастыре и не имею никакого опыта».
Пока я все это говорила, батюшка молчал и потом ответил: «Нет, я не могу этого сделать: мысль об общине ты подала и начала это дело».
Никто больше об этом не упоминал, и я никому ничего не говорила. Спросила только батюшку, как мне поступать. «Как поступала, так и поступай. Прежде всего о духовном надо заботиться».
Беспокоилась я за Женечку: вот я умру, кто будет заботиться о ней? Хотелось мне, чтобы она была духовной дочерью батюшки, и он бы ее наставлял. Высказала я это свое желание батюшке, а он ответил: «Не надейтеся на князи ваши и на сыны человеческие»[189]… Действительно, вот батюшки и нет в живых…
15 июня 1924 года. Прошел слух в Оптиной, что церковь скоро закроют и последним служащим — б. Никону и о. Серафиму — придется оттуда переселяться. Иногда бывали всенощные в частных кельях у служащих там сестер. На последнюю прощальную всенощную собрались в больничной кухне, где работали сестры. После окончания работы они всё убрали, и поздно вечером началась всенощная.
После всенощной батюшка повернулся к нам и сказал: «Поздравляю вас с праздником. Бог дал, отслужили мы с вами всенощную, быть может, в последний раз. Может быть, Господь приведет нас и еще собраться вместе где-нибудь помолиться…
Но так или иначе, возможно, что нам придется расстаться разойтись в разные стороны. А может быть, вы будете иметь возможность видеть меня и бывать у меня в Козельске, хотя, вероятно, так удобно, и не так часто. Но это не так важно. Ведь духовный отец нужен для того, чтобы при помощи его незаблудно шествовать и постигать Царствия Небесного, а для этого необходимо, главным образом, исполнять на деле наставления, советы и указания духовник и жительство свое проводить благочестиво.
Были примеры, что некоторые имели возможность часто бывать у старца, иные даже постоянно сидели возле старца, непрестанно слушали его наставления, даже и жительствовали с ним и оставались бесплодными. А некоторые имели редкую возможность бывать у старца и удостаивались слышать краткое наставление, но преуспевали.
Так вот, не в том сила, чтобы часто бывать у отца духовного, а в том, чтобы исполнять его наставления, чтобы не быть бесплодными. И я прошу вас: постарайтесь, чтобы не пропали мои убогие труды. Считаю нужным напомнить вам, что я всегда особенное внимание обращал на тщательную исповедь. Есть указания у святых отцов и епископа Игнатия Брянчанинова, что греховные навыки и страсти не поддаются уврачеванию без исповеди. Всякое врачевание будет неполным и недостаточным без исповеди, а при помощи исповеди они удобно искореняются. Поэтому я прошу вас всегда обращать особенное внимание на исповедь, всегда тщательно готовиться к не и чистосердечно исповедовать все свои согрешения. И я всегда старался неспешно и тщательно каждого из вас исповедать и подробно спрашивал, чтобы ничего не оставалось на совести. А если кто по неразумию не все откровенно и чисто исповедал, то пусть исповедует, чтобы совесть не оставалась оскверненной…
Духовника бояться нечего, и стыдиться его не должно. Духовник все знает, все грехи знает, так как у него не одна душа, а сотни исповедуются, и его не удивишь никаким грехом, как бы он велик и тяжел ни был. Наоборот, всякий исповеданный какой-либо тяжкий грех возбуждает во мне особенную заботу о душе, и я никогда не изменялся и не могу измениться в своем отношении к душе, какие бы ни были исповеданы ею согрешения; наоборот, я больше о ней болею, беспокоюсь, забочусь о ее уврачевании и спасении. Поэтому старайтесь ничего не скрывать, старайтесь чисто исповедоваться.
Тщательная исповедь необходима, а с ней вместе необходима и добрая нравственность, благочестивая жизнь, жизнь по Заповедям Божиим. Старайтесь иметь душевную и телесную чистоту, старайтесь после исповеди уже не грешить сознательно, произвольно; не грешить в надежде на покаяние, так как по учению Святой Православной Церкви, если кто грешит в надежде на покаяние, тот повинен в хуле на Духа Святаго. Сознательно грешить с безрассудной надеждой на благодать Божию и думать: «Ничего, покаюсь», — это есть хула на Духа Святаго. («Православное исповедание Церкви Восточной Восточных патриархов». Ч. III. Вопр. 38-39.) Бойтесь сего и блюдите себя от произвольных согрешений.
Одно дело — грешить бесстрашно, сознательно и не каяться, а другое дело, когда человек не хочет грешить, плачет, кается, просит прощения, но по немощи человеческой согрешает. Человеку свойственно согрешать, падать, и не должно унывать и приходить в чрезмерную печаль, если придется согрешить. Но не каяться свойственно бесам, поэтому необходимо каяться.
Старайтесь, детки, исправляться, хранить неоскверненной свою совесть. Если не будет доброй нравственности, невозможно будет сохранить в чистоте и святой веры. Обращаю особенное ваше внимание на это и прошу вас жить благочестиво, чтобы соблюсти веру православную. Чтобы ничто и никто, никакие обстоятельства, никакие скорби не могли вас отторгнуть от православной веры, для этого нужно непрестанно молиться, просить помощи Божией сохранить свою веру непорочной.
Молитва необходима, и я прошу вас: упражняйтесь неопустительно и неленостно в молитве. Исполняйте свои молитвенные правила. Если нельзя почему-либо исполнить все правило, то хоть половину, хоть некоторую часть его исполните. Старайтесь не оставаться ни одного дня без молитвы. Сказано в правилах монашеских, что кто не исполняет правила своего, кто не читает часов 1,3, 6 и 9 и изобразительных, тот не должен есть и является душой своей мертв пред Богом. Пребывайте в молитвенном делании, знайте, что если оставите молитву, если будете опускать правило, то незаметно дойдете до такого состояния, что при желании молиться, при сильной потребности помолиться, — уже не сможете… Хотела бы душа помолиться, но сердце черствое и холодное… И будете стоять как чурка.
Молитвою испрашивается помощь Божия, привлекается Божие благословение. Будет человек призывать благословение, и приидет к нему оно, и, наоборот, как сказано: «Не восхоте благословения и удалится от него».
Да, так-то, исповедь, благочестие и молитва необходимы в деле спасения души, но это еще только внешнее, это только труды, только подвиги, это еще только листья: необходимо же принести плоды доброделания. А плоды суть следующие: кротость, смирение и любовь. «На кого воззрю, токмо на кроткаго и молчаливаго и трепещущаго словес Моих». «Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, — а далее сказано, — и обрящете покой душам вашим»[190]. Если будете кротки и смиренны, не будете ссориться, будете уступать Я другу, если будете благочестивы, во всех Заповедях Божиих непорочны, то душа ваша будет покойна, и к вам приидет мир Христов! «мир, всяк ум превосходяй»[191], и покой душевный такой будет, что тогда не будете бояться никакого зла. В церкви часто поют: «Праведник от слуха зла не убоится»[192]. Если же мы боимся, беспокоимся и смущаемся, еще только слыша о хотящих прийти напастях, о будущих бедствиях и зле, то этот страх изобличает нас, что мы далеко не праведники, а грешники и потому должны смиряться… Если мы приобретем кротость, будем смиренны, если мир будет в сер наших, то тогда исполнится следующее: «По сему узнают вси, ученицы Мои есте, аще любовь имате между собою»[193]. Имейте любовь, уступайте друг другу, воздавайте одна другой честь, не угождайте, будьте в любви, деточки мои возлюбленные…»
И батюшка умолк. Наступила пауза. Некоторые стали спрашивать его о том, как, где и каким образом можно будет его видеть Козельске и приходить к нему. Батюшка, хотя и отвечал, но вскользь и предположительно. Потом он продолжил свое слово: «Все это второстепенное, т.е. внешние условия жизни нашей, все это неважно, это тоньше паутины, а главное то, с чего я начал и чем кончаю, внимание обращаю собственно на души ваши; главное в деле духовном — в спасении своей души. Постарайтесь, детки, чтобы мои убогие труды ради спасения душ ваших не пропали даром. Повторяю вам: очищайте свои души исповедью, имейте добрую нравственность благочестие, приобретите кротость, смирение, молитву, стяжите любовь… В остальном же во всем, во внешнем, предадимся воле Божией. Ибо воля Божия — всегда благая и совершенная. Ни один волос головы нашей не спадет без воли Божией… Прошу ваших святых молитв, а вас всех, деточки мои, вручаю Покрову Царицы Небесной».
И батюшка стал всех благословлять. Некоторые плакали о нем а батюшка ласково сказал: «Вот чудесненькие! Ведь я монах, дал обет терпеть всякое озлобление и укоризну, и поношение, и изгнание, и если сие сбывается, если сие терплю, то радоваться подобает, так как совершается чин пострижения на деле; и не унывать надо, а вы слезы распускаете… Сказано: «Радоватися подобает, егда во искушения впадаете различна»[194].
Батюшка стал собираться уходить и еще сказал: «Помню, когда я был еще Николаем, батюшка Варсонофий сказал надо мной молитвенно такие слова: «Господи! Спаси сего раба Твоего! Буди ему Помощник! Защити его, когда он не будет иметь ни крова, ни приюта! Аминь».
Мы разошлись. А батюшка через несколько дней перебрался в Козельск на квартиру, где уже помещался Оптинский монах Кирилл (Зленко), тоже скитский. Для батюшки там нашлась порядочная комната с передней. И для ожидающих еще было место. От нашей квартиры было очень близко. Вечером приходили к батюшке на благословение и сказать что необходимое. Был уже пост, приходили на исповедь.
М. сказала как-то: ей не нравится, что я просила, чтобы сестра, закончившая чтение вечерних молитв, напоминала сестрам не забыть покаяться в соделанных за день грехах. Батюшка тогда ей ничего не сказал. А потом, когда я его спросила одна, как поступать, он ответил: «Как поступала, так и поступай».
Во время причащения, поднимаясь на амвон, я сделала земной поклон. Это тоже смутило М.: она сказала батюшке в беседе, а он на это: «Если бы сейчас ты увидала перед собой Господа, не пала ли бы ты пред Ним на колени?»
Батюшка, когда мы были одни, сказал мне: «У тебя гордость есть. Сказали, что не все хорошо у вас, и ты заплакала. У тебя чувствительность особенная: ничего важного не произошло, а ты считаешь, что ужасное что-то».
23 июля приехала моя племянница из Перемышля. На мой вопрос, какие книги ей читать, батюшка сказал: «У девочки еще формируется ум, ей вредно читать книги светские и театр не полезен: чтобы в страсти не вошло, не было бы того, что с афинянами, — «хлеба и зрелищ!» Вот это опасно». В дальнейшем разговоре батюшка сказал: «Я вообще против высшего образования; редкая женщина, получив высшее образование, устоит в благочестии. С высшим образованием редко верующими остаются, даже лица из Духовной Академии».
«Иногда я думаю: вдруг я не в состоянии буду перекреститься, или заболею, или руки будут связаны, а хорошо бы было если бы татуировкой сделать крест у себя на груди». На это батюшка сказал: «Есть у тебя Иисусова молитва, которую никто не отнимет, и она заменит крест. А насчет татуировки креста, мне что-то это не нравится».
На исповеди: «Я сомневаюсь, есть ли у меня любовь к Господу?» «Исполняй Заповеди, тогда и чувство придет».
11 августа мы нашли более вместительную квартиру к зиме. В воскресенье мы спросили батюшку, не перебираться ли нам сегодня? Он отвечал: «Не надо в праздник. Праздником надо дорожить, чтить его, без крайней нужды не надо работать. Этот день надо посвящать Богу: быть в церкви, читать дома и молиться и посвящать время на добрые дела. Если же для умершего потребуется что сшить, то но и в праздник при необходимости…» И напомнил слова: вол упадет в колодезь…»[195]
На вопрос о молитве за староверов батюшка сказал: «Только домашней молитве о них полагается молиться, и только за живых потому что еще надеемся, что они обратятся. Чтение псалтири (представлялся случай читать у старообрядца) — есть уже наполовину церковная молитва».
О самоубийцах, о молитве за них батюшка привел пример о монахине Афанасии (из книги «Подвижники благочестия»): брат монахини Афанасии окончил жизнь самоубийством. Для облегчения его участи старица Пелагия Ивановна Дивеевская[196] посоветовала ей наложить на себя подвиг: затвориться и читать по сто пятьдесят молитв Богородице с поклонами. Через сорок дней после такого подвига она увидела во сне брата, и ей было возвещено, что ему после такого троекратного подвига дано освобождение (до того он был прикован цепями к кровавому камню), — но блаженства он не получил. При этом другой страдалец произнес: «Счастлив ты, что имеешь таких молитвенников».
Батюшка Никон очень хорошо служил, с самого начала, и еще говорили: «Верно, вы хорошо выучили всю службу?» Он на это ответил; «Нет, до посвящения в диакона я никогда не брал в руки служебника и не читал его, потому что не знал, достоин ли я быть священнослужителем. И только когда меня посвятили в диакона, я стал читать служебник. Когда я начал служить, то братия учили меня, а принимал то, что мне говорили, и даже просил, чтобы мне указывали мои недостатки в службе. Принимал от всех, а потом рассуждал об этом, и то, что мне не подходило, отвергал. Однажды у нас в Оптиной служил о. протодиакон из Калуги. Я просил его указать мне, как надо служить. Он спросил меня: «А вы читали Учительное известие?»[197] «Да, читал». «Ну, я вам больше ничего не скажу», — ответил он. Сначала я остался очень недоволен его ответом, но потом, через некоторое время, читая внимательно это Учительное известие, я был очень благодарен протодиакону за его совет. Потому что из этого Известия я узнал, что при богослужении важно не то, чтобы громко говорить, — а важно совершать службу с благоговением».
Прочитав из книги епископа Игнатия «О смерти»[198], батюшка добавил: «Вот как, детки мои, следовало бы жить! А мы? Мы думаем только о том, чтобы нам поспокойнее и получше пожить, чтобы нас никто не трогал, ну, одним словом, хотим жить так, чтобы «нашему нраву не препятствовали».
Когда я жил в скиту, у меня соседи по келье были всегда хорошие, и я жил с ними дружно. Но врагу это, конечно, не нравилось, и он часто намеревался смутить. Много было козней с его стороны. Однажды был такой случай: сосед мой топил лежанку утром, а я часа в два. И вот, бывало, я только что закрою печку, как сосед мой начинает ставить самовар и, не говоря ни слова, берет у меня из лежанки жар. Конечно, мне не жалко было углей, но меня возмущало то, что он делал это, не спрашиваясь у меня и не говоря ни слова, а самому мне начинать об этом говорить не хотелось. Или еще такой случай: у меня был большой глиняный кувшин, с которым я ходил за водой. Принесу, бывало, себе кувшин воды: налью самовар, налью умывальник (он висел в коридоре), и вода еще остается. После приду с послушания или из сада: руки грязные, в земле, подхожу к умывальнику, а там воды нет; вот и изволь грязными руками браться за кувшин и наливать воду. Это значит, мой сосед, ставя самовар, загрязнил руки и, вымывая их, вылил всю воду. Так случалось не раз и не два, а много раз. И в этом случае мне не жалко было воды, а просто меня раздражало то, что я налью в умывальник воды, а приду с грязными руками и вымыть их нечем. Долго терпел я это, но в конце концов не вытерпел и открыл старцу свое смущение, спрашивая, как мне быть? Старец выслушал меня и сказал, что в таких случаях надо поступать так: просто, не сердясь и не возмущаясь, а со смирением, прося прощения, спроси брата, зачем он так делает, и потом объясни, что это тебя смущает, что лучше было бы сделать так и так, т.е. в данном случае сказать брату, чтобы он, беря уголь из лежанки, сказал тебе об этом. Что касается умывальника, то пусть наливает умывальник тот, кто последний выльет оттуда воду. По совету старца я так и объяснился с братом, и с тех пор он меня ничем уже не смущал. Вот так надо поступать и нам. Если между нами произойдет какое-нибудь недоразумение, или нам покажется, что нам делают что-нибудь плохое нарочно, надо сейчас же попросту объясниться, и тогда всякое недоразумение исчезнет».
Так батюшка говорил по поводу того, что сестры, жившие от нас недалеко, пришли страшно огорченные и жаловались, что между ними постоянные неприятности.
Батюшка благословил нас по окончании вечерних и утренних молитв читать молитву: «Егда плотскаго союза хощет душа моя от жития разлучитися…»[199]
17 сентября. Кто-то из сестер, между прочим, спросил батюшку о пении гимнов.
«Пение гимнов, это не грех, но это для мирских хорошо: хорошие мысли, хорошие мотивы настраивают хорошо, это не то, что мирские песни. Но для монаха это не идет, отвлекает от молитвы. Разве может что-нибудь сравниться с молитвой Иисусовой, которая превосходит всё. Батюшку Варсонофия спросили про музыку, сказал, что музыка его не привлекает, она ему не нужна. У него благодатная сердечная молитва, а она — выше всего, она — высшая радость и утешение; все остальное только мешает молитве. Пение это мягчайшая пища, а монах должен твердой питаться».
Был у нас разговор о любви к людям. Я сказала, что мать обычно говорила: «Люби людей и увидишь, что все они хорошие»! А Владимир Соловьев говорил: «Любовь обладает откровением — любящий видит те достоинства в любимом человеке, которые для других не видны»[200].
Батюшка сказал: «Надо любить всякого человека и видеть в нем образ Божий, несмотря на его пороки. Не надо холодностью отстранять от себя людей».
26 сентября — день рождения батюшки Никона. После обедни все его поздравляли.
Завтра — сороковой день смерти Маришиной бабушки, и Мариша собирается вместо всенощной читать псалтирь. Батюшка наш стал объяснять: «В воскресенье не полагается никакого поминовения, можно только на проскомидии поминать».
Чтобы лучше поняли, он сделал такое сравнение: «Представь себе, что день именин Царя, и в это время на торжестве кто-нибудь из простых людей сказал бы: и я именинник! Это не шло бы к великому Царскому торжеству. А здесь воскресение празднуется, Воскресение Господа… Разве можно какого бы то ни было человека сравнивать, поэтому всякое поминовение опускается. И то уже послабление, что поют иногда «Со святыми упокой», это уже в наши времена, и этого не следует».
Вопрос, что лучше — часто причащаться или реже? Батюшка сказал: «Что лучше, сказать нельзя. Закхей с радостью принял в свой дом дорогого Гостя — Господа, и хорошо поступил. А сотник, по смирению, сознавая свое недостоинство, не решился принять, и тоже хорошо поступил. Поступки их, хотя и противоположные, но по побуждению — одинаковые, и явились они пред Господом одинаково достойными. Дело в том, чтобы достойно приготовляться к великому Таинству».
Прошел слух, что батюшку хотят взять в епископы. Много огорчений было по этому поводу. Батюшка сказал: «Я не брошу вас добровольно».
11 ноября. Всенощная накануне святителя Иоанна Милостивого[201] (мирской день Ангела старца Иосифа). В дни особо чтимых святых, когда не было всенощной в храме, батюшка часто служил у нас или еще в другом доме сестер, где было тоже удобно.
«Блажени алчущий и жаждущий правды: яко тии насытятся»[202] — эти мысли все время у меня были на уме, — сказал батюшка, — когда мне попалась в моем угольнике докладная записка послушника Павла к старцу Иосифу о том, что у него желание и решимость жить в более тесных условиях, однако не нарушающих общих правил нашего святого общежития, но которые бы способствовали и помогали большей трезвенности. В этой записке батюшка Варсонофий со смирением просит старца благословить его на более подвижническую жизнь и вспоминает наставление преп. Серафима о том, что для подвижнической жизни нужна решимость. Когда спросили преп. Серафима, почему в прежнее время были великие подвижники, а теперь нет таких, он ответил: потому что нет решимости, а благодать та же, «Христос Тойже, и во веки»[203]. У батюшки Варсонофия была эта жажда к истине, сильное стремление к подвигу; от него искра ревности западала и в души знавших его. В конце его записки было написано: «Хочу изыскивать средства, чтобы примириться с братьями, которые ко мне во вражде, и со всеми жить в мире, никого не осуждать».
Распределение времени у батюшки Варсонофия: Утреня. В семь часов вставал после утрени. Пока совсем рассветает, — Иисусова молитва. Затем часы и изобразительные. Кафизма с помянником. Келейные занятия и трапеза. После трапезы час отдыха. Самовар ставил сам, пил траву. Келейные занятия. Вечерня и правило, ужин. Пятисотница, откровение старцу. Три тысячи Иисусовых молитв. Светских книг не читал, старался не принимать никого, только по крайней нужде. Писем не писал, а только кратко отвечал».
8 октября: беседа о страхе Божием.
«Страх Божий нужен прежде всего, он научает благоговению, он научает всему доброму. Небрежное отношение к святыне от привычки как-то получается. Было это в скиту. Батюшка Варсонофий видит из окна своей кельи: один мирянин, при входе в скитские ворота, снял шляпу и так с непокрытой головой идет по скиту. При этом батюшка сказал: смотрите, какое благоговение к святыне нашей, а мы-то, постоянно живущие, и забываем! И иногда небрежно относимся… Как страшно, когда небрежное отношение к святыне является у человека! Надо благоговейно относиться к священным и освященным предметам. Вот епитрахиль, она только немного перешита руками непосвященного человека, и должна быть освящена снова. Обрезки от нее, если хотят употребить на закладки в Евангелие или псалтирь, то надо с осторожностью, чтобы впоследствии они куда-нибудь не пошли на неподходящее дело, а то лучше сжечь. Четки даже не должно брать нечистыми руками и для ночи надо иметь другие; если же не раздеваясь ложиться, тогда можно и эти, лишь бы к телу не прикасались… Бумажки от просфор надо тщательно прятать и сжигать. Надо все делать с благоговением. Иноку надо иметь голос тихий и поступь скромную (у нас в скиту был написан образ какого-то святого с хартией в руках, где было это написано). И дома, между надо со страхом Божиим говорить и все делать. Слово каждое обдумать и со страхом Божиим произносить. Помни, говорит святитель Феофан, что ты, говоря, рождаешь слово, ты произнес его, оно никогда уже не умрет, но будет жить до Страшного Суда, станет с тобой на Страшном Суде и будет за тебя или против «от словес своих оправдишися, и от словес своих осудишися»[204]. Значит, с каким страхом, как осторожно надо произносить каждое слово, а не так, как вы: придете к батюшке и лопочете, что попало всякого рассуждения».
После молебна батюшка с нами поговорил: «Мы только что слышали Святое Евангелие о том, как Симон пригласил Господа Иисуса Христа к себе в дом для трапезы, но не оказал Ему и того, требовал тогдашний обычай не только для гостя, но и для простого странника, не подал Ему воды умыть ноги, а вот грешная жена, известная во всем городе как блудница, не переставала обливать Его ноги слезами и власами своими утирала их[205]. Все в этом Евангелии дивно, каждое слово умиляет! Господь к нам так милосерд! Как мы должны любить Его!
Когда я был еще иеродиаконом, я так любил читать Евангелие просто в восторг приходил от каждого слова. Какие дивные слов Евангелии! Какую бы другую книгу ни взять самого лучшего писателя, но если много раз читать, может надоесть, а Евангелие, чем больше читаешь, тем все больше оно нравится».
Спросили: можно ли обойтись без молитвы Иисусовой?
Батюшка отвечал: «Можно. Один молится молитвой Иисусовой, другой, стоя в храме со вниманием, молится словами церковных молитв; употребляют и еще некоторые молитвы, но молитва Иисусова всё превосходит. Батюшка Варсонофий говорил: можно березовыми дровами натопить печь, а можно и осиновыми, лишь бы тепло было. Надо, чтобы в душе вы всегда молитвенно обращались к Богу, что бы ни делали».
Спросили батюшку, можно ли молиться, чтобы кто-нибудь явился во сне?
«Нет, любопытства не должно быть, а вообще о снах принято так думать: если старцы и вообще святые люди являются нам во сне, то это знак того, что они помогают нам, это бывает перед каким-либо важным событием в жизни. А если покойники из близких являются, то так при этом рассуждать можно: покойники, они потому и названы так, что в покое находятся, а если являются, то это знак того, что за них молиться надо». При этом батюшка рассказал свой сон, как монах, завещание которого еще не было выполнено, явился ему во сне весь в слезах. Вышла ошибка, и его действительно не поминали. И когда батюшка похлопотал, чтобы его завещание исполнили, покойник уже больше не являлся.
Спросили: можно ли обращаться за помощью к покойным старцам?
«Надо сначала так: упокой, Господи, душу старца… и его святыми молитвами помилуй нас».
Говорили о том, что многие с точностью дерзают определять время пришествия антихриста.
Батюшка Никон на это сказал: «О времени пришествия антихриста никто не знает, так в Св. Евангелии и сказано. Но признаки его скорого пришествия уже есть, как в послании сказано: ныне уже есть антихрист[206]. Признаки — гонение на веру, и надо ожидать: время приближается, но все же нельзя точно сказать. Бывали и раньше времена, когда считали, что антихрист пришел (при Петре Великом), а последствия показали, что мир еще существует. Да и что толку в этом исчислении? Для меня не это важно: главное, чтобы совесть была чиста, надо твердо держаться веры православной, заповеди исполнять, надо жизнь проводить нравственную, чтобы быть готовыми. Надо пользоваться настоящим временем для исправления и покаяния». «Се ныне время благоприятно, се ныне день спасения»— об этом батюшка постоянно напоминал.
2 декабря. Когда я вошла к батюшке, он, после всего, что я должна была передать ему, оставил меня и прочел из Отечника о двенадцати старцах, поведавших о своих духовных деланиях. Батюшка остановился на самом последнем, который занимался плачем о своих грехах, и сказал: «Нам всем главное — смирение, мы не умеем смиряться». И прочел из Отечника: «Один брат спросил старца, что такое смирение? Это — великое и Божественное, а путь к нему — считать себя ниже всех. Что это значит, считать себя ниже всех?
1. Не замечать чужих грехов.
2. Смотреть на свои грехи.
3. Постоянно молиться».
«Правило монашеское помни: не начинать самому говорить, не быв спрошенным».
22 декабря, память св. великомученицы Анастасии Узорешительницы[207]. Вспоминал батюшка, как в этот день он выехал из Москвы насовсем в монастырь, как бы оторвался от уз мира. 9 декабря, в день иконы «Нечаянная Радость», был уже принят и потом ездил в Москву, чтобы устроить все свои дела. 23 вновь прибыл в монастырь и определился в скит. В этот день в церкви стояло два гроба – монаха и послушника, убитых на мельнице: память смертная! А 29 января батюшка был одет в монашескую одежду, пошел к о. архимандриту там ему рассказали, как келейник о. архимандрита, о. Иоанн, собирался все домой ехать и в этот день скончался…
Будучи у батюшки, я сказала ему: «Я ходила в мирские, хотя и старалась держать себя просто, но все же как будто не избежала человекоугодия, и мне тяжело на душе, а они всё просят приходить и быть у них, как дома». «Что же, что просят, можно все просить, но не все исполнять. Ты скажи: надо к службе, теперь такие дни». Еще сказал батюшка: «С людьми бороться не надо, не то на деле, но даже и в помыслах, а то бесы будут побеждать, а молиться за обижающих нас, тогда Господь поможет, и бесы отступят. Монахи к смерти готовятся, всегда думают о том, чтобы встретить смерть в мире со всеми, а миряне этого не знают и не придают значения немирствию».
Батюшка говорил: «Господь Иисус Христос, молящийся в Гефсиманском, есть напоминание духовнику. И он в некоторой степени берет на себя грехи духовных чад своих. Такое это великое дело, что только ему приходится переживать!»
Потом привел следующее место из записок б. Варсонофия: В монастырь поступал с целью искоренения страстей и уразумения Тайн Божиих».
Еще сказал батюшка: «Предупреждаю вас, что сначала можно говорить, оговаривать друг друга как бы шуткой, а затем это обращается в привычку, со временем и в серьезную; помните это и остерегайтесь шуток и неосторожных слов».
6 декабря. Вечером была служба, потому что на другой день Ангела б. Амвросия. Читая 17-ю кафизму, я пропустила одно слово. Батюшка особенно строго относился ко мне: бывало, кто-нибудь читает другой из малограмотных и ошибается на каждом слове, — батюшка молчит. Но вот теперь батюшка обратил внимание на чтение и начал говорить: «Надо внимательно слова молитвы произносить, в смысл вникать, а не стремиться к слишком высокому. A ЧИТАЯ 17-ю кафизму, ты пропустила «не», и смысл получился совсем иной. «Исходища водная изведосте очи мои, понеже не сохраних закона Твоего»[208] — я плачу, потому что не исполнил Заповедей Твоих! Ведь если мы неправильно читаем, не внимаем читаемому, то этим утешаем бесов» (видение пустынника: видел около себя эфиопа в татарском одеянии).
Чувствую я, что все это батюшка делает мне на пользу, и глубоко благодарна ему, — хотя внешне другим это кажется неприятным.
9 декабря. Заговорили об опасении, что скоро не будет церквей, батюшка привел слова из Св. Евангелия: «Созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют ее»[209], — и сказал: «Апостол говорит, что преломление Хлеба, т.е. Таинство Евхаристии будет до Второго Пришествия Господа[210]. У св. Ефрема Сирина сказано, что настанет время, когда жертва прекратится. Как будто здесь противоречие. Но нет, вероятно, гак надо понимать: открытого служения в церквах не будет, но Таинство Евхаристии будет совершаться до Второго Пришествия».
29 декабря. «Вы просите меня сказать вам краткое наставление. Скажу вам вот что. Преп. Афанасий Печерский скончался, но его не успели предать земле. Он проснулся и, сидя в гробе, на все расспросы и просьбы братии отвечал только слезами. Наконец, после многих просьб, он говорил со слезами только одно слово: «Спасайтесь! Спасайтесь!» Ушел в затвор, молчал, постоянно плакал и там через десять или четырнадцать лет скончался.
Другой подвижник тоже обмирал: когда проснулся, на вопросы братии он все молчал, а после долгих просьб, наконец, ответил: «Братия, верьте, что есть ад».
13 января. Сейчас в книге мне попалось выражение: «когда ешь за трапезой, то помни, что не надо досыта наедаться, — надо оставить место Духу Святому; а если переешь, Дух Святой оставит тебя». Можно ли так говорить?
«Можно, как же сказано у Иоанна Лествичника? Кажется, так: когда сидишь за трапезой, твори Иисусову молитву, чтобы она смешивалась с пищей».
На просьбу сказать наставление батюшка рассказал, как батюшка Варсонофий смирил непокорного монаха, который должен был ходить ко всем просить прощения и благословения и не смотреть, как его примут. «Теперешняя жизнь, когда приходится испытывать гонение за веру, полезна: она укрепляет веру».
Две монахини, жившие в довольно большом помещении, пригласили на свой праздник батюшку и пришли сказать, чтобы все приходили. Случилось так, что я и еще несколько сестер пришли первые. Батюшка уже был. Обращаясь к нам, спросил: «Ну как вы там живете?»
«За Ваши святые молитвы нам очень хорошо, лучшего не хотелось бы, мы радуемся своей жизни». Наконец, через некоторое время пришли и последние три. Сейчас же как-то вышло, что заговорила вновь пришедшая и выразила свою скорбь: ни масла, ни рыбы никогда не видим, а спать как тяжело сестрам на соломенном тюфяке, и еще вроде этого.
Как бы продолжая наш предыдущий разговор, батюшка говорить: «Сила страданий не в величине самих страданий, а как человек переносит эти страдания. Бывают, по-видимому ничтожные обстоятельства, которые однако причиняют человеку величайшее горе, и надо сочувствовать. Один и тот же факт может причинять страдания в разной степени. Это зависит оттого, как человек принимает их. Когда я получил рясофор, б. Варсонофий стал строже относиться ко мне. Однажды в двунадесятый праздник я пришел к батюшке в белом подряснике, — за это батюшка сделал мне выговор, но я не обиделся, а со смирением принял его слова. Помню было так: пришел к б. Варсонофию, надо было снять рясу, но повесить куда? На вешалке была уже ряса, и я не решился повесить на старческую свою, а сложил ее аккуратно и положил на дива вешалкой. Батюшка Варсонофий стал мне строго выговаривать. Замечательно, что каждый раз, когда я больше всего заботился, чтобы лучше сделать, то и попадал под выговор. Слова выговора смирением принимал и говорил только: «Простите», — не объясняя почему это сделал. Если бы что-нибудь за это было: или из монастыря удаляли бы, или еще что побольше, ну тогда нужно объяснить б. Варсонофий делал выговор только для назидания. Объяснять и надо было, потому что объяснять — значит желать, чтобы твой верх был».
Когда ко мне батюшка Никон строго отнесется, то часто после этого расскажет какой-либо подобный случай из своей жизни.
8 апреля. Можно ли подчеркивать в книге то, что хочется помнить, что к жизни моей относится? (Еп. Игнатий говорил, этим будешь тщеславиться.)
«Это частное мнение. Значение всякого действия зависит от внутренних побуждений. Отмечай».
18 мая. Человек, возмущающийся пороками в мире, не выходит почему-то из него?
«Ответ на это есть в сегодняшнем Евангелии: «Не молю, да возмеши их от мира, но да соблюдеши их от неприязни» (Ин. 17:15)
Кому молиться от бессонницы?
«От бессонницы молиться святым Киру и Иоанну[211], безмездным врачам».
24 июня. Батюшка сказал: «Каждому из нас даны таланты — благоприятные условия для спасения. Здесь надо подразумевать различные скорби, перенося которые с терпением, достигаем спасения. Одному, например, дан талант — болезнь, ею он спасается; другому — бедность, этот ею спасается; третьему — ученость, тому — богатство и этим они спасаются; какие-нибудь скорби — всё это таланты, которые, если человек употребляет их духовно, для спасения души, все дают плод. А кому дан один талант, но он зарыл его в землю, — это значит, что он по нерадению не воспользовался данными ему Богом благоприятными условиями для спасения души, жил не духовно, а употребил талант на земное благополучие, т.е. зарыл в землю»[212].
На вопрос, как поступать в дальнейшем, батюшка часто отвечал: «Там видно будет».
Батюшка нам прочел вопросы о. Варсонофия и ответы на них старцев:
В. Смущаюсь, что ум рассеивается при молитве Иисусовой.
О. Не смущайся, а все твори молитву. Ум рассеивается, а все-таки уста и сердце освящаются этой молитвой, которая есть великое орудие. Выше и важнее этой молитвы нет ничего у нас.
В. Я всё забываю, что надо делать в часы, свободные от правила: можно записать?
О. Можно, но только не требуй от себя, чтобы точь-в-точь исполнять, как написано. Если дела не закончил, а надо молиться, или захочется молиться, то оставь всякое другое дело, так как молитва важнее всего.
В. Можно ли обращаться к покойным старцам с просьбой о помощи?
О. Можно и так: упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего, старца… и его святыми молитвами помилуй нас.
В. Если младший не кланяется, как поступать?
О. Конечно, кланяться первому.
В. Благословите иметь друга о Христе, какого Вы мне сами изберете.
О. Благословляю тебя иметь только одного Друга — Христа.
В. Вы говорили, что безмолвие только учит, а исцеляются страсти искушениями. Если я никуда не буду ходить и никого не буду принимать, — я не исцелюсь от страстей. Что мне отвечать на это?
О. Ничего, потому что это от врага тебе ловушка. Не ходи и не принимай. Надо все дурное, так же, как и страсти, считать не своими, а от врага. Это очень важно, тогда только и можно отбросить страсть, если будешь считать ее не своей, а чем-то посторонним.
В. Мною недовольны некоторые из братии, что не хожу к ним.
О. Пусть лучше будут недовольны, а все-таки не ходи.
[180] Мф. 15,19. Мк.7,21.
[181] Мф. 24, 21-22. Мк. 13,19-20.
[182] Еф. 5, 18.
[183] Ин. 16, 33.
[184] Молитва св. Иоанна Дамаскина из «Молитв на сон грядущим».
[185] Притч. 23, 26.
[186] См.: «Письма Святогорца к друзьям своим о св. горе Афонской». М., 1993 (репринт изд.: М., 1895). Автор книги — иеросхимонах Сергий (в миру Семен Авдиевич Веснин, 1814-1853)- подвизался на Афоне в Русском Пантелеимоновом монастыре (Руссике). Трудно сказать, к кому были обращены эти слова прп. Варсонофия.
[187] Беляев Иван Митрофанович (1890-1969) — младший брат прп. Никона Оптинского, одновременно с которым поступил в Оптинский скит. Вместе с прп. Варсонофием Оптинским был переведен в Старо-Голутвин монастырь и присутствовал при кончине старца (закрыл ему глаза). Впоследствии женился и после революции отошел от веры. Перед кончиной принес покаяние. Подр. о нем см.: Ильинская А. Судьбы Шамординских сестер // ж. «Литературная учеба», 1997 кн. 1.
[188] 2 Кор. 6, 2.
[189] Пс. 145, 3 (неточная цитата).
[190] Мф. 11,29.
[191] Флп. 4, 7.
[192] Пс. 111,6-7.
[193] Ин. 13, 35.
[194] Иак. 1,2.
[195] Лк. 14, 5.
[196] Пелагея Ивановна Серебрянникова (1809-1884) — дивеевская блаженная.
[197] «Учительное известие» — составлено монахом Евфимием в к. XVII столетия по приказанию Патриарха Московского Иоакима, имело своей целью ввести возможное единство в богослужебную практику. Здесь излагаются наставления для священника и диакона относительно совершения священнодействий (особенно литургии). См. подробнее: Петровский А. Учительное известие при славянском Служебнике // ж. «Христианское чтение» 1911 №4, с. 552-572; №7-8, с. 917-936.
[198] См. работу свт. Игнатия (Брянчанинова) «Слово о смерти».
[199] Октоих, в субботу утра, глас 2-й, стихира покойна на стиховне (Богородичен): «Егда плотскаго союза хощет душа моя от жития разлучитися, тогда ми предстани, Владычице, и безплотных врагов советы разори, и сих челюсти сокруши, ищущих пожрети мя нещадно: яко да невозбранно пройду на воздусе стоящыя князи тьмы, Богоневестная»
[200] См. ст. «Смысл любви» // Соловьев B.C. Сочинения в двух томах. Т. 2. М, 1988,с.515-516.
[201] Свт. Иоанн Милостивый (ум. в 620 г.) — Патриарх Александрийский (с 610 г.). Овдовев и потеряв детей, посвятил себя служению Богу. Став патриархом, раздал нищим в Александрии свое имение, выкупал пленных, давал у себя приют многим страждущим и бедствующим. После его смерти по молитвам к нему и от его мощей совершались многие чудеса. Память 12 ноября.
[202] Мф. 5, 6.
[203] Евр. 13.8.
[204] Мф. 12, 37.
[205] Мф. 26,6. Мк. 14, 3.
[206] См. 1Ин. 2, 18-22.
[207] Вмц. Анастасия Узорешителъница (ум. ок. 304 г.) — римлянка, дочь богатых родителей-христиан, в замужестве сохранила девство, ссылаясь на болезнь. После смерти мужа посвятила свою жизнь служению заключенным в тюрьмах и гонимым. Мученически скончалась при императоре Диоклетиане. Память 22 декабря.
[208] Пс. 118, 136.
[209] Мф. 16,18.
[210] См. 1 Кор. 11,26.
[211] Свв. Кир и Иоанн — александрийские врачи, мученически скончались в 311 г. Память 31 января и 28 июня.
[212] Мф. 25, 14-30.
Комментировать