Часть III.[174]
1923 год
По возвращении от б. Нектария мы стали собираться. Больная наша Анисья заплакала, ей так не хотелось идти в мир… Тогда я предложила ей поселиться со мной. Еще две сестры больничных – Поля и Даша — изъявили желание быть с нами.
Надо было спешно уезжать из Шамордина, так как наступал март месяц, а потом дорогу уже развезет. В один из ясных дней я отправилась в Козельск искать квартиру. Прежде всего я зашла я старушке Марии Ивановне, где когда-то жил Севочка. Так как она старожилка Козельска, то может указать мне, где бы найти квартиру. Она даже пошла со мной по городу искать: весь день мы ходили но ничего подходящего не нашли.
Тогда я подумала: что же это я не исполнила, что мне сказал о. Нектарий. Вспомнила про Еремеевых, а они встретили меня там, как будто давно ждали. Они купцы, у них громадный дом, разделенный на три части. Их три брата: семейные, очень верующие. У второго брата под курятником, во дворе, есть еще помещение, которые они и предложили нам с большой радостью. Плата только три рубля. Они обещали протопить несколько раз к нашему приезду.
Одна из наших больничных сестер, более энергичная и еще не решившая, куда поедет, осталась в нашем помещении, чтобы ликвидировать наше больничное хозяйство и рассчитаться с совхозом, который теперь владел всеми монастырскими постройками.
В деревне мы нашли сани-розвальни, уложили на них свои вещи и уложили больную монахиню Анисью и отправились в путь. Я иногда садилась, иногда тоже шла. Дорога была трудная, снег уже начал таять. Но доехали благополучно.
Хозяева радушно встретили нас: комната была вытоплена. Это была четырехугольная низкая комната с маленькой печкой и лежанкой посередине. Мы разделили комнату занавеской на четыре части. Сейчас же у входных дверей — скамейки и стол (наша трапезная). Угол без окна — там две кровати сестер; дальний угол с окном — для больной; еще напротив светлый угол — мой.
Устроились мы в Козельске одними из первых, поэтому к нам постоянно заходили идущие из монастыря: или переселялись в Козельск, или (еще чаще) ехали на родину. Мы сшили из нескольких, взятых нами из больницы половиков три матраца из соломы для приходящих. Когда потеплело, приходящим можно было располагаться на полу и еще на кухне. Заходили к нам и батюшки из Оптиной пустыни, которые тоже постепенно расходились из монастыря и советовались, где бы подыскать помещения. Мы, конечно, были рады приютить их, чтобы они отдохнули. Все ведь были так встревожены. В Оптиной пустыни образовалась артель, некоторые из младших записались там работать, а старикам надо было уходить[175].
Братия еще не разошлась, я была в храме. Проходит после богослужения батюшка архимандрит по храму и говорит: «Отец Никон, мы уходим, а ты останься, ведь сюда будут приходить богомольцы, надо чтобы служба была и надо их принять, а иеродиаконом останется о. Серафим (только что посвященный)».
И вот они вдвоем непрерывно служили, а о. Никон принимал народ, который привык приходить к старцам за советом.
Когда о. архимандрит говорил и благословлял о. Никона остаться, мне вспомнился тот рассказ, который дал мне читать о. Анатолий: когда корабль тонул, а капитан стоял на капитанском мостике, молился и видел отверстые небеса… Теперь я прониклась еще большим уважением к о. Никону.
О. архимандрит, архиепископ Михей[176], живший там на покое, и большинство братии перешли в Козельск и расселились по квартирам, а в Оптинский храм часто приходили к обедне.
Прошло порядочно времени, как я получила благословение от б. Нектария. Великим постом я поговела, исповедалась у о. Досифея. Я все не решалась просить о. Никона сделаться моим духовным отцом.
В конце Великого поста я увидела во сне б. Анатолия — так ясно, в схимнической скуфье, в которой он снят на последней карточке; недалеко от меня, на высоте человеческого роста: весь в облаках, только верхняя часть туловища видна, рука его поднята, он благословляет меня, и я слышу его голос: «Как же не благословить тебя, когда ты столько ожидала…»
И наконец, на Святой Неделе, после богослужения, я подошла и высказала о. Никону свою просьбу. Он не отказал мне, но прибавил, что неопытен. Назначил мне причащаться 21 апреля. Но мне не пришлось в этот день и я просила — 27 апреля, в день кончины моей матери. С этих пор б. Никон сделался моим духовным отцом. Он приходил иногда на нашу Козельскую квартиру; в это время к нам собирались и другие сестры, и у нас шли духовные беседы.
Очень скоро приехала моя троюродная сестра, Анна Вырубова: у нее оказался рак груди, ей сделали операцию, но, видно, поздно: появились увеличенные железы, и их вырезали, но рука с той стороны начала болеть. Она и раньше, когда я была в монастыре, хотела поступить, но тогда еще был жив ее больной отец. Теперь он умер, она приехала окончательно, попросила у нашего духовника о. Никона благословения жить с нами и готовиться к монашеству.
В это же время стали приходить к нам две послушницы с Тульской дачи, которая была верстах в десяти от Козельска: они тоже хотели с нами жить. Но так как наше помещение было слишком мало для семи человек, то б. Никон благословил их троих (сестру Анну и Лизу с Мариной) быть в нашей общине, но пока жить в отдельной комнате (нашлась свободная у другого брата Еремеева) и приходить к нам на общую молитву.
Очень я сожалела, что почти ничего не записывала из того, что говорили б. Анатолий, матушка игуменья и другие, и думала: теперь так непрочно пребывание при духовниках, надо хоть что-нибудь записывать вечером, что вспомню за день.
Нас собралось уже порядочно: как бы не было лишних разговоров и рассеянной жизни! Спросила у б. Никона, может быть, он благословить нас на молчание, а самое необходимое скажем, когда соберемся в трапезную. Батюшка сказал: «Нет, нельзя давать такое благословение». Конечно, за трапезой мы читали житие или другую какую книгу.
Я как-то спросила батюшку, что лучше читать: славянское или русское Добротолюбие? «Это совершенно разное. Почему это там случилось, что такой благодатный и просвещенный муж, как святитель Феофан, изменил всё? Неизвестно. Отец Анатолий Зерцалов любя очень творения святителя Феофана, когда касалось дело Добротолюбия, был за славянское — перевод Паисия Величковского[177]. Изменения есть не только в порядке, но и в самих мыслях (например, заметил у Марка Подвижника)».
А насчет Исаака Сирина[178] посоветовал мне лучше взять русское. Вообще он высказал свое убеждение: лучше читать то, что проще, понятнее, а именно: авву Дорофея, Лествицу, Феодора Студита, Кассиана Римлянина[179]. Такие книги, как Исаак Сирин, с глубоким содержанием, надо читать с осторожностью. Там то, что для новоначального сказано, для нашего времени доступно только преуспевшим, а многое и совсем нельзя применить, и тогда будет раздвоение в душе. Поэтому такие книги надо читать не для того, чтобы вполне применять их к себе, а для настроения. А иначе может быть очень плохо: в самомнение, в прелесть можно впасть и повредиться.
Надо целиком брать всё сочинение или статью, а не отдельные мысли, и смотреть надо на целое. Так и сказано у Исаака Сирина — все учение в целом надо брать. Читать и всё принимать, какая мысль ни встретится: нравится или не нравится. А что непонятное, — так надо отставлять, потом, может быть, поймете. А выбирать мысли не следует, отсюда ереси возникают («ересь» — с греческого — выбираю). Мы видели, что с монастырями и монахами положение все хуже. «Будем терпеть», — сказал батюшка. Однажды спросили: «Говорят, что монашество падает потому, что не проходится молитва Иисусова; правда ли это?» «Не от одного этого, а и от того, что не следим за собой, за чистотой своего сердца». Посоветовал прочесть предисловие к книге о молитве Иисусовой старца Паисия.
«Надо терпеть не только находящие скорби, но себя терпеть надо. Никого нельзя осуждать, даже самого большого грешника».
Все мы не имели никаких средств, кое-что продавали, даже некоторые иконы. Те, кто собирался венчаться, часто спрашивали иконы. Окрестные монастыри закрывались, и монашествующие во множестве селились в Козельске. Очень многие ослабели от переутомления и, главное, от скорби…
В церкви мне говорили, кого надо навестить. Расстояния большие: расселялись по всему городу и окрестностям, так что целый день приходилось ходить. Жили впроголодь. Сестра Поля у нас была по хозяйству: ходила на берег рубить кустарник (он очень хорошо горит) и готовила скудную пищу. По утрам мы все были в церкви, а больная оставалась лежать. Еще наша сестра Даша брала кое-какую работу — кофту или платок связать. Иногда они обе ходили на поденную работу, а я оставалась с больной и по ее наставлению топила печку и готовила. Больная с любовью относилась ко мне и бывала рада, когда мы оставались вдвоем. Она видела, с каким страхом я готовлю обед и ободряла меня. И как-то выходило, сестры говорили, что наш обед вкуснее.
Больная наша ничего не могла есть, кроме молока и белого хлеба, в самом малом количестве. При обходе больных, хотя большинство их были неимущие, часто давали мне кусочек белого хлеба или сахара для нее.
Больная, несмотря на страдания, была всегда в радостном настроении, со светлым лицом и говорила: «Мне не хуже, чем в монастыре, у нас такая тишина. Там еще, бывало, придет кто-нибудь в палату и начнет говорить о болезни, а здесь я как будто и не больная: никто о ней не напоминает».
Правило мы вычитывали. И вот, кто-нибудь из духовников назначит сестрам, пришедшим из разных мест, причащаться, а они правила не читали и негде им читать; он и посылает их к нам: «Наверное, там прочтут». И мы читали правило раза три подряд, так как они приходили отовсюду и в разное время.
Хозяева нашей квартиры старались выразить нам свое расположение. Их было три семьи, и у них часто бывали торжества — то именины, то день рождения. И вот, каждый раз скажут сестрам: «Передайте матушке, что мы ее приглашаем на обед». Но я ни разу не ходила, и они как-то спросили сестру Полю, что это значит? Она ответила, что монахиням нельзя ходить в гости. Те не обиделись, а только после этого присылали нам что-нибудь из съестного со своего стола, иногда селедочку. Это было для нас роскошью…
[174] Часть III воспоминаний м. Амвросии была опубликована с сокращениями в кн.: Иеромонах Никон (Беляев). Дневник последнего духовника Оптиной пустыни. СПб: «Сатис», 1994, с. 223-304.
[175] Оптина пустынь была закрыта декретом Совета народных комиссаров в январе 1918 г., но продолжала существовать под видом сельхозартели до весны 1923 г. Аресты монашествующих и руководства музея «Оптина пустынь» произошли в Вербное Воскресение 1923 г. Поводом для ареста старцев и разгона монахов послужил донос священника Шамординского монастыря, сообщившего, что в монастырских стенах чаепромышленники Перловы (благодетели Шамордина) замуровали часть своих сокровищ.
[176] Епископ Михей (Алексеев, 1851-1931) — в миру был капитаном 1 ранга. В 1890 г., овдовев, поступил в Оптину пустынь, в 1892 стал вольнослушателем Московской духовной академии, в том же году принял постриг; в 1893 г. рукоположен во иеромонаха. В 1902 г. хиротонисан во епископа Саранского, затем был епископом Владимиро-Волынским (с 1906), Архангельским и Холмогорским (с 1908), Уфимским и Мензелинским (с 1912). В 1913 г. по слабости здоровья был уволен на покой. Сначала жил в Почаевской Успенской лавре, а с 1914 г. И до своего ареста в 1923 г. В Оптиной. Последние годы жил в Козельске, служил в Успенской соборе, противостоял обновленцам; погребен здесь на Пятницком кладбище.
[177] Прп. Паисий (в миру Петр Величковский, 1722-1794) – родился в Полтаве в семье священника. В 17 лет поступил в Любечский монастырь, перешил в скит Трейстены в Молдавии, затем – в скит Керкул и оттуда переселился на Св. Гору Афон. В 1759 г. Принял иноческий постриг, основал скит св. пророка Илии. В 1763 г. Переселился с учениками в Молдавию, стал настоятелем Свято-Духовского монастыря в Драгомирне, а затем перешел в Нямецкую обитель, где и оставался до конца жизни. Нямецкий монастырь стал центром духовно-нравственного просвещения и монашеского подвижничества. Здесь велась обширная работа по переписыванию, переводу и изданию святоотеческой литературы, в 1793 г. прп. Паисий завершил перевод «Добротолюбия» с греческого на славянский язык. Прп. Паисий считается основоположник старчества в России. Канонизирован в 1988 г. Память 15 ноября.
[178] Прп. Исаак Сирин – подвижник VII века. Основную часть жизни провел в монастыре, в строгих подвигах и молитве. Недолгое время был епископом в Ниневии. Автор поучений о духовной созерцательной жизни, см.: «Слова подвижнические». Сергиев Посад, 1911. Память 28 января.
[179] Прп. Дорофей (ум. В 620 г.) – палестинский подвижник. Сначала монах монастыря аввы Сериды в Сирии, затем настоятель (авва) собственного монастыря близ Газы. Автор аскетических «Наставлений» своим ученикам и 30 «Слов» о подвижничестве, см.: «Душеполезные поучения и писания..». 2-е изд. М., 1862. Память 5 июня. Прп. Иоанн Лествичник (ок 525- ок.649) –синайский подвижник. Основную часть жизни провел отшельником, несколько лет был настоятелем Синайского монастыря, а затем снова удалился в уединение. Автор знаменитой «Лествицы райской», описывающей ступени восхождения подвижника к духовному совершенству, а также небольшого сочинения «К пастырю», где дан идеал настоятеля монастыря. Память 30 марта и в 4-е воскресенье Великого Поста. Прп. Феодор Студит (759-826) — учитель аскетизма, защитник иконопочитания, автор апологетических сочинений, гимнов и канонов, некоторые из которых употребительны до сих пор. Был игуменом в Студийском монастыре, который стал благодаря ему одним из центров монашества. Всегда восставал против нарушения церковных канонов, ереси иконоборчества, за что неоднократно изгонялся из монастыря, томился в тюрьмах и ссылках, умер в скитаниях. Память 11 ноября. Прп. Кассиан Римлянин (или Иоанн Кассиан, ок.360 — ок.435) — основатель иночества в Галлии, учитель монашеской жизни. Приняв постриг в Палестине, много лет странствовал по египетским скитам и обителям, изучая монашеские правила и обычаи. Написал 12 книг «О постановлениях киновий палестинских и египетских», 24 «Собеседования» с египетскими аввами и догматическое сочинение «О воплощении Христа». Память 29 февраля.
Комментировать