(6 голосов: 3.7 из 5)

Оглавление

Книга 4. Времена жизни. Высшие ступени христианства.

Глава I. Времена жизни

Проследим путь человека от колыбели до могилы.

Вот, человек родился в мир, его окрестили во Христа.

Кто может знать душевную жизнь ребенка, которая, быть может, гораздо сложнее, чем это принято думать.

После знаменитого старца последнего времени, основателя общежительного Троицкого Киевского монастыря, отца Ионы, остались замечательнейшие келейные записки, в которых он описал разные события из своей жизни.

Между прочим, он рассказывает там, как, будучи еще младенцем, не умевши ходить, он был восхищен душою в небесные обители, и ему был предсказан будущий его духовный путь.

Несомненно, что в жизни духа есть много тайн, и что религиозное сознание в человеке может развиваться совершенно независимо от его внешнего сознания.

Из рассказов многих людей, уже умиравших и опять возвращенных к жизни, ясно то чрезвычайно интересное обстоятельство, что дух человека совершенно спокойно, планомерно и непринужденно действует в такие минуты, когда человек уже потерял внешнее сознание. Опытные духовники рассказывают, что «глухая исповедь» умирающего, уже лишившегося даже слова, представляет собою беседу духа священника с духом умирающего, все сознающим, оплакивающим былые грехи, рвущимся и вопиющим к Богу.

Точно так же и в детях дух их может иметь свое особенное развитие, на много опережающее их умственное и физическое развитие.

Счастлив, кто проводит тихое безмятежное детство, кто видит вокруг себя согласную семью, и в родителях своих встречает высокие примеры христианства.

Но очень немногим детям выпадает на долю такое счастье и такое детство в наши дни. Многие люди, которые могли бы быть драгоценнейшим материалом для христианства, стоят далеко от спасительного учения, потому что никто их не подвел в детстве ко Христу, никто их Христу не покорил.

Детству, отрочеству и юности свойственна известная восторженность: так хочется найти предмет достойный поклонения и благоговеть перед ним… И где, казалось бы, ближе найти такие предметы поклонения, как не в своей семье, среди ближайших родных?

А, между тем, очень часто, когда в детях пробуждается сознание, они видят, насколько родители далеко отстоят от того идеала, который себе дети рисуют, и не только что дети не могут в чем-нибудь нравственно от родителей позаимствоваться, но еще должны призвать на помощь чувство великодушия, чтоб с намеренною изворотливостью выискать им оправдание.

И все же какое тяжкое страдание, которым и поделиться не с кем, ибо, чем глубже привязанность, тем труднее для человека привязанного доверять кому-нибудь свое разочарование в любимом человеке!

И, когда разбиты столь дорогие иллюзии, одни обращаются на всю жизнь в пессимиста, и сами становятся такими же циниками, другие же бросаются к Богу.

Со свойственным ему мастерством, Тургенев, создавая в своем «Дворянском гнезде» образ Лизы, подметил и мимолетом осветил в Лизе одну черту, проходящую обыкновенно незамеченною.

Решаясь идти в монастырь, она между прочими доводами говорит, что знает, как ее отец нажил состояние… Значит, совсем еще молодую Лизу этот вопрос волновал глубоко, хотя и скрытно; она чувствовала вину отца, чувствовала, что эту вину надо загладить и замолить…

И этот долг к памяти отца есть одна из причин, приводящих Лизу в монастырь на отреченную жизнь.

Подобно этому многия дети из-за каких-нибудь недочетов в личной жизни, из-за отсутствия ласки родителей — изза неимения человека, которому бы они могли вполне довериться, начинают искать у Бога той поддержки и отклика, которых не нашли среди людей.

Наиболее одаренные в религиозном отношении дети и без каких-нибудь житейских испытаний сами приходят к Богу.

Вот — пора, в которую обозначается иногда направление человека на всю его дальнейшую жизнь — пора, в которой вырабатываются привычки благочестия — пора, в которой особенно легко религиозно влиять на молодую душу.

В молодости обыкновенно — главным образом, в среде школьных товарищей, — завязываются дружеские связи, оказывающие на человека значительное влияние.

Большая радость в жизни иметь единственного человека, испытанного, верного, доказавшего вам свою привязанность, и, чем дольше длится дружеская связь, тем она становится крепче через столько вместе пережитых событий, проволновавших чувств, продуманных мыслей.

Есть ли, например, связь между людьми более близкая, как между двумя боевыми товарищами?.. Люди, которые рядом стояли в бою, одинаково подвергались опасности, одинаково бывали ранены, вместе были на волосок от смерти и вместе по Божьей воле остались жить, чтоб еще не раз, быть может, биться в одних рядах: разве они не родные! И как такое товарищество разнится от другого, которому так несправедливо и бесправно присваивается великое имя дружбы, и которое основано на совместных попойках и кутежах.

Тем светлее товарищество, чем выше идея, объединяющая людей, и высшее товарищество и дружба — это соратничество под знаменами Христа.

Каким выроним идеализмом должны быть проникнуты те мысли, какими обменивается молодежь в эту лучшую пору своей жизни, и как грустно, что редки у нас теперь те кружки молодежи, ярким примером которых был кружок молодого Станкевича, дух которого воспроизведен Тургеневым в описании студенческого кружка Покорского.

И там, где, отдаваясь высоким мыслям и высоким чувствам, собрались говорить о всем благородном — об искусстве, делах государственных, музыке, науке, служении народу: там невидимо за собравшимися стоит Христос, ибо Он всюду, где «высоким сердце бьется»…

Жаль, что русская молодежь, да и не одна русская, не всегда превращает идеальные свои стремления в соответствующие дела, в чем, впрочем, она не всегда сама виновата.

Как бы много, например, могла делать молодежь университетская — и даже старших классов гимназий с такою же учащеюся женскою молодежью, если б они решились предпринять что-нибудь для облегчения быта ремесленных учеников, живущих в самых невозможных условиях, часто получающих незаслуженные побои, слышащих омерзительную брань — и ни одного добраго, ласкового слова, не говоря уже о том, что они стоят совершенно вне какого-нибудь религиозного воздействия.

Как было бы хорошо, если б молодежь с материальным участием старших устроила для них что-нибудь в роде прежних воскресных школ, которые теперь нам уже не нужны, так как во всех местах с крупным населением имеется достаточное число школ городских. Тут бы им читали что-нибудь для них интересное и доступное, учили бы их грамоте и счету. Эти несколько часов, проводимых ими под руководством людей, одушевленных желанием им добра, явились бы светлым лучом в их жизни.

Нельзя не остановиться на вопросе о взаимопомощи молодежи, к каким бы кругам общества она ни принадлежала.

«Сила солому ломит»: как ни ограничены средства молодежи средне-учебных, например, заведений: все же и эту молодежь можно было бы уже с успехом приучить к делу разумной благотворительности.

Вот, например, такое соображение.

Гимназисты и гимназистки получают обыкновенно столько, что, например, две копейки ежедневного расхода на доброе дело едва ли бы кого обременили.

Но во что превратятся эти две копейки с человека, с многочисленного учебного заведения — а в столицах зачастую в гимназии бывает по пятисот и более человек: получится, таким образом, от десяти до 15 рублей. А ведь на такую сумму одно из лучших петербургских благотворительных обществ — комиссия столовых «Детская Помощь» — прокормит горячим обедом две сотни детей из самого бедного класса населения, где родители не в силах давать детям горячий обед, и где дети питаются впроголодь и в сухомятку.

Таким образом, если б нашлись опытные и деятельные люди, они бы могли завести на средства учащихся такую столовую, которая бы так и называлась «детская столовая такой-то гимназии».

Кроме весьма большой пользы для накормленных в этих столовых, а раньше голодавших малышей было бы в высшей степени важно громадное воспитательное значение такой столовой для молодежи.

Во-первых, она бы приучилась прелагать благородные, но безформенные порывы самоотвержения и сочувствия людям в живое дело; во-вторых, она исподволь приучилась бы к мысли о том, что преступно жить, не делая ничего для других, и видела бы на живом примере, как при доброй воле, при крайне малых жертвах, может устраиваться громадное и нужное дело.

А сколько есть случаев для молодежи поддерживать бедных товарищей.

Гимназистки 4-го класса одной из кавказских гимназий узнали о безвыходном положении подруги, у которой была только одна беспомощная мать.

Девочка не могла ни покупать книг, ни одеваться, ни иметь завтрака. Освобожденная от платы за ученье, она жила со своею беспомощною матерью и теткою в ужаснейшей обстановке, в двух комнатках с глиняным полом, среди кучи грязных и крикливых детей.

Узнав о таком ужасном положении подруги, товарки решили, что ей надо помочь — и не как-нибудь временно, а дать ей возможность окончить курс. И всякий месяц они складывались для того, чтобы дать ей денег на необходимое платье, обувь, белье, покупали сообща книги и учебные пособия, по очереди приносили ей завтрак, и так довели они ее до последнего класса.

В настоящее время эта девушка состоит в большом кавказском городе городской учительницей и имеет утешение поддерживать своим трудом старую мать.

Русская молодежь терпит часто крайнюю нужду, но не решается, по примеру молодежи американской, браться за так называемый «черный труд», хотя цена на труд интеллигентный до крайности сбита.

В Америке взгляд на труд очень высок и — можно сказать — христианский. Там недостаточная молодежь, проходящая высшиеучебные заведения, не стыдится заниматься по утрам чисткой сапог или уборкой комнат, в качестве приходящих слуг, чистить трубы и так далее. И перед окончанием своего рабочого утра вы можете видеть молодого человека, быстро направляющегося в занимаемую им комнату, где он переодевается, обращаясь из чернорабочего в джентльмена. Ни одна хорошая девушка не изменит там своего отношения к студенту, если увидит его в его рабочем обряде, в минуту его черного труда.

При недостаточности русской учащейся молодежи и при наличии в университетах людей весьма состоятельных, проживающих в месяц сотни и тысячи рублей, можно было бы ожидать, что эти богатые будут приходить на помощь нуждающимся товарищам — и деньгами, и разными другими способами.

Что стоило бы, например, составить такой кружок, в который сдавали бы свое старое платье оканчивающие курс студенты, или студенты-франты, забрасывающие платье, которое покажется еще нарядным студенту бедному, и где бы эта форменная одежда распределялась среди нуждающихся.

При страшной дороговизне жилищ не только в Москве, Петербурге, Варшаве, но и в таких меньших городах, как Киев, Харьков или Казань, было бы в высшей степени полезно, если бы богатые студенты, проживающие на себя в месяц 300 — 400 рублей, какую-нибудь четверть бюджета уделяли на то, чтобы нанимать скромную квартиру, в которой могли бы помещаться от 8 — 10 беднейших студентов. Только бы желать делать добро, а возможности этого добра широчайшее поле! И едва ли человек, не сумевший никого жалеть в самую отзывчивую пору человеческой жизни: едва ли он будет человеколюбивей в последующей жизни.

У русской молодежи, при всех ее высоких качествах, быстрой воспламеняемости, негодовании пред всяким насилием, готовности идти на жертву за то дело, которое она считает нужным для человечества, есть один недостаток, который можно назвать какой-то халатностью чувств.

На крепость привязанности иностранцев вы можете часто положиться больше, чем на крепость привязанности русского человека.

Мне известны случаи, что молодые немцы, бывшие раньше в дружеских отношениях, часто больше никогда в жизни не встретились, расставшись навсегда: один профессор какого-нибудь университета в Германии, другой пастор в Америке. Но эти люди, проведшие вместе только гимназические годы, разошедшиеся по разным университетам, потом вступившие врозь в жизнь, женившиеся, имевшие детей и дождавшиеся внучат, знают все друг о друге и не нарушают духовного единения: они ведут оживленную переписку.

В России вы редко встретите такое явление. Сплошь и рядом спросишь какого-нибудь молодого человека о его студенческом товарище, с которым он жил в одной комнате, делил в течение нескольких лет горе и радость, делил скудный кусок хлеба. По окончании университета, года через два, друг о друге они не знают, жив ли товарищ и где он находится. И это не по равнодушию, так как ведь при случайной встрече они бросятся друг к другу в объятия и будут друг другу сочувствовать. Это именно какая-то небрежность и лень, которая мешает человеку во-время написать письмо, которая вообще глубоко изъела русскую жизнь и так мешает проявлениям русской несомненной и высокой сердечности.

Вообще с ранних лет надо постоянно подтягиваться, делать не то, что хочется, а то, что должно, наметить себе линию поведения на всю жизнь, составить себе незыблемые принципы и по ним действовать.

Человек с сильной волей действует всегда по ранее обдуманному плану, а не по внезапным порывам. Одна французская пословица говорит, что сильный человек «делает не то, что х о ч е т, а то, что хотел». Наши поступки должны быть обдуманы в спокойном состоянии, не спеша, строго взвешены, и все вместе слагаться в одну стройную и светлую систему жизни.

Особенное попечение надо иметь в молодости к тому, чтобы выработать в себе высокие правила чести.

Честь — это какое-то неизъяснимое благоухание благородного человека, проявление высших сторон духа, нечто возвышающееся над самой добродетелью.

Никого не обижать — это одно, а вступаться с опасностью жизни, или с готовностью нести за это крупные жертвы — это поступок чести.

Держать себя в толпе, никого не беспокоя, не проталкиваясь вперед между женщин и детей — это одно; а взять в той же толпе под свое покровительство слабое существо, оберечь в толкотне женщину или ребенка — это поступок чести.

Ни над кем не издеваться, быть со всеми вежливым — это одно. А обличить и высмеять человека, смеющегося над другими, протянуть руку тому, на кого, без всякой с его стороны вины, смотрят презрительно — это поступок чести.

Не отказать человеку, который к нам пришел со своей нуждой и просил помочь ему, — это одно. Подметить человеческую нужду, скрывающуюся, пугливо сторонящуюся людской помощи, и придумать такой способ выручить человека, который был бы для него не оскорбителен — это поступок чести.

Есть такие избранные люди и друзья Божии, которые каким-то внутренним внушением постигают — где они нужны, где требуется их защита, денежная помощь, нравственная поддержка, ободрение и которые спешат туда.

Лучше всего помогать по первому движению сердца. И, бросаясь на это, люди воплотят в себе завет поэта:

Где горе слышится, Где тяжко дышится — Будь первый там…

В пору молодости должна выработаться в человеке та идея, которой он посвятит впоследствии свою жизнь, и без которой жизнь так бесцветна, пуста и ничтожна.

Помимо личной своей жизни, помимо тех привязанностей, которыми человек живет, и которые питают его душу, у человека должно быть какое-нибудь любимое дело, какая-нибудь цель в жизни, чтобы эта жизнь была не бесплодной, чтобы оставить по себе какой-нибудь след.

Даже ничтожные, невысокия цели все же скрашивают жизнь.

Один не старый еще, богатый человек, страстно любивший изящные вещи и собиравший старинный драгоценный фарфор, красивую старую бронзу и портреты, говорил: «Вот, если я останусь одиноким, и умрут все мои близкие — все же мои собрания будут поддерживать во мне интерес к жизни».

Как же высок должен быть этот интерес в тех людях, которые наметили себе цель высокую, благую, прекрасную и к этой цели идут, несмотря ни на какие препятствия, десятилетиями подбираясь к этой цели, при чем всякое препятствие только удваивает их энергию.

Вот, например, человек задался целью оставить после себя воздвигнутый на свои трудовые деньги храм. Всякое утро, просыпаясь, он вспоминает с радостью о тех новых деньгах, которые, благодаря его изворотливости и экономии, его самоотверженности прибавились за вчерашний день к ранее скопленному капиталу, и прикидывает в голове, чем можно пополнить этот капитал сегодня. Та напряженная, улучшенная работа, которую он для этой цели исполняет, не утомляет и не ослабляет его, а дает ему много отрады, и во всякую минуту своего труда он с теплым чувством думает одно: «для Тебя, Господи».

Что переживет он, когда достигнет своей цели, когда будет заложен, наконец, святой храм, станут вырастать из земли стены нового святилища, вознося каждым кирпичом своим к Творцу миров всякую каплю трудового пота, всякую минуту жизненного труда этого Божьяго работника!..

Или кто-нибудь замыслит основать какое-нибудь благо-творительное учреждение, по тому роду помощи, который его больше всего привлекает. Кто основывает больницы для какого-нибудь специального недуга, от которого умер близкий ему человек. Кто, вспоминая свое бедное детство, ставши обеспеченным, мечтает о приюте для бедных детей. Кто устраивает общежитие для бедных воспитанников того учебного заведения, которое сам проходил. Кто копит для стипендии, чтобы увековечить имя близкого человека. Все это одинаково высокие и благие дела, льющия тихий свет в душу такого работника, дающие высокий смысл его жизни.

Одна идея — имеем мы или нет возможность, силы или характер стремиться к какому-нибудь определенному большому делу: одна идея должна вдохновлять нас, определять самые наши поступки и вести нас к Богу.

Это — идея служения людям, ежечасного, постоянного, не-ослабного. Во всяком человеке, с которым мы встречаемся на жизненном пути, — сильном и слабом, мудром и глупом, — должны мы видеть того Христа, Который, указывая нам на этого человека, говорит: «вот, твой брат! И Я жду от тебя относительно него братских поступков».

И этой идее братской любви мы должны быть верны до конца, до готовности за нее умереть.

Юность имеет в себе какое-то невыразимое обаяние…

Что за великолепная пора! Голова полна обширными планами, сердце радужными надеждами. Всем хочется верить и всех хочется обнять, всем услужить. Жизнь не принесла еще разочарования в собственных силах; жизнь успела нарушить лишь небольшое число иллюзий.

Счастлив тот человек, который прожил молодость по молодому, который волновался высокими чувствами, отзывался на все прекрасное, поклонялся лишь достойному, и смело убивал в себе движения тех позорных страстей, которые так часто омрачают светлый, прекрасный лик юности.

Но как жалко смотреть на людей часто недурных, которые могли бы жить иначе, а вместо того представляют из себя гнездилище страстей, и в этих страстях так изживают все свои душевные силы, что становятся молодыми стариками. Не правда ли, как отвратительно это явление, — люди, утратившие святой пыл, ум которых ничем не волнуется, уста которых сквозь зубы цедят пустые и пошлые слова и насмешливые замечания, люди, которые в расслабленном рано теле носят ограниченную душу.

И, наоборот, как отрадно видеть человека, который в старости юн, который не только сохранил, но сильнее разжег в себе этот огонь, каким пылает юность.

Сопоставьте какого-нибудь большого подвижника, который горит пред Богом ярким светочем, в котором теплится все шире и шире огонь любви к людям, которому жизнь тесна для всего добра, исходящего от души его и света, разливаемого вокруг себя, эти его молодые глаза на изможденном лице — и поставьте рядом изжившего душу, рассеявшего на ветер телесные силы, ничем не интересующегося, все изведавшего и всем пресытившегося, не имеющего за душой ни одной светлой мысли, ни одного благородного порыва — молодого франта, и ответьте, где юный и где старик.

Мне пришлось видеть, за несколько месяцев до его кончины, великого Отинского старца Амвросия. Он изнемогал. Слова еле срывались с уст. Чувствовалось, что жив он каким-то непостижимым чудом. И этот 80-летний отходящий старик, ослабевший до последнего предела сил человеческих, терпевший свою жесточайшую неисцелимую болезнь, от которой он то дрожал холодом, то его палило огнем, так что часто приходилось с него по нескольку раз в час снимать белье; этот отходящий подвижник сиял такою духовною торжествующею юностью.

Мы плачем, скорбим и жалуемся, когда видим дорогих нам людей, которые светили нам своею лучезарною юностью и потом — так что мы этого не замечали — опускались, старелись и дошли до немощи и ослабления, физического и внутреннего.

Но пусть в этой скорби поддержит нас одна великая надежда: в вечном царстве мы увидим людей в лучшей их поре, мы увидим их в том расцвете, который затоптала, смяла и исказила земля.

И вот, молодость отпировала свой шумный пир, и наступили зрелые годы.

Для большинства людей незаметен этот переход от юности к молодости, от молодости к годам зрелым и от них к началу старости.

Часто человек чувствует и мыслит себя еще студентом. Большинство знакомых зовут его уменьшительным именем, а в его волосах проглядывает предательская седина.

Есть люди, глубоко скорбящие об этой самой изменчивости, люди, которые бы хотели никогда не изменяться, застыть в возрасте от 15 до 18 лет, и чтобы вся жизнь была вокруг них неизменяема, чтобы оставались живыми и не стареющими окружающие их люди, и те же в городах неизменяемы были дома, и те же их отношения к людям.

Не будем желать того, что невозможно, и смиренно подчинимся Божию распорядку, по которому жизнь вечно обновляется, на древе жизни занимается завязь будущих плодов, из завязи развиваются цветы, с цветов отпадают лепестки, и доразвивается плод, а плод созрелый упадает на землю.

То же и с нашею жизнью.

Пройдем покорно весь путь; проживем тихое детство с его неясными мечтаниями, высокую, священную своими обещаниями юность, творческую пору зрелых годов, крепкую и бодрую старость, умудренную житейским опытом, и после вечера жизненного дня, спокойно, по призыву Божию, перейдем к новому высшему виду бытия.

Детство, юность были приготовлениями к жизни. В зрелые годы разворачивается во всю ширь деятельность человека. Эти годы дают немало неожиданностей.

Бывает, что на человека с детства возлагают громадные упования, но, дав кое-что незначительное, он тихо увядает и оказывается пустоцветом. Бывает и наоборот. Люди, от которых никто не ждал ничего особенного, в зрелые годы дают яркую, сильную деятельность, являются незаменимыми для своего дела. Конечно, это все неожиданности только для тех, кто ранее не сумели предугадать ту громадную подготовительную работу, которую планомерно вели эти люди в юные годы.

Русские характеры с их порывистостью и броскостью, с их стремлением устроить себе из жизни сплошной праздник, — редко сдерживают те обещания, какие возлагаются на них в раннюю пору.

Мне пришлось слышать недавно признание от серьезного человека, приближающегося к 30 годам и состоящего при важном государственном деле, которое требует от своих работников большой честности и большого внимания. Ему приходится бороться с недобросовестностью людей, которые желают набить свои карманы, хотя такая деятельность их клонится к государственному ущербу и подготовляет в будущем великую государственную катастрофу. Ему предлагали значительные выгоды, чтобы на многое смотреть сквозь пальцы и не мешать этим хищникам. Он отклонил это. Ему предлагали на тройной против того, что он получает, оклад перейти в другое учреждение. Он сказал, что дело это его интересует, а про себя подумал, что другой не станет так, как он, отстаивать интересы родины, и остался.

Вот — характер, каким должен быть характер всякого мужчины. Вот, тот взгляд на дело, которому служишь, являющийся единственным верным взглядом.

Если же этот человек является надежным человеком, то потому, что он с ранних лет следил за собою и напрягал к добру свои усилия там, где другие вели себя кое-как.

Пока другие «учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь», он, кроме классных занятий — окончил курс классической гимназии несменяемым первым учеником с золотою медалью — много читал книг и широко образовал себя, помимо своей специальности, в общем значении этого слова. Он не знает до сих пор, что значит капля водки или вина, всегда ведет размеренный образ жизни, во-время ложась и рано вставая, много двигаясь и не давая себе излишней пищи. Он выработал из себя прекрасный инструмент для труда, несмотря на свои годы и на окружающие его нравы, доселе сохранил ту же чистую жизнь, каким был в 10 лет.

А вокруг его товарищи какие?

Товарищи, которые засиживаются за ужином до позднего часа и являются к своему труду с отяжелевшей головой, и, проведя предыдущий вечер в бездельи, как-то инстинктивно тянутся к тому же безделью и на следующий день.

Легкие разговоры. Легкия мысли, низменные интересы, чтение каких-нибудь юмористических журналов или бульварных романов с пакостной начинкой. Вместо серьезной высокой любви, мимолетные отношения с доступными женщинами или тягучая и унизительная связь с увлеченными их относительной свежестью, гораздо более старшими их женщинами.

Вот, два различных типа, и который из двух родов людей оставит по себе более глубокий и видный след в жизни?

Глава II. Семья

Люди зрелого возраста являются, в большинстве, семейными людьми.

В прежнее время люди холостые встречались реже, чем теперь. Отчасти дороговизна жизни, отчасти разнузданность, желание сорвать в жизни цветы удовольствия, а не брать на себя тяжелых обязанностей, является причиной того, что число браков не растет пропорционально с ростом населения, и, что ужасно, количество рождений в семьях падает.

Говоря о браках, было уже описано, с какою непродуманностью, с каким легкомыслием заключаются у нас браки, по мгновенно вспыхнувшей чувственности вместо того, чтобы являться результатом глубокой душевной склонности.

Очень жаль, что современная жизнь построена так, что в среднем быту два молодых существа, чувствующих друг к другу сильное тяготение, лишены возможности, в большинстве случаев, вступить в брак. И вместо того, чтобы положить начало здоровой семье, в которой дети, происходя от здоровых родителей, соединяющихся по взаимной любви, будут крепки и здоровы — мужчина ищет привязанности на стороне, в то время, как любимая им девушка вянет, не соединившись с ним. И часто, когда он получает возможность содержать семью, судьба уже развела их в разные стороны. Он, усвоив привычки неправильной жизни, уклоняется от брака, а женится, может быть, впоследствии, более из выгоды, чем из склонности; образуется семья не нормальная, в которой и дети не могут быть так удачны, как дети от здорового брака молодых, свежих и любящих друг друга родителей.

В высшей степени желательно, чтоб общество, сознав, какая заключается опасность в таком положении дела, объединилось для того, чтобы оказывать помощь бракам мало обеспеченной молодежи. Теперь учатся, например, студенты-специалисты до 30 лет — самая лучшая брачная пора. И как же никто не пожалеть эту молодежь, которая лишена возможности жить нормальною жизнью, и не придут к ней на помощь!

Часто какой-нибудь студент и курсистка, или другая какая-нибудь образованная барышня имеют почти достаточно для того, чтобы обвенчаться. Но им не на что приобрести всей нужной для семьи обстановки, трудно будет справляться со всеми расходами, которые повлечет рождение ребенка. Но ведь сила страны в его народонаселении. Всякий, собирающийся зажить нормальным образом и образовать нормальную семью с большим количеством детей, что совершенно соответствует и заповеди, данной Богом, при создании мира — размножаться и населять землю, — должен вызывать сочувствие государства и общества. Он должен видеть не только душевное себе сочувствие, но и мудрую о себе заботливость. Должна быть учреждена при широкой поддержке государства вспомогательная касса для студенчества и молодого чиновничества, желающего вступить в брак, а также для служащих в разных предприятиях, которые имеют ту же цель и не имеют достаточного обзаведения для первого раза. Должны быть облегчены роды для их жен, и, в случае невозможности родителей содержать их детей, эти дети должны воспитывается государством, пока родители не будут в состоянии сами о них заботиться.

В последнее время, по мысли Государыни Императрицы Александры Феодоровны, возникло драгоценное движение в пользу материнства и детства.

Страшные обстоятельства современной жизни не позволяют многим лицам вступать в брак и являются началом многих внебрачных сожительств, где дети часто являются помехой. На этой почве происходит убийство детей, которых матерям некуда деть. Охрана материнства и детства имеет в виду отвратить этот ужас и говорит матерям-девушкам и всем матерям, не имеющим достаточного благоденствия, чтобы рождать и выращивать своего ребенка дома: «иди ко мне, я уважаю твое материнство, ценю твоего ребенка и окажу вам обоим помощь и содействие».

Это дело святое, важное и нужное Дай Бог ему полного успеха и широкого распространения.

Очень сложен и широк вопрос о семье, являющийся великим вопросом общественности. Тут часто приходится сравнивать, как жили люди прежде и как живут теперь.

Казалось бы, если у родителей есть квартира и достаточное помещение, то детям их облегчено вступление в брак. Была в отцовской квартире у молодого человека отдельная комната. Прекрасно, год — два, много три до окончания курса ему можно прожить в ней со своей женой, а также и с будущим ребенком. И сколько такая совместная жизнь сэкономит расходов против того, как если бы молодые жили отдельно. Но нет; ждут возможности зажить отдельным хозяйством «потому что родители стесняют».

Вспомним окончание «Войны и мира» Льва Толстого…

Как великолепен этот уют большого деревенского жилья, где живет разом несколько семей. Тут и Николай Ростов со своим семейством и маленьким племянником Николенькой Волконским, тут и сестра его графиня Безухая с семьей, и родственница их Соня. Все уживаются под одной крышей. Но как редко вы встретите теперь, чтобы в зажиточных семьях, как бы ни были у них обширны квартиры, помещались одновременно родители с их женатыми детьми и замужними дочерьми, чтобы за обеденный стол садилось несколько десятков лиц, чтобы это был оживленный, многолюдный, сильный и дружный семейный улей.

И все это происходит оттого, что молодежь не хочет подчиниться старшим, и лучше будет прозябать в каких-нибудь неуютных меблированных комнатах, чем пользоваться домашним уютом, но с наложением некоторых обязанностей относительно главы семьи.

Не научась почитать старших, такие супруги тем менее научатся уважать друг друга.

Любви и взаимного тяготения еще мало для согласия в семейной жизни, нужно взаимное уважение. У людей различного характера едва ли может быть во всем сходный взгляд. И как нужна тут та драгоценная терпимость, отсутствие которой явится причиной постоянных недоразумений, столкновений, ссор, в изрядном количестве образующих совершенно невыносимую семейную атмосферу.

В наше время какую-то трещину получили отношения родителей и детей.

Замечают, что заповеди о почтении к родителям Господь придает столь исключительное значение, что за исполнение этой заповеди люди удостаиваются награды еще здесь на земле, а за нарушение ее Господь карает еще тоже на земле. Слова Писания: «благословение отчее утверждает домы чад, клятва же матерня искореняет до основания» — эти слова сбываются над детьми самым разительным, несомненным образом. Есть замечательный рассказ о родительском благословении.

Одному деревенскому мальчику плохо жилось дома из-за постоянных несправедливостей к нему со стороны матери. Она его всячески преследовала, постоянно за все корила, хотя он был мальчик трудолюбивый и ей ни в чем не прекословил. Жизнь его была так тяжела, что он решил идти из дому на заработки. Собравшись совсем в путь-дорогу, он попросил у матери благословить его. Злая женщина не смягчилась и в минуту расставанья с сыном, который видел от нее так мало сладкаго, — вместо того, чтоб благословить его образом, в сердцах крикнула: «вот, тебе мое благословение» и при этом швырнула в сына поленом.

И тот не осудил своей матери. Добрый мальчик поклонился ей в ноги и произнес: «спасибо, матушка, на твоем благословении» и потихонько вышел из родительского дома.

Это был человек большой веры; напрягая душевные свои силы, он заставлял себя не осуждать свою мать. Полено, которое она в сердцах в него бросила, он считал за ее благословение. Определившись в мастерство, он старался скопить достаточно, чтобы заказать иконописцу написать простой образ на части принесенного с собою из дома полена. Этот образ принес ему счастье: хороший работник, он быстро выучился ремеслу, был оценен хозяином и в зрелые годы стал сам хозяином большого заведения.

Вот, как по вере этого гонимого и великодушного сына просияло над ним исполнение великого заветного слова о родительском благословении. Известны, с другой стороны, случаи страшного оправдания в жизни детей и потомков вообще родительской клятвы.

В Москве была богатая, знатная семья, в которой состоялся один брак против воли родителей. Когда молодые приехали к родителям, чтоб броситься им в ноги и просить прощения, родители вышли к ним навстречу с образами в руках и торжественно их прокляли. Можно проследить на нескольких поколениях судьбу потомства этого брака.

Всюду, куда они вступали, они приносили с собой несчастье. Мне довелось знать судьбу одного поколения, — двух сестер и брата.

Одна сестра вышла замуж за богатого человека, но в скором времени он стал быстро разоряться, двое из детей ее были сумасшедшими, один застрелился. Дочь вышла замуж и жила сперва счастливо, но в нестарые еще годы муж ее, осматривая производившуюся в усадьбе постройку, по неосторожности упал с лесов и на месте расшибся на смерть. Детей у них не было и с этой стороны потомство прекратилось.

Другая сестра вышла за человека, который, происходя тоже из очень богатой, видной семьи, провел жизнь несчастно, взялся за предприятия, которые лопнули и был отдан под суд. Сын его сделал блестящую партию, но жена его убежала с другим, оставив ему на руках сына; сам он теперь умер, а сын этот, как я слышал, тоже несчастлив.

Дочь его была помолвлена за богатого молодого помещика и через 8 дней после свадьбы —дело было в апреле — катаясь с мужем в деревне, упала вместе с экипажем в разлившуюся реку и потонула.

Наконец, потомство брата этих двух сестер тоже находилось под влиянием какого-то злого рока. Жена его, несмотря на то, что у них было человек шесть детей, оставила его и обвенчалась с другим. Дети его не заняли того положения, на которое могли рассчитывать по состоянию и блеску их семьи. Несколько из них погибло на войне, состояние их таяло. Дочь его вышла за человека из очень богатой семьи, которая, с вступлением к ним этой девушки, стала разоряться и теперь состояние свелось совсем на нет.

Вот, еще случай… Одна мать, оскорбленная дочерью — дело было более ста лет назад — прокляла ее и предсказала, что в течение нескольких поколений все женщины, в их роде будут несчастны в замужестве, и всякая старшая дочь старшей дочери будет умирать в родах… И что же: страшное предсказание сбылось слово в слово.

Дурное отношение к родителям — есть верх неблагодарности.

Сколько терпит мать, рождая детей, — какие невыносимые страдания, угрожающие жизни и нередко на весь остальной век в конец расстраивающие здоровье дотоле цветущей и сильной матери. Если перечислить все те бессонные ночи, которые она проводила над ребенком, постоянную тревогу, отстаивание, грудь грудью, ребенка от смерти в разных болезнях, приходящих столь внезапно, столь непонятно, несмотря на самый заботливый уход, волнения за судьбу ребенка из-за дурных сторон его характера и обозначающихся в нем пороков, глухое беспокойство, когда мать чувствует за подрастающими детьми чье-нибудь вредное постороннее влияние, не может его еще объяснить и открыть, но чует его духом; такие страшные терзания, как объявление сына в.богатой семье о значительных, в короткое время наделанных долгах, как связь его с дурной женщиной, тяжкое падение дочери; как все это ужасно, какая во всем этом несменяемая Голгофа матерей!

Человек, у которого срывается грубое, резкое слово против родителей, пусть вспомнит о том, как его мать просиживала ночи у его изголовья, как не было минуты в ее жизни, чтоб она не думала о нем, не старалась его чем-нибудь утешить и порадовать, не готова была за него распяться.

О, эта безграничность всепрощающей материнской любви! В одном фантастическом образе, неотразимо действующем, несмотря на омерзительность происходившего, французский поэт выставляет всю силу бескорыстной всепрощающей материнской любви.

Одному парню, влюбленному в недостойную девушку, девушка эта, желая получить от него необыкновенный знак его привязанности, говорит ему: «вырежь сердце твоей матери и принеси мне»… Сын исполняет злодейское дело, и бежит к своей возлюбленной с этим страшным даром. По дороге он спотыкается и роняет сердце, и это материнское сердце, вырезанное для удовлетворения страшной прихоти, вдруг затрепетало и говорит: «Дитя мое, не ушибся ли ты!».

И после того, как родители, ценою подчас непосильных жертв, выращивают своих детей, и дети станут на ноги: чаще всего дети откалываются от родителей, устраивают свой новый очаг и отдают свою привязанность другой женщине, — избранной им жене и своим детям. Печально, но естественно и соответствует словам Писания: «да оставит человек отца и матерь и прилепится к жене своей»…

После всех пережитых за детей тревог и волнений, какая новая тревога, и новое волнение, думать о том, найдет ли любимый ребенок счастье в браке, друга ли встретит она в своем муже или он в своей жене, или она найдет в нем изверга и тирана, а он вздорное себялюбивое существо, которое будет думать обо всем, кроме счастья мужа. И часто родительския страдания ожесточаются тем сильнее, чем дальше идет время, и смерть родителей омрачена сознанием, что детей впереди не ждет ничего, кроме горя.

А что сказать о том ужасе, когда родители, люди прекрасные и добродетельные, видят, что дети их нравственно гибнут, что исключительные способности, данные им Богом, пущены ими по ветру, что нет более никакой надежды на их спасение, и падение совершается все более глубоко и стремительно?

Что делать, если родители отдалены от детей большим пространством и не могут до них добраться, а слухи«о детях доходят все более и более ужасные и терзающие? Что делать, если родители слышат, что дети изменили последним правилам чести и совершают такие дела, что родителям было бы слаще схоронить своего ребенка, чем оставлять его таким, каким он стал

Эти осложнения жизни были бы совершенно беспросветны, если бы у родителей, как у всякого страдающаго, не было одного великого орудия — молитвы.

Пусть в таком горьком положении родители вопиют к Богу, как некогда вопияла ко Христу о спасении своей зло бесновавшейся дочери и добилась того, что была услышана, жена хананеянка. Быть может, Господь попускает потому искушаться детям, чтобы сделать их дважды детьми своих родителей, детьми по плоти и детьми по духу. Так, Бог повторяет в повести их жизни чудную повесть блаженного Августина и матери его Моники. Воспитав сына, в вере и благочестии и зная, как знает одна мать, все великия дарования Августина, Моника принуждена была видеть, как сын ее через дурное товарищество развратился и стал еретиком. Не дни, не недели и не месяцы, а долгие годы Моника вопияла к Богу, и вопль ее был, наконец, услышан. Он был ею дважды рожден, ее Августин: рожден в муках рождения, рожден в слезах молитвы. И, быть может, для того так страдала великая душа Моники, и для того попустил Бог искуситься славному учителю Церкви, чтобы воздвигнуть в лице Моники пример и образец для будущих веков и поколений того, чем должна быть материнская молитва, и как матери могут спасать своих детей.

Пусть матери, лишенные даже возможности непосредственно действовать на детей, просят Бога заменить их присутствие Своим святым, животворящим и возрождающим присутствием. Пусть оне с дерзновением скажут: «Я от него удалена, я не могу ему ничего говорить; так Ты внушай ему те глаголы, которые мне хотелось бы ему передать и еще большие и лучшие глаголы… За мою муку дай мне упование, что он будет спасен… Неужели я одна отойду от Тебя не услышанной, и Ты откажешь мне в том единственном, для чего я живу, — в спокойствии за судьбу сына моего».

В наше время и в крестьянской среде и в других сословиях — замечается возростание чувства неуважения к родителям. В деревнях среди населения безобразно пьянствующаго, озверелого происходят такия явления, о которых страшно вспоминать и еще страшней говорить, так как есть слова, которые жгут произносящия их уста.

Возможно ли, — например, спокойно думать о том, что нередки случаи, когда дети бьют своих родителей, а взрослые сильные сыновья таскают за бороды слабеющих стариков. Помимо кротости и увещания здесь должно применить к озверевшим детям самые жестокие смирительные наказания. Они заслуживают того, чтобы их выставлять на позор перед всем селом, перед всей волостью, в назначенные дни выставлять их со скованными ногами и руками у позорного столба, где всякий мог бы в них плевать и их ударять.

Неуважение к родителям есть вещь, которая должна быть вырвана с корнем, так как оно совершенно не терпимо и подтачивает самые основы жизни. Приходилось великому Саровскому старцу Серафиму слушать, как дети осуждают родителей. Он проникался таким ужасом пред этим явлением, что немедленно закрывал говорившему рот рукой.

Как часто при жизни дети не достаточно почтительны к своим родителям, не довольно заботливы, хотя родители не прихотливы и довольствуются малым, не получая от детей и этого малаго. Не ценят дети любви и заботы родителей, часто грубо отвечают им, когда родители ласково их о чем-нибудь спрашивают.

Между тем — в действительности, нет у детей лучших друзей, помощников, покровителей, как родители, и едва ли когда встретят они эту мало требующую, все прощающую, все дающую любовь. Только, когда сырая земля скроет родителей, замолкнет навсегда этот голос, умевший для детей быть столь нежным и ласковым, закроются глаза, всматривавшиеся с такою любовью и так пристально в родную жизнь детей: только тогда, когда человек лишенный любви, которою он пренебрегал, почувствует свое сиротство и ее незаменимость, — только тогда поздно и безплодно оценивают дети эту любовь, которой они лишились навсегда, и шепчет тогда им роковой голос: «поздно, поздно, поздно». Что сделали вы над собой, бедные заблуждающиеся дети? Зачем нарушили ту заповедь, которую исполнять, казалось, так легко и сладостно, зачем отвратились от ваших лучших и вернейших друзей, зачем за все то безценное, чем вы им обязаны, отплатили черною неблагодарностью? Если в вас есть хоть и позднее раскаяние, то загладьте заботой о их памяти ваши непоправимые пред ними вины. Поминайте их в молитвах, призывайте их к себе на помощь, ибо они не перестают смотреть на вас и думать о вас так же; только стали теперь, в новом виде бытия своего, сильней и прозорливей. Это дело любви будет им мило и утешительно, и вы возстановите то, что так легкомысленно нарушили раньше.

У кого родители еще живы — пусть тот помнит этот завет Божий о почитании родителей и пусть знает, что вне верности, послушания и почтения родителям счастья нет.

Люди не должны смущаться тем, что иногда с ними у родителей нет желаемого духовного общения, что они во многом смотрят на вещи врозь, что они часто разномыслят в самых существенных вопросах религии.

Один серьезный человек жаловался некоему великому старцу на то, что он не чувствует нравственной близости кь родителям и боится осуждения за это.

Старец сказал этому вопрошающему:

— Прочтите пятую заповедь.

— Чти отца твоего и матерь твою, — читает тот.

— Остановитесь, — сказал старец, прочтите первые слова. — Чти отца твоего.

— Повторите первое слово, — сказал старец.

— Чти.

— Поняли? — спросил тогда старец.

— Да, понял, — отвечал он.

Он понял, что Бог требует почтительного, заботливого и уважительного отношения к родителям, независимо от того, есть ли у человека с родителями душевная близость, и не осуждает человека за отсутствие этой духовной близости с родителями.

Есть государственный закон, который обязывает детей содержать своих безпомощных родителей.

Таким образом, отец, оставленный детьми без всякой помощи, может искать с них содержание судом. Но что сказать о таких детях, которые иначе, как по определению суда, не хотят кормить своих родителей?

Известны случаи, когда вполне обеспеченные и богатые дети выгоняли родителей из своего дома. Такия дела относятся к мерзостнейшим делам, о которых когда-либо было слышано. Мне рассказывали, что в одной из польских губерний есть большое имение, в котором доселе хозяева видят маленькую разгневанную старуху, внезапно появляющуюся и так же внезапно исчезающую. Эта несчастная душа — блуждающая душа прогнанной и оскорбленной матери. После смерти своего отца, дети, получив в наследство имение, приказали своей матери, у которой не было другого приюта, оставить усадьбу. Мать подчинилась решению; но, дойдя до пригорка, с которого открывался вид на усадьбу, она обернулась к дому и прокляла своих детей, а так же и тех, кто будет владеть этим имением… Действительно, владение этим имением приносит несчастье; разгневанную старуху видела там моя знакомая польская дама, которая мне об этом явлении рассказывала.

Как отрадно, с другой стороны, смотреть на детей, которые окружают родителей своих величайшим уважением, не знают, как говорится, как и чем их почтить.

Мне пришлось быть в доме одного богатейшего промышленника, состояние которого насчитывалось десятками миллионов. Начало этому состоянию положил его отец, простой крестьянин. Сын был женат на дворянке старой семьи, говорил на европейских языках, дочери его были замужем за титулованными гвардейцами. Но на первом месте в доме сидела его мать, носившая простонародное имя, женщина едва ли не безграмотная, но с большим достоинством. И, какие бы высокопоставленные гости в этом доме ни были, хозяин неизменно подводил их к своей матери и почтительно их ей представлял. И со своим простым русским смыслом, спокойными движениями, высокая кряжистая здоровая еще старуха не казалась среди этого избранного общества не на своем месте и, конечно, уважение к ней ее сына только поднимало его в глазах общества.

Мне рассказывали еще о том, как трогательно было видеть знаменитого русского поэта и публициста Ивана Сергеевича Аксакова в церкви с его престарелою матерью. Приведя под руку эту вдову знаменитого автора «Детства Багрова внука» в храм, сын всегда добывал стул для старушки, заботливо снимал с нее верхнее платье, все время наблюдал за тем, чтобы ей удобно было стоять — одним словом, как говорится, дрожал за нее.

Более того, люди, привязанные к своим родителям, с особым уважением относятся к старикам и старухам, так как представляют себе, что вот, может быть, мой отец или моя мать сейчас тоже нуждаются в чьей-нибудь помощи и поддержке, и какой-нибудь встречный человек оказывает им ту же заботу, какую я теперь оказываю этом старику или старухе.

Необходимо отметить тут большую неправильность, которая почти всегда существует в семьях между матерью мужа и молодой женой.

Редко, редко, когда эти отношения бывают естественны, проникнуты с одной стороны доброжелательством, с другой — уважением.

Вышедши замуж, молодая должна помнить, что мать есть всегда мать, и, если она любит своего мужа, то как не быть ей благодарной тем людям, которые этого мужа ее выростили и поставили на ноги. Она должна помнить, что женитьба сына, с одной стороны представляющая для матери и отца радость и надежду на продолжение рода, с другой стороны всегда болезненна, ибо сын отдаляется от семьи и образует свою семью, которая для него станет ближе и дороже его родителей.

Большую, хотя в большинстве случаев тщательно скрываемую, трагедию переживают родители при женитьбе сына. И неужели же следует растравлять и без того болезнующие сердца тем, что нареченная дочь будет относиться к родителям свысока, холодно и выставлятьпред ними любовь к себе своего мужа, в ущерб им, старикам. Нередко в таких отношениях виновны обе стороны. С одной стороны молодая женщина, вошедшая в семью, не хочет признавать авторитет родителей своего мужа, считает себя совершенно независимой от матери, хотя как христианское смирение, так и хорошее воспитание требуют, чтобы она заботилась о них, окружала их вниманием и — в чем возможно, что не противоречив справедливости, — подчинялась им. С другой стороны родители часто стараются стать между мужем и женой, что составляет глубочайшую ошибку и неправильность. Но, как бы ни была умна и сердечна женщина, она всегда сумеет поставить себя к родным мужа в надлежащия отношения…

Если часто дети бывают виновны перед родителями, то с другой стороны и родители не всегда правы перед детьми. Можно ли сказать, что дети окружены всегда и всюду той заботой, которой они заслуживают уже по одному своему возрасту и своей беспомощности? Можно ли сказать, что мать посвящает детям все свое время, а не растрачивает его в безплодных удовольствиях и увеселениях, если не в любовных похождениях, в то время, когда дети сданы на руки чужим воспитателям и воспитательницам, взятым в дом без разбора, и часто имеющим на судьбу детей самое плачевное и грустное влияние? Кто не видал таких семей, где в парадных комнатах нарядно, а в детских хаос и беспорядок? Кто не слыхал о том, как люди для гостей ничего не жалеют, а детей своих держат впроголодь? Известны случаи, что в домах, где бывали большие приемы, стоившие много денег родителям, детей кормили так скудно, что они все вышли какими-то болезненными, и только, сами ставши на ноги и своим трудом получая средства к жизни, стали подкармливать себя за прошлое. Но прошлого не наверстаешь. Эти люди из нервных и худосочных не станут никогда так здоровы, какими были бы они, если бы их окружали в детстве заботой.

Родители часто сами не хотят вникнуть во внутренний мир своих детей, узнать их душу, относятся к детям с одинаковыми требованиями, совершенно не разбираясь в их характерах, склонностях и настроениях.

Если много слез проливают родители из-за подрастающих детей, то не мало слез льют и дети из-за своих родителей. Мне известны случаи, когда родители тратили на себя, на свои увеселения большия деньги, ежегодно совершали заграничные поездки, но ни разу не подарили детям того, что дети по склонности своей хотели бы иметь; одному книгу по той отрасли,, которая его интересует; другому принадлежность для собирания бабочек; третьему — удочку, — все это надо было выпрашивать и выклянчивать.

Я знавал такие случаи, что дети интересовались литературой, обожали книги. У родителей стояли целые тысячи томов интересных книг, запертых в шкафах, и, несмотря на просьбу детей, они их к этим шкафам не подпускали. Главная, в большинстве случаев, вина родителей это то, что всякий человек представляет собою, даже в детскую пору, отличный от другого и довольно ясно обозначенный мирок, и вот, к этим особенностям своих детей родители не желают приглядеться, отчего дети не мало теряют.

Приходилось видать такие случаи.

Богатая семья, владеющая большим поместьем, живет в Петербурге. При окончании курса кто-нибудь из сыновей выразил страстное желание сесть на землю, хозяйничать. Родители требуют, чтобы служил в Петербургской канцелярии, ездил, что называется, в свет; сын подчиняется давлению и вместо того, чтобы из него вышел убежденный работник на ниве народной, как он рисовал свою жизнь, обращается в заурядного петербургского бюрократа, мало интересуясь своим делом, и жизнь, что называется, несмотря на внешние удачи, идет прахом.

Родители и воспитатели грешат также часто совершенным непониманием характера своих воспитанников. Есть дети, для которых строгость полезна. Есть же дети, от которых ласкою, добрым отношением, тихими уговорами можно добиться легко самых трудных вещей, и которых можно ожесточить, совершенно извратить их характер мерами строгости, принуждением, жестокими наказаниями.

Странно полагать, чтобы родители могли не любить своих детей. А между тем, когда видишь это непонимание родителями своих детей, невольно эта страшная мысль овладевает вами, так как первый признак любви есть понимание любимого. человека. И как могут такие родители, от которых дети не видели отклика на то, что в них волнуется, что составляет центр их жизни, — как могут такие родители сетовать на то, если дети от них откалываются, если дети удаляются и становятся им духовно чужими. И бывает тогда, что дети находят удовлетворение своим духовным запросам.

Идеалы христианской жизни. сам и откликам где-нибудь на стороне, и чужой человек становится им близким, делается их духовной опорой, их отцом по духу.

Надо высказаться по очень важному и больному вопросу — больному именно у нас в России, о небрежности родителей насчет материального обеспечения детей.

Человек не может смотреть на себя, как на нечто отдельное, не связанное ни с предками, ни с потомками своими. Всякий человек есть звено, в длинной цепи преемственных существований, передаточная стадия от далекого родоначальника — корня к людям грядущих поколений. Человек имеет величайшие обязательства пред всем своим родом: получая много — имя, традиции, имущество — от прежних поколений, он должен все это приумножить для дальнейших. Он должен придать новый блеск уже честному имени, должен своим трудом увеличить наследственное состояние, должен подготовить из детей своих добрых и честных работников на пользу людскую, вложив в них благородные принципы.

Так и смотрят на этот вопрос на Западе. На Западе сильна преемственность. В Англии есть очень много торговых и промышленных предприятий, которые находятся в руках одной семьи в течении многих веков. У нас же довольно редко, чтобы одному предприятию служило три или четыре поколения. Как часто приходится встречать в России какого-нибудь крупного деятеля, сетующего на то, что он создал с величайшими усилиями большое предприятие, а что после него этому предприятию грозит гибель: «не на кого оставить, — один сын по ученой части пошел, другой в гусары метит. Кабы знал, не старался бы так, сил бы из себя не выматывал…»

Возмутительно то, как относятся у нас к родовой собственности, особенно к земле. В чужих краях большинство дворянских имений сохраняются в одном роде, в течение многих и многих веков. У нас же переход этой собственности совершается с невыразимою легкостью. Несколько трудолюбивых, воздержанных, скопидомных поколений соберут значительный земельный фонд, а какой-нибудь вертопрах — наследник, которому эта земля достанется, в течении трех — пяти лет размотает все по ветру, совершенно изменяя судьбу этого рода. Точно также и капиталы свои люди разматывают до конца без остатка, совершенно не думая о том, как будет трудно их детям, уже в крови имеющим привычку к обеспеченной жизни, бороться с нуждой и пробивать себе дорогу, не имея ни одной тысячи или даже сотни запасных денег.

У нас не учат людей искусству обращаться с деньгами, вырабатывать привычку к суровой экономии. Никто, решаясь на траты, в большинстве случаев, не соразмеряет, можно ли эти траты себе позволить: не хватает денег, займу или выпрошу, и все это образует отвратительный круг неоплаченных долгов. Не брезгуют никакими способами, чтобы достать нужное количество денег, и сколько тяжелых и позорных страниц в жизни многих семей, где жена скромного чиновника тратит на наряды сумму большую всего содержания ее мужа… Страшно копнуть эти кучи мусора и разбираться в них…

На родовое имущество надо смотреть, как на чужое, данное тебе для поддержания и расширения. Это некая святыня, дававшая твоему роду независимость, возможность никогда не кривить душой, не делать поступков, к которым иногда вынуждает жизнь необеспеченных людей, зависимых от многого: как же можно небрежно относиться к этому источнику независимости рода!..

Точно также нельзя достаточно сетовать на то, как мало русская женщина подготовлена к ведению хозяйства. Нельзя достаточно громко» вопиять о том, чтобы в круг женского образования было серьезнейшим образом введено практическое домоводство, чтобы не кухарка в доме являлась распорядительницей дома и представляла невероятные счета, а всякая молодая девушка прекрасно умела сама распорядиться на кухне, все купить, все учесть, вести хозяйство расчетливым образом, так, чтоб в доме, при небольших расходах, была полная чаша. Дом, поставленный плохо, дом, где все в безпорядке, где прислуга ведет себя небрежно, где ничто не сделано вовремя, а что и сделано и сготовлено, исполнено плохо, в таком доме едва ли хорошо чувствует себя муж, из такого дома муж будет бегать по сторонам. Не мало семей получили значительные трещины именно из-за этого неуменья молодых хозяек сделать дом приятным для своего мужа.

Вообще жизнь семейная — дело величайшей важности и серьезности. Быть хорошей женой и хорошей матерью вещь очень трудная, можно назвать ее великим духовным подвигом.

Но сколько, с другой стороны, в ней высокой отрады!

Воспитывать детей, лепить, так сказать, душу человеческую, наполнять их ум возвышенными образами и сердце благородными чувствами, мечтать о том, как твой ребенок внесет свою лепту в круг жизни человеческой: как все это ценно!

Надо сказать еще несколько слов об отношениях братьев и сестер. Вот — люди, у которых есть столько поводов любить друг друга: общность жизни, общность интересов, присущее всякому мужчине чувство покровительства и применение этого чувства к сестре, впоследствии дорогие общие детские воспоминания.

Между тем, мы часто видим тут больше вражды или небрежности, чем любви.

Как только я вступил на английскую почву, по дороге из приморского города в Лондон, мне пришлось видеть прелестный пример хороших братских отношений, так развитых в Англии, где по сильному своему характеру воспитанный мужчина особенно склонен оказывать покровительство более слабому существу.

В том отделении вагона, где я сидел, находилась молодая барышня с молодым человеком, которые оживленно между собой беседовали. Он оказывал ей тысячи услуг и всяческое внимание. Я долго не мог определить, жених это с невестой или брат с сестрой? Потом с ними разговорился. Брат делал уморительные ошибки во французском языке, над которыми сестра очень мило смеялась. Оказалось, что они возвращаются из путешествия по Европе, на вокзале их встретили родители. Как это не похоже на часто встречаемые в России грубые отношения брата к сестре, и равнодушное какое-то безразличие сестры к брату, столь нередкое у нас.

Вообще Европа более умеет дорожить родственными отношениями: там уже давно члены известного рода объединяются в союзы. Эти союзы устанавливают ежегодные взносы для составления родового капитала; из таких капиталов вы. даются пособия менее удачливым родственникам. Более сильные, занимающие в жизни высокое положение, поддерживают всех остальных, и род процветает.

Когда вспоминаешь о том, как часто у нас и не только, что среди родственников более или менее отдаленных, но и между сестрами и братьями, двоюродными братьями, происходят грубые столкновения, всякий смотрит в свою сторону: тогда с грустью вспоминаешь слова, произнесенные одним наблюдателем русской древней жизни: «русские друг друга едят, и тем сыты бывают»

Глава III. Вечер и закат

И вот, жизнь прожита…

По средней продолжительности жизни человек должен видеть, что ему остается веку какие-нибудь пять — восемь лет.

Некоторые считают эту пору надвинувшейся старости и ожидания неизбежной смерти самой грустной порой, тогда как в христианском смысле она богата отрадой, полна высокого значения…

Каким примирением с жизнью, каким великим упованием веет от старца-христианина.

Все тяжелое, все, что мучило и волновало — теперь осталось там, далеко позади, и в отдалении своем кажется не только легким, но еще и милым…

Страсти не волнуют больше грудь, не манят больше несбыточные мечты: все затихло, все успокоилось, и в этой тишине душа с миром ожидает Христа…

И стоит Он, неизменный Жених души — стоит и обещает… стоит и шепчет:

«С малых лет твоих Я хотел, чтобы ты познал Меня и стал служить Мне. Я готовился открыть тебе Мои великия тайны, даровать тебе такое чудное счастье, о каком ты и мечтать не мог… Но вместо того, чтобы всей душой идти ко Мне, ты блуждал далеко от Меня, надеясь найти счастье помимо Меня. Но ты счастья не находил, потому что Я Один измерил всю глубину твоей души, и Я один только мог дать ей такую полноту радости, которая бы ее удовлетворила…

«Я стоял, грустно смотря на тебя. Я все ждал, не придешь ли ты ко Мне. Но годы шли все вперед и вперед, и ты все не приближался ко Мне.

«И Я следил за всем в твоей жизни. Я видел все блуждания твои. Я видел всю тоску твою. Но, не стесняя твоей воли, Я давал тебе бродить так далеко от меня… Но, как Творцу твоему, Богу твоему и Искупителю твоему, Мне тяжело было видеть Мною созданное и искупленное творение, блуждающее так далеко.

«Я один знал, как бы ты был высок, если бы ты был, действительно, христианин, каких бы ты тогда натворил чудных дел в прославление имени Моего. И все это ты расточил по ветру и стоишь теперь пред гробом, как бедный нищий, который не приобрел себе ничего… Теперь ты видишь все твои ошибки…

«Мне было бы отраднее, если б ты приступил служить Мне в лучшие свои годы, когда сердце твое горело огнем, и ты был крепок телом и духом, когда пред тобою лежал, тот жизненный путь, который теперь пресекается для тебя.

«И вот, теперь ты познал свои заблуждения, ты готов внимать Мне, и Я выслушаю тебя, и не буду отвергать тебя… Я принимаю людей, как бы поздно они ни приходили ко Мне. Я уравниваю того, кто работал в винограднике Моем от раннего утреннего часа, с тем, кто пришел к концу работы. Я силен по милости Моей дать обоим равную награду, ибо не бывает чист предо Мною и праведник, послуживший Мне от детских лет своих, и грешника сильна благодать Моя оправдать и превознести, как праведника.

«И угоднее святыне Моей, чтобы люди хоть поздно, на приходили ко Мне, чем чтоб до конца забывали Меня… И радуюсь Я таким долгоблуждающим путникам и принимаю их горячее, чем отец притчи Моей Евангельской принял блудного сына своего. И приму всякого, когда бы кто ни пришел ко Мне… И, если кто, весь земной век свой отрицавший Меня, на ложе смерти воздохнет, и возопиет ко Мне: и того не лишу милости Моей и намерение его лобызать буду и раскаяние его и плач вместо дел вменяю ему, ибо во взыскании погибших величайшая слава Моя, и кто поставил предел человеколюбию Моему, или кто указал Мне, доколе должно действовать снисхождение Мое!»…

И вот, эта трепетная радость во всепрощение Христа, эта надежда спасения — не своими делами, а безграничною ценою крестной жертвы Христовой, это ясное для души предчувствие, что, вот, при всем окаянстве своем, и как бы ты ни провел жизнь, ты пришел в конце концов к милосердному Владыке, и Он принял тебя: все это составляет источник неиссякаемой радости старческого возраста…

Земное все может изменить: умерли или забыли тебя друзья детства и юности, в могилах все близкие, не исполнились мечты, счастье прошло мимо человека…

Но Бог: Его-то ничто не отымет, Он всегда стоит при душе, и радости, которые Он может дать, затопят все бедствия земли.

И, если человек дошел до живого чувства общения своего с Богом: то как может страшиться он соединения с Творцом своим, к Которому придет он через смерть?

Вот оно, это грозное и роковое чудище, столь приветное и желанное для души христианской, начиная от великого Павла, с его дивным восклицанием:

«Желание имею разрешиться, и со Христом быть».

В самом деле, страх смерти для верующих людей есть одно из самых больших недоразумений с христианской точки зрения.

Отец ушел на время, оставляя одиноким любимого сына и заповедав ему не идти за ним, пока сам он не позовет сына к себе.

Часто тоскливо сыну без отца, но сын, исполняя волю отцовскую, все ждет и ждет его и не смеет идти за ним. И тоска в разлуке смягчается, когда порою получит он от отца такую весть, из которой ясно станет ему, как помнит его отец, как заботится о нем… Но со всяким годом, и со всякою новою вестью все горячее желанье придти к отцу и остаться у него. И вот, наконец, приходит зов: отец зовет: рад ли тогда будет сын!

Теперь скажем себе, что сын — это каждый из нас, отец — Творец и Искупитель наш; весть от отца — неизглаголанные гласы Божии к душе нашей, а зов отца к сыну — Божье определение о смерти человека.

Чего же страшиться тут, чего тосковать, чего отпихиваться от смерти, и кричать: «Я жить хочу — спасите меня»… Так ли надо принимать зов Господень; так ли надо держать себя пред теми часами, когда должна открыться нам жизнь вечная?

Как умели умирать встарь русские люди, как и сейчас умеют умирать люди народа, и как трусливо теперь умирают большею частью люди образованные, и как не умеет вести себя в присутствии великой тайны смерти большинство людей!

Когда медицина решила, что спасение человека не возможно, и что смерть неизбежна: тогда остается одно — дать человеку умереть спокойно.

А вот, именно этого у нас делать и не умеют. Никакое лекарство уже больного не спасет, а его продолжают пичкать всевозможными снадобьями. Не думают вовсе об единственном важном для него деле, о примирении с Богом, а ободряют его заведомо лживыми обещаниями: «Да вы еще оправитесь… через месяц молодцом будете. Мы с вами скоро потанцуем». Вместо того, чтоб привлекать мысль человека к единственно нужному — сбивают его на всевозможные мирские ненужности.

Боятся сказать человеку прямо, что он умирает, и что ему пора свести счеты с жизнью — сделать последние распоряжения, и затем все свои мысли сосредоточить на вечности.

Наконец, в самую последнюю минуту, когда уже начнется агония, и тут мешают душе спокойно расстаться с телом.

Говорят, что те вопли, стоны и крики, которые подымаются вокруг постели отходящего, могут, прервав агонию, на несколько часов, или даже на день или на два отсрочить смерть… Но к чему это, когда это доставляет лишь лишнее терзание остающимся и лишниемуки умирающему?

Не так умирают люди христианского настроения в христианских семьях. Там и отношение к смерти совсем другое.

Во-первых, народ смотрит на смерть совершенно спокойно, и безо всякого злорадства вы услышите там такие разговоры:

— Что это ты, тетка Акулина, зажилась? Я уж давно хочу тебя за-упокой поминать.

— И впрям, голубчик, зажилась, пора старым костям на покой, а Господь не прибирает… Не готова, верно.

— А ты готовься — и помрешь.

— Пора, пора помирать мне, голубчик.

Но такие взгляды, такое ясное и простое отношение к смерти составляют принадлежность не одного только простонародья, а вообще всех людей верующих в вечность.

Если есть люди — и люди старые, — которые придут в ужас, если им посоветуют составить заблаговременно духовное завещание и которые никогда в жизни не произнесут таких слов, как «когда я умру», «когда меня не будет в живых», точно они одни из всей вселенной подлежат исключению из общего закона смерти и должны жить бесконечно, то, наоборот, попадаются люди совершенно противоположного склада, которые, будучи молоды и цветущи, совершенно спокойно рассуждают о своей смерти, едва достигнув совершеннолетия, делают завещание о своем имуществе.

Я знал в юности моей одного шестнадцатилетнего мальчика, умного, жизнерадостного, достигшего впоследствии в жизни больших удач. Он в эти юные годы уже распределил на случай своей смерти все свои вещи — ружья, собак, так как был страстный охотник, расписал заранее по друзьям все свои книги, что нисколько не помешало его благоденственному существованию.

Как-то мне пришлось быть у одного приятеля в старинной усадьбе. Хозяева — молодая чета чуть за тридцать лет, усердно украшали свое родовое гнездо. В церкви, выстроенной отцом владельца над гробами своих предков, они воздвигли в склепе прекрасные памятники. Я присутствовал при разговоре супругов в этом склепе. Они рассуждали о том, где ляжет каждый из них и о том, как расширить склеп, чтоб он хватил еще на многих, так как у них уже было трое детей, и они надеялись иметь в будущем многочисленных внуков. Сами они были полны сил и надежд, но знали, что умрут, и без страха говорили о смерти.

Вот, еще примеры благодатных переходов в ту жизнь.

Когда верующий человек видит, что смерть приблизилась, он не отчаивается, а отдается мысли о смерти спокойно, с упованием на милосердие Божие.

Он обдуманно устраивает свои дела и делает спокойно последние распоряжения.

Мы видели, как умирала Наталья Савишна в «Детстве и отрочестве». Точно так же умирает много других женщин и мужчин. Я знал одну старушку, которая для своих похорон распорядилась даже тем, каких приглашать священников и чем каждого из них за эту службу благодарить.

Она же, прекрасная хозяйка при жизни и хлебосолка, распорядилась, какие блюда подавать за поминовенной трапезой, какого рисунка делать покров, какие номера пения исполнять за отпеванием.

По-христиански умирающие люди, если смерть не приходит внезапно, непременно стараются принять таинство елеосвящения, или, как говорится в быту житейском — «особороваться», — по вере, что при соборовании человеку отпускаются грехи, забвенные и утаенные.

Часто верующие пережившие люди сильно скорбят, что дорогой усопший не успел быть напутствованным. Но дерзновению веры отрадно думать, что Бог невидимо приобщает таких людей, умирающих внезапной смертью, если они были того достойны…

Один странник, ночевавший на обширном постоялом дворе, где с вечера пристало несколько возчиков, проснувшись ночью, увидел, что чудный ангел приобщает из Чаши лежащих на полатях возчиков… Потом все исчезло, а вскоре полати обрушились, и возчики разбились насмерть.

Точно так же Саровский старец Серафим говорил одной молодой вдове, которая приходила в отчаяние от того, что муж ее умер не приобщенный, так как она, боясь ухудшить его положение, открыв ему истину, скрывала, что он безнадежен. Этой вдове отец Серафим говорил, что есть люди, по видимости, приобщавшиеся, а оставшиеся не приобщенными у Бога, и есть люди, не приобщавшиеся по видимости, но невидимо приобщенные ангелом…

Трудно передать, конечно, словами предсмертное состояние души.

Оно состоит из некоторой печали — человеческой печали от расставания с близкими и от тревоги за них, из глубокого чувства смущения, раскаяния за прошлое, робости пред судом Божиим, радостного ожидания видеть те области, о которых так мечталось, куда сердце так рвалось, думы о тех, с кем раньше развела смерть, кто не был никогда забыт и кого предстоит теперь увидеть. Но в эти часы вообще все человеческое как-то ослаблено. Человек становится как-то равнодушным к земле, в громаде своего ожидания.

Один человек, холостой, очень любивший своих родных, умирал вдали от них, и впоследствии передавал мне свои тогдашние чувства.

Он был так слаб, что не мог поднять головы с подушки, и порою не мог произнести нескольких слов. Знакомые приезжали к нему — с мыслию навсегда с ним проститься, и он улавливал на себе их прощальные взоры.

Уход за ним был хороший: два врача, посменно дежурившие опытные фельдшера. И его нисколько не беспокоило, что при нем нет никого из его близких.

Он был за них как-то совершенно спокоен, поручив их, как и себя тогда всецело поручил — воле Божией.

Он передавал, что это было какое-то радужное спокойствие, ясно чувствуемое прикосновение Божией руки, — что-то настолько торжественное и захватывающее, что земная жизнь — вся тускнела, таяла, казалась ненужною, ничтожною, далекой…

Он уже начинал жить тем будущим, которое так скоро должно было открыться ему — ждал многих радостных свиданий. И, когда он ожил, ему стало тяжело, что все это не сбылось…

В последние дни жизни человеческой небесный Воитель дает последнюю битву за искупленную Им душу человеческую.

Достаточно вспомнить лишь великость жертвы Христовой, за нас, чтобы постичь, какую цену придает Христос спасению души человеческой.

И вот, настают последние дни, которые душа проводит в теле. И для спасения своего эта душа должна исповедать Христа, находясь в теле.

Но человек продолжает быть равнодушным к Богу, и равнодушен до конца.

Быть может — и это вероятнее — то лишь кажущееся равнодушие, и человек глубоко волнуется вопросом об исповедании Бога, и ему мешает ложный стыд, духовная гордость. Но по видимости он отвергает Бога.

И вот, последние часы.

К умирающему приводят священника. — У него и голоса уже нет.

Тихо служитель Бога склоняется над ним, — не примет ли он хоть теперь отвергаемого всю жизнь Христа, сливая свое предсмертное страдание с мукою распятого Бога.

Но, о, ужас! — Все последниесвои усилия умирающий собирает для того, чтобы оттолкнуть распятие.

И теперь — вы думаете — все кончено? Он осужден?

Да, это было бы так, еслибы умирал не человек, за которого Господь взошел на Голгофу, если б тут Бог не боролся за гибнущее творение Свое.

Человеческое, видимое кончилось. Посредство церкви отвергнуто. Но между душою человеческою и ее Богом есть свои, никому невидные связи, есть тайная непосредственность.

Какими Он Сам знает путями, — Бог в последнее мгновение, когда жизнь чуть теплится — силен так потрясти душу, что она вдруг познает Бога, и в радостном трепете кинется к Нему.

И считает ли время Тот, для Кого тысяча лет — миг единый!

Видали ли вы мать, вырывающую от смерти своего ребенка? — Подумайте же, как борется Бог за вечную судьбу Им созданного и, хотя Ему и изменившего, но безгранично дорогого Ему сына?

Если вам приходилось присутствовать при тихой кончине верующего, вы никогда не забудете ее величия.

Ходит поверие, что в последнюю минуту жизни невидимый ангел подносит к устам отходящего фиал смерти, который должен всякий испить. — Некоторые пьют его спокойно; другие долго отвергают и выпивают его с величайшим ужасом.

Выражение лица верующих при конце их чудесно.

Неверующий уверует, если увидит на лице отходящего праведника эту переживаемую им смену чувств.

Тут и радость, восхищенное изумление пред чем-то великим, открывающимся внутреннему взору, и ненарушимый торжественный покой, и углубленное наслаждение высочайших созерцаний…

Вообще, светлая кончина является заключением светлой жизни.

Какая благодать — почить, как почил великий старец Серафим. Накануне конца, в день нового 1833 года — он приобщился, обошел в церкви все иконы, весь день пел в келье победные пасхальные песни, несколько раз выходил в монастырь смотреть место, избранное им для погребения. А на утро был найден бездыханным, в коленопреклоненной молитве пред любимою им иконою Богоматери «Умиления», прозванной им «Всех Радостей — Радость»…

Вот, еще примеры благодатных переходов в ту жизнь.

Нельзя без глубокого волнения читать о кончине святителя Димитрия Ростовского. Этот великий подвижник, оставивший своему народу величайшее духовное, сокровище — Четьи-Минеи — и не один только свой век, но и последующие времена огласивший «пастырской свирелью богословствования своего», своими дивными проповедями: еще не в старых для его сана летах, тихо догорал в суровом климате Ростова, вдали от родной, теплой Украины с ее задумчивыми тополями, с пронзительным светом ее звезд… Непосильные труды, за всю жизнь напряжение сил душевных, наконец, множество огорчений изнурили силы святителя. Но из слабеющих рук перо, под этою рукой написавшее столько вдохновенных страниц, не выпадало до последнего дня. Еще 27-го октября 1709 года он пишет старому собеседнику своему, иноку Феологу: «Поистине возвещаю ти, яко немоществую. До чего ни примусь, все из рук падает. Дни мне стали темны, очи мало видят, в нощи свет свещный мало способствует, паче же вредит. А недугование заставляет лежать да стонать». Вечером того же дня митрополит велел позвать своих певчих. Он сидел у печи и грелся, а певчим велел петь сложенные им канты: «Иисусе мой прелюбезный, надежду мою в Боге полагаю, Ты мой Бог Исусе, Ты моя радость». — Послушав пения, митрополит отпустил певчих и удержал только преданнейшего ему певчого «и усерднейшего в трудах ему помощника», «бельца» Савву Яковлева, который был переписчиком набело его сочинений: — труд по тому времени не малый. Очевидно, святителю хотелось иметь в ту минуту около себя живую душу, поделиться своими мыслями, воспоминаниями. И стал митрополит Димитрий рассказывать бельцу Яковлеву о своей юности среди благословенной Украины, О порывах к Богу, о молодом рвении к молитвам, и заключил свой рассказ словами: «И вы, дети, такожде молитесь!». Наконец, святитель отпустил певчого словами: «Время и тебе, чадо, отойти в дом твой». Он благословил его, и, провожая его, в виде благодарности за переписку сочинений, поклонился ему почти до земли. Яковлев был очень смущен, а святитель произнес последние слышанные от него на земле слова благодарности: «Благодарю тя, чадо!» и вернулся к себе в келью, а певчий расплакался и ушел. Отпустив служителей, митрополит Димитрий вошел в особую келью, где он обыкновенно молился. На следующее утро он был найден почившим в коленопреклоненной молитве.

Величественна была кончина кроткого митрополита Киевского Филарета, который прощался с духовенством, передавал для доставления государю последние приветствия любви и последния благословения.

Митрополиту Московскому Филарету незадолго до конца явился отец его во сне и сказал ему: «Береги 19-е число». Настал воскресный день 19-го ноября 1867 года, и митрополит в домашней церкви своей совершил литургию, по замечанию окружающих, особенно бодр и вдохновенно. Через несколько часов он был бездыханен.

В 1857 году стал быстро угасать знаменитый проповедник архиепископ Херсонский Иннокентий. Но он не бросал занятий. Накануне смерти выезжал, читал корректуру сочинения своего: «Последние дни земной жизни Спасителя». Настал Троицын день, 26-го мая. Он встал в 5-м часу, прошелся по комнате, поддерживаемый служителями, затем прилег. Почувствовав приближение смерти, он велел приподнять себя и тихо скончался, коленопреклоненный, на руках двух келейников.

В Пензе, 10-го октября 1811 года, на 36-м году от роду почил праведный епископ Иннокентий, пострадавший за свою православную ревность во время господствовавшего тогда и поддерживаемого министром духовных дел князем А. Н. Голицыным протестантского направления. В ночь перед кончиною, он позвал к себе келейника и сказал ему: «Какое дивное видение мне представилось! Казалось мне, что небеса отверзлись. Двое светлых юношей в белых одеждах, слетев с высоты, предстали предо мной и, с любовию смотря на меня, взяли меня, немощного, и вознесли с собою на небо. Сердце мое исполнилось несказанной радости, и я пробудился».

10-го октября утром он просил пособоровать его и, напрягая последние силы, повторял молитвы и несколько подымался при помазании елеем. Потом язык стал неметь, дыхание прерываться, он крестообразно сложил руки на груди; окружающие развели их, чтоб не затруднять дыхание, но он опять сложил их крестом. Пред самым концом один из окружающих стал читать псалмы. При словах: «Аз к Богу воззвах. и Господь услыша мя», капли слез выкатились из глаз умирающаго; на словах же: «Аз же, Господи, уповаю на Тя», — преосвященный Иннокентий вздохнул в последний раз и тихо предал дух Богу.

Прекрасен был конец почившего 20 декабря 1846 года архиепископа Воронежского и Задонского Антония, одного из славных подвижников XIX века, находившегося чрез пространство, никогда не видав его, в замечательном духовном общении с великим старцем Серафимом, чему пример увидим ниже. Накануне смерти он сказал плачущему племяннику: «Я еще не умру: мне Божия Матерь сказала, что нужно дела кончить». Проведя ночь в молитве, архиепископ Антоний 20-го утром назначил быть в 6 часов пополудни соборованию, послал на почту денежные письма бедным и роздал милостыню пришедшим к нему. Викарию своему он сказал: «Никакого не чувствую страха, желаю разрешиться и быть со Христом». Сделав некоторые распоряжения, владыка стал молиться. В 6 час. началось торжественное молебствие, длившееся час. Архипастырь сидел в кресле, со свечою, и сам прочел последнюю молитву: «Простите мя, отцы и братия». Благословив всех, он перешел с кресла на кровать. Осенив обеими руками, разрешил всех, находящихся под запрещением, и отпустил затем всех присутствующих. Чрез четверть часа преосвященный сильно постучал в двери, призывая своих чад, и настала величественная, торжественная минута. Архиепископ в последний раз возложил крестообразно руки на головы присутствующих; духовник стал читать отходную; в руки архипастыря вложили горящую свечу; с окончанием отходной архиепископ Антоний тихо предал дух Богу.

14-го декабря 1839 года, на 49-м году, после 22-летнего затвора, почил Сезеновский затворник Иоанн, основатель женской Сезеновской обители. Он скончался наедине. Долго не получая от него никаких признаков жизни, выломали двери кельи, в которой он находился в затворе, и нашли его мертвым, у аналоя, пред иконою Богоматери. Тело его было немного наклонено на правый бок. Правая рука, стоя на локте, поддерживала голову, а левая лежала на ладони правой. Лицо было обращено к иконе.

В ночь на 25 мая 1836 года, на 47 году от рождения, после 17-летнего затвора, скончался знаменитый затворник Задонский Георгий, происходивший из дворянского рода Матуриных и до 28-ми-летнего возраста служивший офицером Дубенского гусарского полка. Он тоже скончался без свидетелей, и после ранней обедни был найден бездыханным пред образом Всех Святых и Страшного суда, припадшим к земле. Лицо его было, как живое. Пальцы правой руки, сложенные крестным знамением, прикасались к челу.

Старец Пареений Киевский, имевший необыкновенное, умилительное, нежное усердие и детскую любовь к Богоматери, умер в тот самый праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, который он особенно любил, и о котором говорил: «Буди благословен и преблагословен и треблагословен день Благовещения Пресвятые Владычицы нашей Богородицы». В 1855 году в этот самый праздник, совпавший тогда со страстною пятницею, о. Парфений был найден бездыханным, сидящим как бы в глубокой думе у дверей келейной своей церкви.

29-го августа 1886 года был найден в своей келье почившим подвижник Иверского Валдайского монастыря, монах-молчальник Пахомий. После ранней обедни его нашли стоящим на коленях, у изголовья койки; в руках он держал четки; лицо его было озарено радостною улыбкой, а глаза сомкнуты.

Считая тело христианина храмом, в котором жил Дух Божий, хотя бы временами он и осквернялся грехами, Церковь воздает телу христианина всякие почести. Одев покойника благообразно, полагают его во гроб, вокруг зажигают свечи, в руку вкладывают распятие, вечный знак Христовой победы. На грудь кладут образ, а на чело возлагают венчик, знак того, что тут возлежит призванный к Богу воин Христов. Многие люди заблаговременно приготовляют себе все нужное для погребения. Некоторые подвижники держат у себя в келье гроб, который напоминает им о смертном часе и тем предохраняет их от искушений. Распространен обычай заблаговременно приготовлять себе саван, а люди, бывшие в Святой Земле, привозят эти погребальные пелены из Иерусалима.

По церковному преданию, душа человеческая в течение сорока дней по смерти бывает водима по мытарствам, где дает отчет в своих земных делах, и где ангелы-хранители оспаривают душу у демонов, представляющих все грехи человеческие в преувеличенном размере. Поэтому в это время совершается над душой человека чтение псалтири Подобно тому, как некогда юный Давид-псалмопевец отгонял от Саула пением псалмов своих злого духа, так Церковь верит, что чтение над душой псалтири помогает ей в прохождении воздушных мытарств.

Избавляются от мытарств те, которые причащены в день смерти или которые умерли в дни светлой седмицы. Какое, действительно, счастье отойти к Богу в эти дни. Какая радость душе возноситься в отчизну, когда все в небе и на земле полно величайшего ликования, и когда вся вселенная и миры миров оглашаются этою вестию, выше и слаще которой нет ничего: «Христос воскресе из мертвых». Славна смерть воина в битве; также славна смерть христианина в церкви!

Как-то в Москве сильное впечатление произвела кончина одного благочестивого купца, который встретил праздник, отстоял светлую заутреню, причастился за обедней и через несколько минут отошел… Какая тоже радость для священника отойти в церкви, только что причастись или умереть так, как умер известный старец, духовник скита Черниговской Божией Матери, около Троице-Сергиевской лавры, иеросхимонах Варнава: в великом посту он приехал исповедывать в одно благотворительное учреждение и, отпустив одну исповедницу, тихо склонился головой к аналою и отошел.

Милостыня в память души есть одна из наибольшей помощи, какую может оказать любовь душе усопшего человека. Поминает всякий по своей силе-возможности; бедный человек раздает нищим несколько медных монет, которые могут быть в очах Божиих выше груды золота, раздаваемого в память богачей.

Грустно видеть то небрежение, в котором оставляют душу человека его богатые наследники. Случается так, что наследство получено громадное, а не поставлено над покойником ни малейшего памятника, и через десятки лет его могила уже сравнялась с землей, и ее не отыщешь.

Вообще же нам, русским, нельзя не поставить в укор наше пренебрежительное отношение к могилам наших близких. Войдите на кладбище заграницей: правильно распланированные дорожки, в порядке содержимые памятники. Войдите в России на городское кладбище ценой подешевле или сельское: над заброшенными памятниками разрослись кусты с колючками, так что к ним и не проберешься, кресты покосились, или сломанные верхушки лежат тут же и гниют; а у многих из этих покойников живы дети, проводящие свой век в достатке.

Один русский архиерей, объезжая епархию, был поражен и возмущен тем, как в одном селе содержалось кладбище. Оно было вовсе ничем не обгорожено, и в намогильных холмах копались рылами своими свиньи. Возмущенный архиерей объяснил крестьянам, как надо относиться к месту упокоения отцов своих, выставил им на показ их позорное небрежение о кладбище и кончил речь свою словами: «вследствие этого нет на вас моего благословения». Народ взвыл, бросился архиерею в ноги, просил его отпустить им их вину. Покончили на том, что архиерей обязал к следующему своему приезду привести могилы в порядок и устроить вокруг кладбища изгородь — все это к данному сроку и было сделано. И сколько в России сел нуждаются в таких наставлениях!

«Не скорбите, якоже и прочий, неимущий упования».

Этот завет апостола должны помнить люди, когда они лишаются своих близких. Человеку трудно не скорбеть, когда у него отнимаются те люди, которые привязывали его к жизни и ради которых он жил. Но какая глубокая пропасть

Идеалы христианской жизни. И отделяет просветленную скорбь христианскую от дикого отчаяния неверующих!

Трудно, в минуту таких страшных потрясений, заставить сердце совершенно умолкнуть. Но голос рассудка должен сдержать этот беспорядочный порыв сердца. Будем себе говорить, что для человека умершего смерть всегда приобретение: в той близости к Богу, к которой он теперь призван, в том, что над ним теперь не властна ни одна земная мука, не заденет его ни одна скорбь — разве в этом нет великой выгоды против земной жизни!

Представьте себе, что к матери, живущей в великой бедности и еле прокармливающей своего сына, приходит богатейший и могущественнейший человек и говорит: «Дай мне его на воспитание, он будет жить в прекрасном дворце, будет иметь мудрых наставников, которые научат его всякой мудрости; воспитав, я обеспечу его, сделаю его благоденственным, насколько это в силах человеческих, и ставлю только одно условие, чтобы ты его за эти годы не видала. Но, когда он вырастет и разовьется, ты увидишь его и еле узнаешь в том блестящем, изящно образованном человеке твоего оборвыша-сына; так вот, выбирай. Настолько ли ты любишь его, чтобы принести для него эту жертву и, расставаясь с ним, дать ему высшее мирское счастье».

Вот, этот увод сына и расставание с ним матери для его высшей и лучшей судьбы, весьма сходно с тем, когда мы должны отдавать Богу наших близких.

Можем ли мы роптать на то, что Господом они от страданий призваны к блаженству, от уничижения к славе и вместо того, чтобы терзаться такой мукой, которая бесплодна уже потому, что все равно не возвратит нам их здесь, будем утешать себя великим упованием на свиданье в том крае, где нет уже более разлуки.

Люди чуткие, духовною жизнию возстановляющие в себе те способности духа, которые убивает жизнь во плоти, жизнь страстей — эти, вот, люди получают от своих усопших таинственные знамения непрерывного общения: то умерший отец явится к сыну и с улыбкой на него посмотрит, скажет какое-нибудь предостерегающее слово, напомнит ему какое-нибудь не исполненное обещание. Пред опасностью, которая угрожает душе детей, иногда почившие родители во сне посещают их, с беспокойством смотря на них, и дети понимают тогда, как тревожится и болит за нихдуша их родителей. Иногда старцы духовные являются своим духовным детям.

Один молодой человек, сильно привязанный к почившему Оптинскому старцу Амвросию, через несколько недель после его смерти, находясь в Москве, говел, и должен был причаститься в день Введения во храм Богоматери. В ночь на этот день он видел во сне алтарь, себя стоящим пред священником с чашей в руках, в открытых царских вратах, а из алтаря, залитого светом, смотрел на него, в блестящих ризах и золотой митре, почивший отец Амвросий. И только через несколько дней, этот сын великого старца вспомнил, что 21 ноября как раз день рождения отца Амвросия.

Небожители понимают нас, но мы иногда не можем понять их. Рассказывают, что одной вдове явился во сне ее муж с вестью о том, что он получил милость от Господа и счастлив. Когда же женщина спросила его о том, как проходит его жизнь, он ей ответил. Но понять его она не могла, слова его были в отдельности понятные ей слова, но общего смысла Она уловить не могла.

Глава IV. Высшие пути жизни

Одному из великих египетских отцов был глас Божий, чтобы он шел в город, где Господь должен ему показать людей, выше, чем он, жизнью.

Этими людьми оказались две сестрывдовы, которые жили в благочестии, тщательно воспитывали своих детей, помогали бедным, и не проводили ни одного часа без работы.

И все же над мирскою жизнью есть высший род жизни. Подобно тому, как никогда не достигнет высшей учености человек, который будет перемешивать свои ученые занятия с мирской суетой, — так никогда не достигнет высочайшего горения духа человек, для которого не Бог есть единственная цель его стремлений. И высшая жизнь на земле — есть жизнь иноческая.

Нельзя не считать иноком того, кто носит мирское платье, исполняя все обеты монашеские; и не тот инок, кто одет монахом, а живет хуже многих мирян.

Но инок тот, кто горит одною любовью к Богу, И для кого Бог — единственная цель всех его стремлений, кто остается в миру только потому, что несет на себе какие-нибудь мирские обязанности.

Вот, человек трудом своим питает слабую мать, подростающих братьев или сестер, и мечтает о монастыре. Но время идет. Одна из сестер вышла замуж, овдовела: у нее на руках много детей. — Дядя, вместо того, чтобы начать монашеский подвиг, должен оставаться в миру. Но что имеет в нем мир? Служба его есть то же послушание. И оно так же мало нарушает сго монашеское настроение, как оно мало нарушает настроение усердного инока, который имеет послушанием служить на гостинице посетителям обители, и часто тоже лишен возможности посещать монастырския службы, а в то же время — лучший молитвенник, чем те, которые не пропускают ни одного монастырского богослужения.

Ходит не мало рассказов о таких мирских монахах. Бывали и женщины, которым по обязанности их звания приходилось бывать на балах и других блестящих собраниях, и которые доводили свой аскетизм до того, что, отправляясь на какие-нибудь собрания, клали в подошвы своих туфель мелко измолотую ореховую скорлупу.

В одной киевской обители я встретился с древним чтимым народом старцем, живым отголоском тех благодетельных времен Киева, когда на престоле киевской митрополии сиял кроткий митрополит Филарет, великий праведник, а рядом с ним стоял великий тайновидец и молитвенник, старец Киево-Печерской лавры, Парфений.

Со мною был мой хороший знакомый, один князь, человек молодой еще и благочестивого настроения. Услыхав его фамилию, старец спросил:

— А не было ли у вас бабушки? — И он назвал ее имя. — Да, это моя родная бабушка; вы знавали ее?

— Как мне ее не знать: сколько раз я сопровождал к ней митрополита Филарета. Она близка была духом с покойным владыкой. Ее он тайно в монашество постриг с именем Марии.

Я слыхал от князя об этой старушке, которая,»много, натерпевшись от самодура мужа, проводила уединенно и тихо свою старость, зная выезды только в церковь. Но ни один человек не знал, что она была тайная монахиня.

И все же еще выше этого мирского монашества — то совершенное отвержение мира, ничем не нарушимое пребывание в Христе, каким является истинное монастырское монашество и отшельничество.

Если условия плоти так угнетают обычных людей, так отводят их от жизни духа, то какая радость, какой восторг видеть людей почти освободившихся от этой тяжкой власти.

Вот, великий Антоний в пустыне проводит, время от времени, по пяти дней без пищи, и после столь долгого поста довольствуется маленьким хлебом, который размачивает в соленой воде.

Когда он одряхлел, иноки еле добились от него позволения приносить ему оливы, зелень и масло.

Часто ему случается проводить в молитве всю ночь. Бывало, отдохнув до полночи, он поднимается, и молится с воздетыми руками до восхода солнца или до трех часов вечера.

Он находит, что солнце мешает ему, и восклицает: «Солнце, солнце, зачем встаешь ты развлекать меня своими лучами, как будто ты выплываешь только для того, чтобы закрыть от меня блеск истинного Света».

Сладость, которую великий Антоний испытывал при молитве, внушает ему какое-то равнодушие к плоти. Он смотрит на питание себя, как на грустную необходимость, к. которой он приступал с сожалением. Ему даже было стыдно чувствовать, что он не может убить ее в себе. Иногда, готовясь сесть за стол с братией, он или оставлял их, чтобы вовсе ничего не есть, или, чтоб принять пищу одному, смущаясь делать это пред другими. В ту самую ночь, когда, быть может, верующие, но привязанные к миру люди древней Руси провели за шумными пиршествами, в эту самую ночь к великому отшельнику Сергию сходила для беседы с ним Царица Небесная, и в воздухе тихой обители прозвучала весть, застывшая в этом воздухе и вливающаяся в сердца верующих богомольцев: «се, Пречистая грядет»… И в тот самый день Благовещения, когда так шумно в городах и селах, разряженные люди предаются праздничному катанью, а в тесной келье затерянного среди лесов Сарова, — посещала великого Серафима Царица Небесная.

Задумался старец киевский Парфений над прочитанными где-то словами о том, что Богоматерь была первой инокиней, и видит он: идет полк преподобных отцов Киево-Печерских, а впереди их с жезлом в руках в монашеском одеянии Она, Которой были посвящены все мысли благоговей. ного старца, и раздался к нему чудный голос из молчали, вых уст Ея: «Парфений, я монахиня».

Такой уже склад души, такое призвание — служить Богу и никого кроме Бога в мире не знать, а людей любить только» для Бога и в Боге.

Цель монашествующих есть единственно — спасение души.

Другой цели у монахов быть не может, и быть не должно. Монах, начинающий свой путь, не должен думать о том или ином значении своего дела, о том, что через него будут спасаться другие люди.

В этом заключалось бы отсутствие смирения со стороны человека, который считал себя настолько слабым и недостойным, что боялся уцелеть среди мирских соблазнов.

Мытарь, ставший у порога храма и взывающий: «Боже, милостив буди мне грешному», — мог ли такой мытарь думать,, что он поведет людей к спасению!

Если бы кто-нибудь мог войти в душу монахов по склонности и призваний, если бы кто-нибудь мог раскрыть сердца таких людей, как Серафим Саровский, в молодые их годы, при начале их монашеского подвига, то, конечно, там не нашлось бы ни малейшей мечты, что они будут чтонибудь значить для мира.

Иные думы, иные чувства…

Душа всеми силами своими почувствовала великую красоту духовной жизни, в восторге сознала, что одно для нее во всей жизни дорого, это Бог; и останется здесь, у ног Христовых, как Мария; слушающая словеса благодати, падающие из уст Христовых.

В том высоком порыве любви к Богу, удивления и жажды Божества, которые увлекают христианина, созданного для монашеского подвига, там прямо немыслима какая-нибудь дума о людях.

И вот, над человеком, с таким расположением вступающим в монашество, происходит одно из чудес монашества.

Чем больше и значительней углубляется человек в области иночества, чем больше жаждет полного единения с Богом и чем дальше уходит он поэтому от людей, — тем он становится этим людям нужней.

Чем крепче затвор отшельника, чем в большую глушь он забрался, тем настойчивее и нетерпеливее стучит в эту запертую дверь мир. Отворенные кельи, смешавшиеся с «миром», в нем растворившиеся — никому не нужны и не интересны, как исчадия этого самого «мира».

Стучит же мир в затворы и гоняется за скрывающимися в лесах отшельниками, потому что такие люди — магнит для ищущей обновления души. Погруженность души в Бога, напряженное с Ним общение, весь тот в корне отличный от мира быт, в котором живут истинные иноки, все это образует в них эту собранность и силу духа, выковывает из них тех особенных, во всем от мира отличных людей, которые так миру необходимы, как примеры высшей и лучшей жизни, как целители духа, молитвенники.

Значение монаха для жизни заключается в его идейном отдалении от мира. Чем более освободится монах от земного, чем дальше и глубже — говоря выпукло — уйдет он в небеса, тем драгоценнее и необходимее он для «мира». И все это происходит само собою, помимо его воли и его намерения.

Не имея, таким образом, при начале и продолжении своего подвига вовсе в виду «мира», монах становится для него нужным, когда он достигнет той единственной цели, с которой к своему деланию приступал: исправления жизни; победы над грехом.

Поскольку монах свят, постольку он миру и нужен.

Главное, что руководит монахом, бегущим от мира, это всепоглощающая любовь ко Христу.

Люди с такою любовью и в большинстве случаев с первой сознательной юности вступающие на иноческий путь — это, так сказать, монахи «чистой воды».

Какою поэзиею обвеяна тайна этих душ, — мальчиков Варфоломеев и Прохоров, — будущих Сергиев Радонежских и Серафимов Саровских. Какая сила чувства наполняла эти детские сердца, когда, стоя пред старыми иконами или наедине в том торжественном, нерукотворном храме Господнем, какой представляет из себя природа, эти дети прислушивались изумленно к первым робким гимнам, которые запевало Богу их сердце, чтоб петь их не переставая на всем пространстве своей жизни, и потом, вознесясь с ними в высоту, не умолкнуть в веках веков у престола Славы. :

Да, — любовь, громадная, всепобеждающая, всепоглощающая любовь к таинственному, единственному, прекрасному Жениху души, к Которому душа стремится, по Котором тоскует, Которого зовет;

Есть люди, и тоже искренние, которые не сразу понимают, что слишком глубока их душа для иной какой-нибудь привязанности, кроме любви Божественной, что только огонь, — который «воврещи» в сердца пришел Христос: единый только этот огонь согреет их и даст им счастье, — раньше долго ищут на стороне, пока не поймут и не придут к Нему, усталые, изжив попусту много душевных сокровищ, испытав в юдоли греха много мучащих восторгов. И их принимает Господь… Но где тут красота отдачи Христу всей свежести своих чувств и сил, где та жертва, к которой когда-то Христос звал богатого юношу, и от которой тот отказался?

Есть путь еще более дальний. Некоторые бросаются в иночество уже тогда, когда все земное им изменило, когда надвинулось неисцелимое одиночество. И идут наудачу, что, может быть, углубление в мир религии наполнит им душу.

Тут, конечно, любви к Богу еще меньше.

Кроме этого чувства любви, как побуждения к монашеству, есть еще следующие идейные его основы.

Есть две глубоко интимные, деликатнейшие и великодушнейшие причины, которые могут увести от мира совестливого, вдумчивого и тонко-чувствующего человека.

Причины эти в личной, так сказать, близости, в чуткой внимательности человека ко Христу и к человечеству.

Многие ли из верующих, из считающих себя верующими, имеют ко Христу личное отношение? Многие ли продумывали в себе всю Его жизнь, до боли почувствовали, до слез, до оцепенения, всю тяжесть того, что совершено для каждого из нас этим воплотившимся Богом?

Помним что-то о страдании при Понтийском Пилате, выстаиваем кое-как «двенадцать евангелий», весело несем домой горящую «четверговую свечу». Но кто вместил, прочувствовал и застыл в созерцании? Кто испытал жалость к этому странничеству по зною и пыли, к этому короткому, но пронзающему признанию: «Сын Человеческий не имеет, где главы подклонить».

А страшное моление «до кровавого пота» в саду Гефсиманском, а предание, заушение «трости надломанной не преломившего», терновый венец, и, наконец, Голгофа и звук молота, пробивающего гвозди чрез распростертые за нас руки…

— За меня, за меня! — вопит, терзается сердце, пораженное навсегда этою мировою минутою, и клянется от этого креста не отойти.

И вот, молодые патриции бросают дворцы и должности: «с Тобой в нищете, с Тобой безприютным, гонимым».

Осудили вы человека, который, потеряв существо, наполнявшее всю его жизнь, весь ушел в свою скорбь… Так и они…

Христос на кресте: все тут сказано…

Жизнь зовет могучими призывами… Мраморные виллы, теплые синие волны моря, ласковый ветер в темной густой зелени лавров, в благоухании белых цветов померанца… Но «Христос на кресте»… И — не надо, ничего не надо!..

Тихия картины семейного счастья… любимая, верная жена, растущие дети, домашний уют; хозяйство и предприятия для обогащения… Но «Христос распят»… И меркнет все в свете Голгофы… Только одна она освещена страшным светом, и нельзя оторвать от нее глаз…

Государство, народ… Общественные задачи… Влиятельные должности… А Он один, оставленный на кресте… Нет уже, с Ним, не отходя, ловя последние крики «жажду» из запекшихся уст, ожидая последнего вздоха с «преклонением главы».

Царство мысли, постижение мира, углубление в природу и чудеса искусства — захватывающая широта человеческой мысли и чувства… И Его зов: «Кто жаждет, пусть придет ко Мне и пьет!». О, пусть один Он, только один поит из Своих рук водой живой… Все другое не будет ведь чище и слаще этой Его воды.

Да, охваченные жаждой, страстью (беру это слово за неимением другого, более подходящего) к небесному, люди просто теряют вкус к земному.

Ведь вы не утешите комфортом среднего обывателя, который показался бы верхом благополучия для чернорабочего, не утешите им разорившегося миллиардера. Так бледно, ничтожно все земное для того, чья душа хранит смутные воспоминания и ясные предчувствия иной, освещаемой незаходимым солнцем вечности, жизни.

Я знал одного рано умершего, даровитого, прекрасно судьбою обставленного человека, тонкого ценителя приятных сторон земной, жизни, любознательного, много испытавшего и поездившего, знатока искусств. Была выставка в Америке, куда он должен был ехать, чтобы потом пробраться в Южную Америку, чудеса которой давно его манили к себе. Тут он услыхал об одном запутанном несчастьи большой семьи, и деньги для поездки пошли на эту семью. По-человечески ему было тяжело и жаль. Но раз он мне сказал:

— Как мы глупы и нетерпеливы… Неужели я в будущей жизни не увижу вещей интереснее, чем какой-нибудь Нью-Иорк или чудеса Бразилии?

Он ужасно увлекался музыкой, — поклонялся операм Вагнера, и говорил: «Мне кажется, в небесных сферах музыка похожа на его музыку… Я слышал раз во сне… Летели ангелы и пели… Звуки колыхались и были просты и величественны, полны удовлетворения и счастья… Я разобрал часть слов: «Боже Спасителю их, Боже Спасителю наш».

Я видел его умирающим; и он весь трепетал от радости ожидаемого загробного счастья.

Вот, людей этого склада, для которых небо реальнее земной действительности, которые прозревают будущее бытие с наивностью невинных детей и с мудростью змеиной, как вы привяжете, чем прикуете их к земле? Как скажете им: «Бросьте ваши парения и рассыпайтесь по земле». И имеете ли вы право им это сказать!

Они идут, еле касаясь земли, к заветной мечте.

Сострадание Христу в благодарной и преданной душе вызывает желание. — не только посвятить Ему себя, но и страдать с Ним.

В этом объяснение того элемента вольной муки, которою томят себя истинные иноки.

Понятен пост для молодого инока, умерщвляющего в себе страсти.

Но как и чем объяснить себе такое томление голодом и жаждою семидесятилетнего, как старец Серафим, подвижника… Этот невероятный образ сна, который он изобрел для себя в последние годы жизни и на который без ужаса смотреть было невозможно (он становился „ на колени и забывался, опустив голову на руки, опираясь локтями в землю) этот тяжелый мешок, набитый камнями, который он, со своими больными, в ранах, ногами, носил постоянно на спине: к чему это терзание, когда страсти давно умерли, и человек уже в равноангельском состоянии?

Потому что пораженное мукою Христовою сердце требует и себе муки и в этой муке находит утоление той боли, которую причиняет ему страдание Распятого… Всегда привязчивое, верное сердце искало разделить участь любимого существа, и в страдании с ним вместе находило своеобразное счастье.

«На Тебе терн, и я в муках — шептали, быть может» губы старца Серафима Христу… — Ты бичеван, и я в ранах этим страданием с Тобою утешаюсь; и, с распалением любви к Тебе, распаляю и ожесточаю страдание мое. И на вершине его нахожу вершину счастья».

Вот, эта нежность в чувствах к Богу, с сознанием, чем Христу человек обязан, желание участвовать в муке Христовой и невозможность насытить свою душу элементами земного счастья и составляет у истинных монахов «высокого полета» причины отвержения ими мира…

Остается еще их отношение к людям.

Разница в положении людей: несметные богатства, без усилий доставшиеся одним, и кровавая борьба других за насущный кусок хлеба, конечно, глубоко тревожит всякого совестливого человека и не позволяет ему пользоваться спокойно его достатком.

Но все это поводы, а главная причина все же одна: незагасимая жажда Бога, то непреодолимое стремление к вечному Солнцу, с каким подсолнечник поворачивает к видимому солнцу свою головку.

Не все сразу отдаются этому призванию.

Многие раньше платят миру щедрую дань, и когда зло мира, ими познанное до глубины, омерзеет им, и они примутся за подвиг, — мир начинает кричать:

«Знаем его — он хуже нас. — Чтоже теперь святошествует?».

Нет, он лучше вас. Оставьте его. В вас не горел этот огонь духовный, испепеливший в нем, наконец, его могучие страсти.

Вы не знали его тяжелой борьбы и его молитвы и не слышали воплей его к Богу.

Да и что знаем мы вообще об этой поре жизни, когда начинается подвиг, и человек затворяется со своим Христом в тайной келье?

Поселянин Е.Н.
Идеалы христианской жизни - Книга 4. Времена жизни. Высшие ступени христианства.

Книга 4. Времена жизни. Высшие ступени христианства.

Глава I. Времена жизни

Глава II. Семья

Глава III. Вечер и закат

Глава IV. Высшие пути жизни

Комментировать

Отменить ответ

Книга 4. Времена жизни. Высшие ступени христианства.

Глава I. Времена жизни

Глава II. Семья

Глава III. Вечер и закат

Глава IV. Высшие пути жизни

Рекомендуем

Комментировать

Отменить ответ