XI. Мечты и грезы
Мы в прошлом № «Гражданина» опять заговорили о пьянстве, или, скорее, о возможности исцеления от язвы всенародного пьянства, о наших надеждах, о нашей вере в ближайшее лучшее будущее.(207) Но уже давно и невольно грусть и сомнения приходят на сердце. Конечно, за текущими важными делами (а у нас все смотрят такими важными деловыми людьми) некогда и глупо думать о том, что будет через десять лет или к концу столетия, то есть когда нас не будет. Девиз настоящего делового человека нашего времени — après moi le déluge.(208)[11] Но людям праздным, непрактическим и не имеющим дел, право, простительно помечтать иногда о дальнейшем, если только мечтается. Мечтал же Поприщин («Записки сумасшедшего» Гоголя) об испанских делах: «…все эти события меня так убили и потрясли, что я…»(209) и т. д., писал он сорок лет назад. Я признаюсь, что и меня иногда многое потрясает, и, право, я даже в унынии от моих мечтаний. Я на днях мечтал, например, о положении России как великой европейской державы(210), и уж чего-чего не пришло мне в голову на эту грустную тему!
Взять уже то, что нам во что бы ни стало и как можно скорее надо стать великой европейской державой. Положим, мы и есть великая держава; но я только хочу сказать, что это нам слишком дорого стоит — гораздо дороже, чем другим великим державам, а это предурной признак. Так что даже оно как бы и не натурально выходит. Спешу, однако, оговориться: я единственно только с западнической точки зрения сужу, и вот с этой точки оно действительно так у меня выходит. Другое дело точка национальная и, так сказать, немножко славянофильская; тут, известно, есть вера в какие-то внутренние самобытные силы народа, в какие-то начала народные, совершенно личные и оригинальные, нашему народу присущие, его спасающие и поддерживающие. Но с чтением статей г-на Пыпина я отрезвился. Разумеется, я желаю и по-прежнему продолжаю желать изо всех моих сил, чтобы драгоценные, твердые и самостоятельные начала, присущие народу русскому, существовали действительно; но согласитесь тоже — что же это за такие начала, которых даже сам г-н Пыпин не видит, не слышит и не примечает, которые спрятаны, спрятались и никак не хотят отыскаться? А потому невольно остается и мне обойтись без этих утешающих душу начал.(211) Таким образом, и выходит у меня, что мы покамест всего только лепимся на нашей высоте великой державы, стараясь изо всех сил, чтобы не так скоро заметили это соседи. В этом нам чрезвычайно может помочь всеобщее европейское невежество во всем, что касается России. По крайней мере, до сих пор это невежество не подвержено было сомнению — обстоятельство, о котором нам вовсе нечего горевать; напротив, нам очень будет даже невыгодно, если соседи наши нас рассмотрят поближе и покороче. То, что они ничего не понимали в нас до сих пор, — в этом была наша великая сила. Но в том-то и дело, что теперь, увы, кажется, и они начинают нас понимать лучше прежнего; а это очень опасно.(212)
Огромный сосед изучает нас неусыпно и, кажется, уже многое видит насквозь. Не вдаваясь в тонкости, возьмите хоть самые наглядные, в глаза бросающиеся у нас вещи. Возьмите наше пространство и наши границы (заселенные инородцами и чужеземцами, из года в год всё более и более крепчающими в индивидуальности своих собственных инородческих, а отчасти и иноземных соседских элементов)(213), возьмите и сообразите: во скольких точках мы стратегически уязвимы? Да нам войска, чтобы всё это защитить (по моему, штатскому впрочем, мнению), надо гораздо больше иметь, чем у наших соседей. Возьмите опять и то, что ныне воюют не столько оружием, сколько умом, и согласитесь, что это последнее обстоятельство даже особенно для нас невыгодно.
Теперь почти в каждые десять лет изменяется оружие, даже чаще. Лет через пятнадцать, может, будут стрелять уже не ружьями, а какой-нибудь молнией, какою-нибудь всесожигающею электрическою струею из машины. Скажите, что можем мы изобрести в этом роде, с тем чтобы приберечь в виде сюрприза для наших соседей? Что, если лет через пятнадцать у каждой великой державы будет заведено, потаенно и про запас, по одному такому сюрпризу на всякий случай? Увы, мы можем только перенимать и покупать оружие у других, и много-много что сумеем починить его сами. Чтобы изобретать такие машины, нужна наука самостоятельная, а не покупная; своя, а не выписная; укоренившаяся и свободная. У нас такой науки еще не имеется; да и покупной даже нет.(214) Возьмите опять наши железные дороги, сообразите наши пространства и нашу бедность; сравните наши капиталы с капиталами других великих держав и смекните: во что нам наша дорожная сеть, необходимая нам как великой державе, обойдется? И заметьте: там у них эти сети устроились давно и устраивались постепенно, а нам приходится догонять и спешить; там концы маленькие, а у нас сплошь вроде тихоокеанских. Мы уже и теперь больно чувствуем, во что нам обошлось лишь начало нашей сети; каким тяжелым отвлечением капиталов в одну сторону ознаменовалось оно, в ущерб хотя бы бедному нашему земледелию и всякой другой промышленности. Тут дело не столько в денежной сумме, сколько в степени усилия нации.(215) Впрочем, конца не будет, если по пунктам высчитывать наши нужды и наше убожество. Возьмите, наконец, просвещение, то есть науку, и посмотрите, насколько нам нужно догнать в этом смысле других. По моему бедному суждению, на просвещение мы должны ежегодно затрачивать по крайней мере столько же, как и на войско, если хотим догнать хоть какую-нибудь из великих держав(216),— взяв и то, что время уже слишком упущено, что и денег таких у нас не имеется и что, в конце концов, всё это будет только толчок, а не нормальное дело; так сказать, потрясение, а не просвещение.
Всё это мои мечты, разумеется; но… повторяю, невольно мечтается иногда в этом смысле, а потому и продолжаю мечту. Заметьте, что я ценю всё на деньги; но разве это верный расчет? Деньгами ни за что не купишь всего; так может только какой-нибудь необразованный купец рассуждать в комедии г-на Островского. Деньгами вы, например, настроите школ, но учителей сейчас не наделаете. Учитель — это штука тонкая; народный, национальный учитель вырабатывается веками, держится преданиями, бесчисленным опытом. Но, положим, наделаете деньгами не только учителей, но даже, наконец, и ученых; и что же? — все-таки людей не наделаете. Что в том, что он ученый, коли дела не смыслит? Педагогии он, например, выучится и будет с кафедры отлично преподавать педагогию, а сам все-таки педагогом не сделается.(217) Люди, люди — это самое главное. Люди дороже даже денег. Людей ни на каком рынке не купишь и никакими деньгами, потому что они не продаются и не покупаются, а опять-таки только веками выделываются; ну а на века надо время, годков этак двадцать пять или тридцать, даже и у нас, где века давно уже ничего не стоят. Человек идеи и науки самостоятельной, человек самостоятельно деловой образуется лишь долгою самостоятельною жизнию нации, вековым многострадальным трудом ее — одним словом, образуется всею историческою жизнью страны. Ну а историческая жизнь наша в последние два столетия была не совсем-таки самостоятельною. Ускорять же искусственно необходимые и постоянные исторические моменты жизни народной никак невозможно. Мы видели пример на себе, и он до сих пор продолжается: еще два века тому назад хотели поспешить и все подогнать, а вместо того и застряли; ибо, несмотря на все торжественные возгласы наших западников, мы несомненно застряли. Наши западники — это такой народ, что сегодня трубят во все трубы с чрезвычайным злорадством и торжеством о том, что у нас нет ни науки, ни здравого смысла, ни терпения, ни уменья; что нам дано только ползти за Европой, ей подражать во всем рабски и, в видах европейской опеки, преступно даже и думать о собственной нашей самостоятельности; а завтра, заикнитесь лишь только о вашем сомнении в безусловно целительной силе бывшего у нас два века назад переворота — и тотчас же закричат они дружным хором, что все ваши мечты о народной самостоятельности — один только квас, квас и квас и что мы два века назад из толпы варваров стали европейцами, просвещеннейшими и счастливейшими, и по гроб нашей жизни должны вспоминать о сем с благодарностию.
Но оставим западников и положим, что деньгами всё можно сделать, даже время купить, даже самобытность жизни воспроизвести как-нибудь на парах; спрашивается: откуда такие деньги достать? Чуть не половину теперешнего бюджета нашего оплачивает водка(218), то есть по-теперешнему народное пьянство и народный разврат, — стало быть, вся народная будущность. Мы, так сказать, будущностью нашею платим за наш величавый бюджет великой европейской державы. Мы подсекаем дерево в самом корне, чтобы достать поскорее плод. И кто же хотел этого? это случилось невольно, само собой, строгим историческим ходом событий. Освобожденный великим монаршим словом народ наш, неопытный в новой жизни и самобытно еще не живший, начинает первые шаги свои на новом пути: перелом огромный и необыкновенный, почти внезапный, почти невиданный в истории по своей цельности и по своему характеру. Эти первые и уже собственные шаги освобожденного богатыря на новом пути требовали большой опасности, чрезвычайной осторожности; а между тем что встретил наш народ при этих первых шагах? Шаткость высших слоев общества, веками укоренившуюся отчужденность от него нашей интеллигенции (вот это-то самое главное) и в довершение — дешевку и жида. Народ закутил и запил — сначала с радости, а потом по привычке. Показали ль ему хоть что-нибудь лучше дешевки? Развлекли ли, научили ль чему-нибудь? Теперь в иных местностях, во многих даже местностях, кабаки стоят уже не для сотен жителей, а всего для десятков; мало того — для малых десятков. Есть местности, где на полсотни жителей и кабак, менее даже чем на полсотни. «Гражданин» уже сообщал раз, в особой статье, подробный бюджет теперешнего нашего кабака(219): возможности нет предположить, чтобы кабаки могли существовать лишь одним вином. Чем же, стало быть, они окупаются? Народным развратом, воровством, укрывательством, ростовщичеством, разбоем, разрушением семейства и стыдом народным — вот чем они окупаются!
Матери пьют, дети пьют, церкви пустеют, отцы разбойничают; бронзовую руку у Ивана Сусанина отпилили и в кабак снесли; а в кабак приняли!(220) Спросите лишь одну медицину: какое может родиться поколение от таких пьяниц? Но пусть, пусть (и дай боже!), пусть это лишь одна мечта пессимиста, в десять раз преувеличившая беду! Верим и хотим веровать, но… если в текущие десять, пятнадцать лет наклонность народа к пьянству (которая все-таки несомненна) не уменьшится, удержится, а стало быть, еще более разовьется, то— не оправдается ли и вся мечта? Вот нам необходим бюджет великой державы, а потому очень, очень нужны деньги; спрашивается: кто же их будет выплачивать через эти пятнадцать лет, если настоящий порядок продолжится? Труд, промышленность? ибо правильный бюджет окупается лишь трудом и промышленностью. Но какой же образуется труд при таких кабаках? Настоящие, правильные капиталы возникают в стране не иначе как основываясь на всеобщем трудовом благосостоянии ее, иначе могут образоваться лишь капиталы кулаков и жидов. Так и будет, если дело продолжится, если сам народ не опомнится, а интеллигенция не поможет ему. Если не опомнится, то весь, целиком, в самое малое время очутится в руках у всевозможных жидов, и уж тут никакая община его не спасет: будут лишь общесолидарные нищие, заложившиеся и закабалившиеся всею общиной, а жиды и кулаки будут выплачивать за них бюджет. Явятся мелкие, подленькие, развратнейшие буржуа и бесконечное множество закабаленных им нищих рабов — вот картина! Жидки будут пить народную кровь и питаться развратом и унижением народным, но так как они будут платить бюджет, то, стало быть, их же надо будет поддерживать. Мечта скверная, мечта ужасная, и — слава богу, что это только лишь сон! Сон титулярного советника. Поприщина, я с этим согласен. Но не сбыться ему! Не раз уже приходилось народу выручать себя! Он найдет в себе охранительную силу, которую всегда находил; найдет в себе начала, охраняющие и спасающие, — вот те самые, которых ни за что не находит в нем наша интеллигенция. Не захочет он сам кабака; захочет труда и порядка, захочет чести, а не кабака!..
И, слава богу, всё это, кажется, подтверждается; по крайней мере, есть признаки; мы уже упоминали об обществах трезвости(221). Правда, они едва начинаются; попытки слабые, едва заметные, но — но только бы не помешали им развернуться вследствие каких-нибудь особенных поводов! Напротив — о, если бы их поддержать! Что, если б, с своей стороны, поддержали их и все наши передовые умы, наши литераторы, наши социалисты, наше духовенство и все, все изнемогающие ежемесячно и печатно под тяжестию своего долга народу(222). Что, если бы поддержал их и нарождающийся наш школьный учитель! Я знаю, что я человек непрактический (теперь, после известной недавней речи г-на Спасовича, в этом даже лестно признаться)(223), но мне — представьте себе — мне воображается, что даже самый беднейший какой-нибудь школьный учитель и тот бы ужасно много мог сделать и единственно одной лишь своей инициативой, захоти только сделать! В том-то и дело, что тут важна личность, характер, важен деловой человек и такой, который действительно способен хотеть. На учительское место у нас большею частию приезжает теперь молодой человек, хотя бы даже и желающий сделать добро, но не знающий народа, мнительный и недоверчивый; после первых, иногда самых горячих и благородных, усилий быстро утомляется, смотрит угрюмо, начинает считать свое место за нечто переходное к лучшему, а потом — или спивается окончательно, или за лишние десять рублей бросает всё и бежит куда угодно, даже даром бежит, даже в Америку, «чтоб испытать свободный труд в свободном государстве». Это случалось и, говорят, случается и теперь. Там, в Америке, какой-нибудь гнуснейший антрепренер морит его на грубой ручной работе, обсчитывает и даже тузит его кулаками, а он за каждым тузом восклицает про себя в умилении: «Боже, как эти же самые тузы на моей родине ретроградны и неблагородны и как, напротив, они здесь благородны, вкусны и либеральны!» И долго еще так ему будет казаться; не изменять же из-за таких пустяков своим убеждениям! Но оставим его в Америке(224); я буду продолжать мою мысль. Моя мысль — напомню ее — в том, что даже самый мелкий сельский школьный учитель мог бы взять на себя весь почин, всю инициативу освобождения народа от варварской страсти к пьянству, если б только того захотел. На этот счет у меня есть даже сюжет одной повести, и, может быть, я рискну сообщить его читателю раньше повести…(225)
(207) Мы в прошлом № «Гражданина» — о нашей вере в ближайшее лучшее будущее. — В 1873 г. вопрос об усилении пьянства в русской пореформенной деревне обсуждался всей периодической печатью. В «Вестнике Европы» (1873. № 1 С. 382–406) была опубликована статья H. Тизенгаузена «Повальное пьянство и меры против него». В «Отечественных записках» (1873. № 8. Отд. II. С. 289) на эту тему писал H. А. Демерт. Как один из серьезнейших симптомов разложения народа рассматривал пьянство «Гражданин». В связи с публикацией в «Правительственном вестнике» (1873 8 мая. № 108) сообщения о мерах против пьянства в Пензенской губернии, предпринятых самим народом, «Гражданин» (1873. 14 мая. № 20) поместил статью «Что может спасти Россию от повального пьянства?». В ней отмечалось. «…для успеха этого знаменательного начала, кажется нам, необходимо, чтобы такое начинание в отдельной местности Пензенской губернии не оставалось одиноким <…> Но в день, когда губернатор соединится с земством, земство с помещиками и духовенством, духовенство с мировыми посредниками, и все сообща приступят к делу борьбы с пьянством и введению обязательного народного обучения, и все эти начинания поддержит печать и вся русская интеллигенция горячим сочувствием к делу, тогда благословен будет этот день, ибо им начнется спасение России» (С. 580–581) 20 мая А. С. Суворин в «С.-Петербургских ведомостях» (№ 137), приведя заключительную часть указанной цитаты, замечал: «Это очень почтенные, но и достаточно наивные строки, ибо такая „уния“ мыслима только в пламенных мечтах юноши». О мерах против пьянства в разных губерниях России «Гражданин» неоднократно сообщал и впоследствии (см., например: Гражданин. 1873. 16 июля, 20 и 27 авг. № 29, 34 и 35).
(208) …aprés moi le déluge — Точнее: Aprés nous le déluge». Эта фраза приписывается французскому королю Людовику XV. Некоторые мемуаристы считают, что она принадлежит его фаворитке маркизе Помпадур (см.: Desmaze Ch. Le Reliquaire de M. Q. de la Tour. Paris, 1874. P. 62). Достоевский использует это выражение в ряде произведений (см., например: наст. изд. T. 4. С. 423 («Зимние заметки о летних впечатлениях»); XVI, 8–9 («Подросток», подготовительные материалы)).
(209) …простительно помечтать — Мечтал же Поприщин — «…все эти события меня так убили и потрясли, что я…» — Достоевский неточно цитирует повесть H. В. Гоголя «Записки сумасшедшего» (1834; у Гоголя: «Эти происшествия так меня убили и потрясли, что я…»). Мечты Поприщина, вообразившего себя в конце концов королем Испании, были связаны с освещением русской печатью 1830-х годов борьбы, развернувшейся вокруг испанской короны после смерти Фердинанда VII и вступления на престол его трехлетней дочери Изабеллы II. Сопоставление собственных размышлений с «мечтами» Поприщина связано, по-видимому, с выступлением Л. К. Панютина, сравнившего «Дневник писателя» с «Записками сумасшедшего» (Голос, 1873. 14 янв. № 14). Несогласие с рецензентом «Голоса» подчеркивается и названием статьи Достоевского, утверждающим право автора на мечту.
(210) …о положении России как великой европейской державы… — В связи с публикацией «Общей государственной росписи доходов и расходов на 1873 год» (Правительственный вести. 1873. 7 янв. № 6) «С.-Петербургские ведомости» посвятили ряд передовых статей сравнительному анализу экономического и финансового состояния, военному бюджету «первостепенных» и «второстепенных» держав (см.: С.-Петербургские ведомости. 1873 11, 13, 14, 18, 23, 25, 28 и 30 янв. № 11, 13, 14, 18, 23, 25, 28, 30). Относя Россию к числу держав «первостепенных», газета отмечала, однако, несовершенство государственного аппарата России в сравнении с Германией, Англией, Соединенными Штатами Америки.
(211) Но с чтением статей г-на Пыпина я отрезвился. — А потому невольно остается и мне обойтись без этих утешающих душу начал. — Александр Николаевич Пыпин (1833–1904) — историк литературы, долголетний сотрудник «Современника» и «Отечественных записок», автор ряда работ по древней и новой русской литературе, истории общественной мысли, энтографии, фольклору. Речь идет о шестой части («Славянофильство») его труда «Характеристики литературных мнений от двадцатых до пятидесятых годов. Исторические очерки» (Вестн. Европы. 1872. № 11. С. 47–97; № 12. С. 618–678). В центре этой части работы Пыпина, построенной на полемике с И. В. и В. П. Киреевскими, А. С. Хомяковым, Ю. Ф. Самариным, И. С. и К. С. Аксаковыми, — теологические построения славянофилов, защита и возвеличение ими православия, а также их историческая теория, согласно которой русский народ сохранил истинно христианские начала общества и государства, а мир западный их извратил. Развивая западническую точку зрения, Пыпин писал: «Русская древность представляется Аксакову в самом радужном цвете <…> В своем народно-патриотическом увлечении он уже рисует русский быт старого времени как осуществление нравственного идеала, как истинное христианское государство <…> Аксаков безусловно восхищается единством быта, которое находит в древней Руси, но факты показывают ясно, что старый русский быт мог сохранить свое единство только потому, что это был слишком непосредственный и патриархальный быт, так сказать нетронутый никакой рефлексией <…> Славянофилам казалось, что стоит нашему обществу, „пишущим и непишущим литераторам“, принять излагаемые ими народные начала, и все будет приобретено: и самостоятельная мысль, и роль в человечестве, и уважение иностранцев, и т. д. Скоро сказка сказывается, но умственная самостоятельность достигается не так легко: чтобы стать независимо от западной цивилизации и выше ее, чтобы „подчинить западное просвещение нашим началам“, как требовал Киреевский, нужно сначала приобресть необходимую силу, воспринять и переработать содержание западного просвещения» (Вестн. Европы. 1872. № 12. С. 631, 638, 664). В работе Пыпина затрагивались и воззрения «младших» славянофилов, идеологов «почвенничества» 1860-х годов: «Новый период <…> мало увеличил литературные силы первоначальной школы и мало подвинул доказательство ее основных положений, зато слабые стороны этого учения обнаружились теперь ярче, чем когда-нибудь. К славянофильству примкнули новые школы, которые также заговорили о „народных началах“, „почве“ и т. п. и, не имея ни таланта, ни горячего убеждения первых начинателей учения, распространяли только пустые фразы на тему народности и более или менее явный обскурантизм» (там же. С. 678) С критической оценкой этой части работы Пыпина в «Гражданине» выступил M. Π. Погодин (см.: Гражданин. 1873. 12 марта. № 11. С. 347 352; 26 марта № 13. С. 415–420)
(212) В этом нам чрезвычайно может помочь всеобщее европейское невежество — теперь, увы, кажется, и они начинают нас понимать лучше прежнего; а это очень опасно. О незнании и непонимании Европою России Достоевский писал еще в конце 1860 г. во «Введении» к «Ряду статей о русской литературе». В начале 1870-х годов внимание писателя могла привлечь книга Ю. Экгардта «Современная Россия» (Eckhard Julius Modern Russia. London, 1870), состоявшая из четырех очерков: «Россия в царствование Александра II», «Русский коммунизм», «Православная русская церковь и ее секты», «Русские балтийские провинции». Рецензия на нее была помещена в «Заре» (1871. № 1. Отд. 2) В рецензии отмечалось, что в книге Экгардта есть «и знание относительно России, и невежество, и (кажущееся, по крайней мере) хладнокровие, и самое рьяное и нескрываемое пристрастие» (С. 49). Анализу книги в «Заре» было предпослано следующее вступление: «В последние годы в Западной Европе все более и более развивается любопытство насчет России, все шире и глубже распространяется желание познакомиться со страною и с народом, о которых до сих пор существовали, а частию и теперь существуют только смутные понятия…» (С. 48) Достоевский мог быть знаком и с публикацией в «Вестнике Европы» отрывка из статьи вице-президента Института морских архитекторов в Лондоне E. Д. Рида «Русский императорский флот» («The imperial Russian Navy» Naval Science. 1872. July), в которой улучшение положения в русском флоте объяснялось предоставлением свободы действий «обладающим самобытным и обширным умом и в высшей степени знающим свою специальность морским офицерам» (Вестн. Европы. 1872. № 9. С. 418).
(213) Возьмите наше пространство и наши границы — а отчасти и иноземных соседских элементов)… Эта мысль Достоевского, возможно, полемически соотносится с рассуждениями А. Стронина в «Политике как науке» о скрещивании национальностей как важнейшем источнике обновления России и оценкой энтографической пестроты окраин русского государства как «великого блага» Положения Стронина разделялись и В. Д. Спасовичем, писавшим в разборе «Политики как науки»: «…только близорукие централисты сетуют на эту пестроту окраин» (Вестн. Европы. 1873. № 4. С. 730) E. А. Белов так отвечал Спасовичу в рецензии «Туман в истории и политике», опубликованной в «Гражданине»: «…близорукие централисты хотят, чтобы те небольшие частички местного населения на окраинах, которые именуют себя чуть не „солью земли“, по крайней мере клочков оной, которые надменно именуют себя интеллигенциями того или другого края России, чтобы те небольшие частички не давили, пользуясь своим привилегированным положением, интересов масс, солидарных с интересами русского государства» (Гражданин. 1873. 9 июля. № 28. С. 786) К проблематике «окраин» Достоевский вернулся в 1875–1876 гг. при чтении книги Ю. Ф. Самарина «Окраины России» (Прага, 1868. Вып. 1–3; Берлин, 1871).
(214) Теперь почти в каждые десять лет изменяется оружие — У нас такой науки еще не имеется; да и покупной даже нет. — Это рассуждение Достоевского также полемически соотносится со следующей мыслью А. Стронина в его «Политике как науке»: «Входя в область эстетики военной, мы, во-первых, можем усвоить, как по большей части уже и усвоили, значительную долю формального искусства новой войны с его скорострельным оружием, с его телеграфными и железнодорожными парками; с его митральезами, с его аэростатами, с его системою мобилизации, дислокации, пополнения интервалов и т. д. А во-вторых, нет ничего невозможного пополнить это чужое искусство и каким-либо собственным оригинальным изобретением в уровень с нашей наличной цивилизацией, как это и случилось уже в изобретении навесной прицельной стрельбы по движущимся предметам и в усовершенствовании скорострельных артиллерийских орудий. Но таких изобретений, хотя бы то и очень дробных, возможно не одно и не два, и состояние цивилизации нашей не отрицает уже этих скромных самостоятельных шагов» (С. 487–488).
(215) Возьмите опять наши железные дороги — сколько в степени усилия нации. — Сравнительный обзор статистических данных по железнодорожному строительству в России и Европе с подробным анализом экономической, политической и географической специфики России был напечатан в «Отечественных записках» (1873. № 4. Отд. II. С. 261–270). Эта же тема поднималась в статье «Изнанка нашего железнодорожного дела», опубликованной в «Неделе» (1873. 13 мая. № 19). Вопросу о соотношении железнодорожной сети России с ее стратегическими интересами как «великой» державы была посвящена статья А. Еракова «Исследование о полной сети железнодорожных сообщений в России» (Отеч. зап. 1873. № 5. Отд. II. С. 5–68). Затрагивалась эта проблема и в ряде обзоров «С.-Петербургских ведомостей» (1873. 13, 19, 21, 24, 28 апр. № 100, 106, 108, 111, 115).
(216) Возьмите, наконец, просвещение — если хотим догнать хоть какую-нибудь из великих держав… — В «Общей государственной росписи доходов и расходов на 1873 год» сообщалось, что объем расходов по военному ведомству планировался в 165646007 рублей, а по ведомству просвещения — в 12302615 рублей (Правительственный вестн. 1873. 7 янв. № 6; С.-Петербургские ведомости. 1873. 23 янв. № 23).
(217) Деньгами вы, например, настроите школ, но учителей сейчас не наделаете — а сам все-таки педагогом не сделается. — Вопрос о народном образовании ставился в русской печати в непосредственную (и основную) зависимость от количества средств, отпускаемых на него государством; источники средств связывались с «питейными» доходами, а в качестве действенной меры предлагалось «увеличить акциз с потребляемого вина на одну копейку повсеместно» (см., например: С.-Петербургские ведомости. 1872. 12 сент. № 250). «Гражданин» (1872. 18 сент. № 30. С. 65) откликнулся на эту корреспонденцию статьей В. П. Мещерского «Водка просвещает Россию», осуждавшей указанный источник средств на народное просвещение, и «Письмом» за подписью «Друг народной школы», опровергавшим аргументацию Мещерского (Гражданин. 1872. № 22. 2 окт. С. 130). Постановка этой проблемы в «Гражданине» 1873 г. кардинально меняется: из сферы «материальной» она переводится в сферу «нравственную», «духовную». В этом плане рассматривается личность учителя в октябрьских статьях, в которых развиваются мысли о «мертвой» и «живой» школе, о «даре» и «призвании» наставника народной школы (см., например: Гражданин.1873. 15 окт. № 42. С. 1121; 22 окт. № 43. С. 1148). Освещение этой проблемы «Гражданином» в 1873 г. во многом объективно совпадало с интерпретацией ее «Отечественными записками»; о необходимости педагогического «дара» и «таланта» неоднократно писали H. Демерт, Д. Панглос и др. (см.: Отеч. зап. 1873. № 1. Отд. II. С. 104–130; № 7 С. 133 143; № 8. С. 239 263). Позиция «Вестника Европы» была иной. H. Корф, например, в статье «Теория Дарвина и вопросы педагогики» отстаивал приоритет «общего развития учителя» над педагогическим талантом (Вести Европы. 1873. № 5 С. 275–311). См. также черновой автограф статьи «Влас» (XXI, 297–298)
(218) Чуть не половину теперешнего бюджета нашего оплачивает водка… — Бюджет на 1873 г. равнялся 517 миллионам рублей (см.: Правительственный вестн. 1873. 7 янв. № 6) «Питейный» доход 1872 г. составлял 166,5 миллиона рублей (см.: Неделя. 1873. 14 янв. № 2).
(219) «Гражданин» уже сообщал раз, в особой статье, подробный бюджет теперешнего нашего кабака… — Подробная статистика «кабака» была приведена в статье «Общество для противодействия чрезмерному распространению пьянства» (Гражданин. 1873. 15 янв. № 3. С. 67)
(220) …бронзовую руку у Ивана Сусанина отпилили и в кабак снесли, а в кабак приняли! 15 января 1873 г. в «Гражданине» (№ 3. С 69) было опубликовано следующее сообщение: «В Костроме на днях (июля 1872) от памятника Сусанину отломили бронзовую руку, которую нашли в кабаке».
(221) ...мы уже упоминали об обществах трезвости. — В статье «Что может спасти Россию от повального пьянства?» (Гражданин. 1873. 14 мая. № 20) отмечалось: «…сравнительно с недавним прошлым мы сделали шаг вперед к лучшему. Не так давно было то время, когда общество трезвости преследуемы были наравне с незаконными и вредными для государства обществами; теперь общество трезвости может создаться и существовать если не в виде правильно организованной ассоциации, то все же в виде отдельных, местных договоров по обществам» (С. 580–581)
(222) ...все изнемогающие ежемесячно и печатно под тяжестию своего долга народу. — Cp. с одним из центральных тезисов статьи Михайловского о «Бесах»: «…„логическим ли течением идей“ <…> или непосредственным чувством, долгим ли размышлением или внезапным просиянием, исходя из высших общечеловеческих идеалов или из прямого наблюдения, мы пришли к мысли, что мы должники народа <…> Мы можем спорить о размерах долга, о способах его погашения, но долг лежит на нашей совести и мы его отдать желаем <…> Наш долг народу неисчислим <…> Если б вы знали, г-н Достоевский, как мучит иногда совесть бедных citoyen'ов, признающих свой долг, особенно ввиду того, что кредитор и не сознает себя кредитором…» (Отеч. зап. 1873. № 2. Отд. Il С. 339, 340, 342, 343)
(223) Я знаю, что я человек непрактический (теперь, после известной недавней речи г-на Спасовича, в этом даже лестно признаться). — Владимир Данилович Спасович (1829–1906) — известный русский адвокат и писатель, автор работ по международному и уголовному праву, истории русской и зарубежной литератур. Ироническая реплика Достоевского по адресу Спасовича связана с нередким мотивом его оправдательных речей. Ближайшей ко времени написания комментируемой статьи была речь Спасовича в защиту бывшего петрашевца А. И. Пальма, обвиненного в растрате денег, отданных на хранение в Полтавский банк, где он служил управляющим отделения. Защита была построена на противопоставлении людей различных типов «душевной организации» («практичных» и «непрактичных»). Опираясь на рассуждения Спасовича, Пальм в заключительной речи произнес: «Я бы хотел вам многое сказать <…> но мой защитник рассказал это так хорошо, что я не в состоянии ничего более к этому прибавить. Скажу только, что вся жизнь моя полна промахов, ошибок, несчастий, потому что я человек вовсе непрактичный. Вам известно, что я в самом начале жизни испортил свою карьеру, так что исправить ее не мог, и боевая жизнь в Силистрии и Севастополе не возвратила мне всего того, что я потерял. Я старался добиться чего-нибудь и получил большую милость — забвение моих грехов. В молодости, г-да присяжные заседатели, кто из нас практичен? Мне кажется даже, что практичность в молодости — это дурное, отталкивающее явление» (С.-Петербургские ведомости. 1873. 30 апр. № 117; курсив наш. — Ред.). То же противопоставление присутствовало и в более ранней речи Спасовича — в ходе процесса над сотрудниками «С.-Петербургских ведомостей» и «Вестника Европы» (см. об этом выше, С. 329–330. См. также: Бурсов Б. Личность Достоевского. Л., 1979. С. 433–551).
(224) …бежит куда угодно, даже даром бежит, даже в Америку — Но оставим его в Америке… — Тема «бегства» в Америку затрагивается Достоевским уже в черновиках к «Преступлению и наказанию» и «Бесов» (см.: VII, 396–397; XII, 293). В 1873 г. в «Гражданине» была опубликована рецензия на книги M. Бутина (Письма из Америки. СПб., 1872), Э. Циммермана (Соединенные Штаты Северной Америки. Из путешествий 1857–1858 и 1869–1870 годов. M., 1873. Ч. 1–2), H. Славинского (Письма об Америке и русских переселенцах. СПб., 1873) В рецензии, посвященной работе Э. Циммермана, указывалось: «Факт значительного возрастания числа наших выходцев в Новом Свете может навести мыслящих людей на многие соображения… Почему именно такое движение из нашего отечества увеличивается в то самое (реформенное) время, когда и на Руси стало жить легче и представилась большая возможность заниматься чем хочешь? К какому именно „состоянию“ принадлежат наши эмигранты, — отцы ли это, недовольные уничтожением крепостничества; или же дети, ищущие простора для деятельности?» (Гражданин. 1873. 8 янв. № 2. С. 55–56). Рецензию В. Ф. Пуцыковича на работы Бутина и Славинского см. № 32 «Гражданина» от 6 августа. К теме «бегства в Америку» Достоевский возвращается и в романе «Подросток» (см.: XVI, 27; XVII, 400).
(225) Моя мысль — напомню ее — в том, что даже самый мелкий сельский школьный учитель — может быть, я рискну сообщить его читателю раньше повести… — С замыслом этой повести могут быть соотнесены записи о «школьном учителе» и связанная с ними сюжетная линия в первоначальных набросках к роману «Подросток» (см.: XVII, 266–270).
Комментировать