(14 голосов: 4.2 из 5)

Оглавление

IV. Рассказы

«Доброта является одним из многих свойств Божиих, поэтому всегда источает радость, разгоняет тучи, утешает сердца, как весенние лучи солнца, которые изводят из земли цветы».

Преподобный Паисий Святогорец

Нет худа без добра

Студенту-заочнику Духовной Академии Вениамину, как всем учащимся, для зачёта по практике было положено отслужить определённое количество черёд. Обычно после всенощной многие заочники оставались ночевать в самой Академии. Во-первых, пребывание в древних стенах духовного учебного заведения помогало не рассеивать между службами внимание в «домашней мирской суете», во-вторых, утреня начиналась в половину шестого, и чтобы вовремя добраться на службу возникала проблема с транспортом. Кроме того, многим учащимся хотелось поближе познакомиться друг с другом, ощутить в беседах братское единодушие…

Вот и сегодня после вечерней трапезы и молебна Вениамин был настроен на непродолжительный разговор для пользы душевной, потом собирался немного почитать и сразу лечь спать, чтобы успеть выспаться перед ранним подъёмом.

Его соседом по комнате (келии) оказался не простой сокурсник-семинарист, а целый батюшка, прибывший из Белоруссии в Академию на какую-то конференцию. Правда, вместо ведения богословских бесед он больше интересовался у Вениамина, где в Петербурге можно приобрести духовную литературу. Видимо, приезжий священник сильно устал за проведённые в мегаполисе сутки и вскоре уснул.

Предвкушая возможность спокойно погрузиться в чтение, Вениамин раскрыл томик сочинений Святителя Игнатия (Брянчанинова). И тут… С противоположного места почивания вначале негромко, но с каждой минутой всё увереннее и мощнее зазвучал храп. Было похоже, что разогреваемый мотор набирал обороты. Вскоре храпение больше напоминало звучание неуправляемого симфонического оркестра. Сосредоточиться на чтении было сложно, тем более – уснуть.

Вениамину, в своё время отслужившему в армии, а в студенческие годы множество раз ездившему в археологические экспедиции, как говорится, было не привыкать к условиям «коллективного проживания», но тут случай оказался особенный. «Вот также, наверное, и жена со мной мучается, когда храплю. Это мне – в усмирение», – объяснял он себе происходящее. Смирение смирением, но завтра – ранний подъём, служба, потом – насыщенный рабочий день, где уже ему самому придётся читать лекции студентам Юридической Академии, где он заведовал кафедрой.

Что делать? Казалось, духовное лицо из Белоруссии нимало не волновали приземлённые мирские проблемки соседа. Храп продолжался. Уверенный, отменный.

И тут Вениамина осенило – надо молиться! Он достал чётки, перекрестился и начал повторять: «Господи, Иисусе Христе…». Сложно было сразу же отрешиться от прыгающих и наскакивающих друг на друга обрывков мыслей, зрительных вспышек фрагментов пережитого дня, но постепенно начало приходить состояние умиротворения. Раздражения к храпуну Вениамин не испытывал, понимая, что тот не нарочно выводит свои чудовищные арии и фуги.

И вот уж действительно – «по вере вашей да будет вам»! В комнате внезапно наступила желанная тишина. Дыхание батюшки стало спокойное, мирное, даже убаюкивающее. «Вот она – сила молитвы!» Вениамин облегчённо вздохнул и отложил чётки. Глаза начинали слипаться. Ещё есть шанс выспаться. Но не тут-то было! Храповой концерт вовсе не закончился, просто-напросто действо прерывал непродолжительный антракт.

«Уфррр!» Вениамин чуть не подскочил на кровати. «Хррр! Хррр! Уфррр!» Снова молитва по чёткам. Рассеянность мыслей, постепенное сосредоточение. Одна нитка чёток, две… И опять наступила тишина с мирным, прямо-таки колыбельно- баюкающим сопением соседа.

Вновь вздох облегчения «молитвенника», очередная попытка уснуть, и снова торжествующее громогласное «Уфррр!».

«Молитву бросать нельзя!» И Вениамин опять вооружился чётками. Так он ещё никогда не молился. Время шло. Теперь слова словно текли, струились, как мерцающий огонёк свечки. Из сознания куда-то выскользнула причина, с которой Вениамин прибег к молитве, которая теперь действительно именно творилась, умиряя сердце, наполняя душу покоем. Храп давно прекратился, но это уже и не волновало семинариста-заочника. Не волновало вообще ничего, кроме восьми драгоценных слов…

Звонок. Рука привычно тянется к мобильному телефону, чтобы отключить сигнал. «Значит, я всё-таки спал, а вот когда уснул и не заметил».
– Доброе утро! – раздалось бодрое приветствие соседа. – Я Вам случайно не мешал, а то ведь, знаете ли, случается, храплю?
– Спаси, Господи, батюшка, спал отменно! – ответил Вениамин, а про себя улыбнулся: – Нет всё-таки худа без добра! Дорогой мой, отец протоиерей, не было у нас с Вами заумных разговоров перед сном, зато уж урок молитвы Вы мне преподали!

Зиночка

Фаина Егоровна шла по Каменноостровскому проспекту. Здесь в петербургских домах ещё сохранились коммунальные квартиры, явление, принимаемое ею за сущее бедствие. И ведь именно в одной из них её, уважаемую даму элегантного возраста, сегодня ожидают.

Отыскав нужный дом, Фаина Егоровна открыла тяжёлую дверь подъезда. Зина говорила, что живёт на четвёртом этаже, по её словам – «словно у Боженьки в нагрудном кармашке».

Недоверчиво взглянув на лифт какой-то доисторической конструкции, добираться до «кармашка» Фаина решила пешком. Специфические подъездные запахи и утомительный подъём по лестнице окончательно укрепили её во мнении, что сегодняшний поход в гости – не лучшая идея проведения воскресного дня.

«Но ведь я обещала. Сделаю человеку приятное. Ради Христа. Ведь должны мы – православные – любить ближних, какими бы те ни были. Вот и сегодня в храме в своей проповеди отец Василий говорил».

Наконец, тяжело дыша, она остановилась перед дверью, на косяке которой красовалась вертикаль звонков, сопровождаемых табличками с фамилиями жильцов. Фаина Егоровна как человек интеллигентный не могла позволить себе беспокоить людей напрасно, поэтому первым делом она принялась внимательно изучать надписи на табличках. Фамилии «Иванова» там не оказалось. По мобильному телефону позвонить Зине было невозможно, так как та этим «искушением лукавого» принципиально не пользовалась.

С досадой осознав, что беспокоить «братьев и сестер» всё же придётся, Фаина Егоровна наугад нажала на кнопку прямо в середине ряда звонков. «Для надёжности», – поддержала она мысленно свой выбор.

Дверь открыл мужичок в футболке с надписью «Зенит- чемпион» и в замызганных тренировочных штанах, пузырившихся на коленях. Он с любопытством уставился на внезапную гостью.
– Добрый день. Простите великодушно. Я к Зинаиде… – отчество Зины совершенно вылетело из головы Фаины Егоровны. Она почувствовала, что начинает краснеть.
– А! К Зиночке! «Проходьте», я её «щас» позову! – прервал её душевные мучения почитатель «Зенита» и поспешил вглубь квартиры по длинному коридору. – Зиночка, соседушка, к тебе пришли!

Фаина Егоровна переступила через порог и с любопытством огляделась. «Словно в советское время вернулась. Когда-то ведь и мы с мужем так жили, а если о детстве вспомнить, то вообще…» Её мысли были прерваны появлением Зины, спешащей вслед за соседом ей навстречу.
– Вот, к тебе! – любопытный мужичок всё не уходил.
– Господи! Радость-то какая! Фаиночка Егоровна!

Зина приветственно раскрыла объятия, словно собираясь заключить в них драгоценную гостью. На ней был ситцевый халат с весёлым цветочным рисунком и старый фартук. Тонкие русые волосы забраны в пучок на затылке. Голубые глаза на широкоскулом веснушчатом лице приветливо сияли. Несмотря на то, что Зина была высокой и полной, её движения отличала какая-то естественная плавность. Рядом с ней гостья окончательно обрела прежнюю самоуверенность и со сдержанной улыбкой кивнула:
– Спасибо вот этому господину. Он помог тебя отыскать, а то глаза при виде звонков разбежались.
– Ой, Вы как всегда правы! Простите, не догадалась предупредить, когда в гости звала, что я тут комнату-то просто снимаю, потому по фамилии звонок не найти. Ну, пойдёмте же, пойдёмте ко мне! А Вам, Сергей Петрович, благодарность моя сердечная, помогай Вам Господь!

Фаина Егоровна шла вслед за Зиной мимо вереницы дверей, около которых в коридоре ютились комодики, шкафчики, велосипед, тазы и тумбочки. «Да, словно по прошлому своему путешествую. Просто воскресный променад из века двадцать первого в двадцатый. Но почему люди сегодня-то так живут?»

Комната Зины, на первый взгляд, уютом не отличалась: малогабаритная, вся заставленная коробками с таинственным содержимым и стопками книг. У единственного узкого окна находился стол, покрытый клеенкой, и ютились два табурета. Обстановку дополняли продавленный диван, видавшие виды шифоньер и сервант…

Обведя Зиночкино жилище разочарованным взглядом, гостья также заметила в правом углу напротив входа нехитрый иконостас: под иконами три угловые полочки, покрытые белыми, накрахмаленными, вышитыми шёлковой гладью салфетками. Пред образами Казанской Божией Матери, Николая Угодника, Ксении Петербуржской и Царственных мучеников приветливо поблёскивал огонёк лампадки. Этот Красный угол словно противопоставлялся остальной обстановке жилища: духовное – мирскому.
– Фаиночка Егоровна, вы мне пальто дайте, я его на плечики повешу! А вот Вам и тапочки на ножки, а если хотите, то и прямо в сапогах ходите. Всё, как Вам удобней.

Обувать чужие тапки Фаине было неприятно. Хотя раньше при визитах к знакомым такое чувство её не посещало. Но здесь… Она осталась в сапогах…
– Садитесь же на диван, моя дорогая! Я мигом обернусь, только похлопочу на кухне, а Вы пока оглядитесь. Вот книжки

– беру читать в церковной библиотеке. Посмотрите пока.

Фаина Егоровна осталась в комнате одна. Только сейчас она почувствовала, как устала. Ещё бы! В её-то годы не шутка отстоять церковную службу, потом пережить поездку в метро, прогулку по шумному проспекту, подъем по высоким лестницам, встречу со своеобразным соседом Зины, обрывки воспоминаний собственной жизни… А ещё это грустное впечатление от жилища своей знакомой, с которой их и объединяет-то лишь «духовное сестричество». Зачем она, административная начальница, согласилась прийти сюда? Что делает здесь?

С Зиной они познакомились случайно. Хотя у Бога, конечно же, случайностей нет.

Немало лет прошло с тех пор, как душа Фаины, женщины успешной, известной в светских кругах, затомилась и повлекла её, бывшую атеистку, правда, крещёную в детстве, в храм Божий. В то постперестроечное время многие потянулись в церковь. Велик был духовный голод в Советском Союзе. А тут в одночасье всё стало вдруг разрешено и даже популярно.

Фаина книжки умные читать стала, молиться начала, всех своих родных и знакомых «одухотворяла». А уж после того, как на курсы катехизаторские походила, и вовсе изменила привычный быт и интересы. Службы старалась не пропускать, а каждое воскресенье ждала с нетерпением, чтобы во время встреч в воскресной школе для взрослых за традиционным чаепитием мудрого батюшку послушать, да и блеснуть своими скромными успехами на пути духовного совершенствования… Именно в воскресной школе и познакомилась она с

Зиночкой, обретя в лице той внимательную слушательницу собственных витийств. Душу грела возможность поучить эту простолюдинку. Узнав о жизненный трудностях Зиночки, Фаина Егоровна помогла ей устроиться гардеробщицей к себе в администрацию. Зина была счастлива, так как на такой должности она могла украдкой и почитать, и помолиться. Проблемы начались, когда в дни церковных праздников Зинаида на работу стала опаздывать. Да и не нравился административным львицам, изрядно подкорректированным косметикой, Зинин взгляд, с которым та принимала их шубки и шляпки. Был он каким-то жалостливо-сострадательным… Так что вскоре странноватой гардеробщице пришлось уволиться.

Но Фаина Егоровна «своих» не бросает!

Зина по образованию была медсестрой, вот и стала «опекунша» устраивать её в соответствии с имеющейся профессией то в детский сад, то в поликлинику. Там Зиночка тоже не задерживалась. Она приходила в ужас, когда в саду воспитательницы кокетничали с молодыми папашками. Пыталась урезонивать педагогов и за короткие юбки, и за курение в подсобке. Да и в поликлинике кого-то из врачей тоже как-то наставлять на путь истинный вздумала…

Правда, со всеми была она добра, на каждую слезу отзывчива, всех выслушивала, утешала. Но только когда человеку его грехи постоянно красным подчеркивают, мало, кто долго вытерпит…

Смекнула тут Фаина Егоровна, что неспроста у Зины и до их знакомства сложности с работой были. Но, пользуясь своими связями, она продолжала мужественно «тянуть её по жизни». Правда, потенциального работодателя никогда заранее не предупреждала, что её протеже имеет «своеобразный» характер.

Сейчас Зина работает в больнице санитаркой. А так как именно санитарки всегда в дефиците, то и спорить с ней особо не спорят, и смены ночные ей подходят. На удивление, любят Зиночку больные, врачи с медсёстрами на неё не обижаются, а порой с интересом слушают про Пантелеймона Целителя, Святителя Луку Войноясенецкого, про бессребреников Косьму с Дамианом. К слову, в больнице и своя домовая церковь недавно появилась. Зиночка советовала больным почаще обращаться за духовной помощью, чтоб приглашали батюшку. Ей уже не раз предлагали в медсёстры соответственно образованию перейти, а она ни в какую не соглашалась. Раз жизнь заладилась, значит, верный путь у неё.
– А вот и чаёк! Сейчас потрапезничаем!

Зина внесла в комнату чайник с кипятком и тарелку с нарезанными булкой и сыром. Она проворно расставила на столе чашки-блюдца, положила чайные пакетики, вынула из серванта сахарницу и вазочку с дешевыми конфетами.
– У меня ещё есть замечательное клубничное варенье! Один больной при выздоровлении подарил. Такой солнечный дедушка! Присаживайтесь к столу! Я вот Вам на табуретку и коврик подстелю, чтоб помягче.

Фаина Егоровна повиновалась. Перед тем, как Зина разлила кипяток, она придирчиво успела оглядеть чашки. Посуда оказалась идеально чистой. Неловкое чувство брезгливости капитулировало перед ощущением голода. Ведь с утра во рту «и маковой росинки» не было.

– Я надеялась, что Вы придёте! Сегодня была в храме Спаса на Крови. Там службы рано начинаются, так как с десяти утра только по билетам и войдёшь. Музей… Вы уж сами прочтите молитву перед едой, пожалуйста. Ой, посмотрите, за окном-то солнышко выглянуло!

Гостья, экипированная элегантной причёской и дорогим английским костюмом, встала рядом с хозяйкой перед иконами. Произнесла: «Отче наш…». Осеклась… Ей вдруг стало совестно за то, что находилась в уличной обуви в этом хоть и бедном, но таком гостеприимном доме Зиночки.
– Как там этот мужичок-спортсмен-то её назвал?

Соседушка?

Странно, но только сейчас Фаина Егоровна поняла, что её крупной, статной подопечной подходят именно такие добрые слова-словечки: душечка, роднулечка, соседушка, голубушка.

Вот и отец Василий, когда знакомил их в воскресной школе, сказал: «Это – Зиночка, наш добрый Ангел».

Про «доброго Ангела» Фаина только теперь и вспомнила. И подумалось ей, что это не она Зине, а та была ей зачем-то послана. Ведь с бескорыстными заботами о чужом человеке в ней самой что-то стало меняться. Не смущали Фаину насмешливые отзывы приятельниц о странной, пристраиваемой по её просьбам сотруднице. Напротив, возникали прямо-таки творческие мысли о непременном благоустройстве Зиночкиной судьбы.

Они сели за стол. В чашках уже поджидал остывающий чай.
– Вот, возьмите! Ягодки-то с любовью тем дедулечкой лично выращены. Угощайтесь! – Зина протянула гостье кусок булки с щедрым слоем ароматного варенья.

Отказаться было неудобно, да и на душе её совсем прояснилось то ли от солнышка, выглянувшего сквозь облака, то ли от ласковой улыбки хозяйки…

Фаина Егоровна принялась за угощение и внезапно поняла, что ничего вкуснее она в жизни своей ещё не пробовала. А убогая комнатушка вдруг превратилась в уютную светёлку. Глаза гостьи потеплели:
– Зиночка, прости, дорогая! Мне ногам жарко… Дай твои тапочки, пожалуйста.

Единое на потребу

Опыт духовной жизни у каждого свой. Собственные уроки, встречи, неслучайные случайности… Порой чья-то фраза неосознанно принимается сердцем и сохраняется им до поры её осознания. Иногда это происходит молниеносно и может стать настоящим спасением.

Дорога бежит среди заснеженных полей Псковской области. Белизна сугробов радует душу, вырвавшуюся из городской суеты и мороки. На сердце трепетно и ласково от предстоящей встречи. Давно уже не была она у своего духовного отца. Всё не выбраться из Петербурга, да и далековато. А ещё – работа, встречи, научная деятельность, банальный быт и масса других невнятных оправданий…

Вспомнились лучащиеся добротой глаза батюшки, его тихий голос, улыбка. От этих мыслей свои собственные, ещё недавно наседавшие на плечи проблемы начали таять. Чем ближе заветный посёлок, тем более нелепым кажется душевный груз из личных обид, тревог, гнева и прочего хлама, с которым было жить уже невмоготу и который сердце уже давно требовало донести и сложить к ногам дорогого старичка-священника. Он-то разберётся, утешит, подскажет… Как обычно…

Вспомнилась удивительная картина, которую пришлось наблюдать минувшим летом. Она тогда тоже выбралась с батюшкой повидаться. После службы и трапезы захотелось одной погулять по тёплым тропинкам, подышать ароматом разнотравья, просто постоять под этим приветливым синим- пресиним небом и никуда не торопиться…

Тропинка привела к холму, откуда открывался вид на старенький храм, где она только что причащалась. И тут перед её глазами стали происходить те самые маленькие чудеса наяву, заметив которые, внимательное сердце наполняется радостью.

На холме паслась рыжая крепенькая лошадка, а рядом бегала небольшая лохматая собачка, по-видимому, её приятельница. Вдруг животные прямо на глазах у изумлённой горожанки пробежали кружок вокруг колышка, к которому была привязана лошадь, встали против храма и начали… кланяться. Это было именно так! Лошадка кивала головой, а собачка припадала мордочкой к передним лапам. И повторилось это несколько раз. И как такое объяснить? Она потом рассказала про увиденное батюшке, а он лишь хитро усмехнулся и погладил её старческой рукой по голове…
– Всего-то и надо, доченька, на потребу, что «Господи, помилуй!» …

Воспоминания нарушил громкий хлопок. Машинку тряхнуло и вынесло на встречную полосу. В голове молнией сверкнула догадка – лопнуло колесо! И вместе с пониманием опасности ситуации, что сейчас в её неуправляемую машину может врезаться встречный автомобиль, в душе отчётливо прозвучало: «Господи, помилуй!»

Брызги снега… Удар…

Она пришла в себя от непонятного стука. Открыла глаза – вокруг всё белое. Сообразила, что это снег залепил стёкла, а стучат в дверь. Взглянула в водительское зеркало, лицо было без повреждений. Ничего не болело, да и салон похоже не пострадал. А лобовое стекло с внешней стороны уже очищала от снега чья-то огромная рукавица. В образовавшемся просвете появилось встревоженное лицо усатого мужчины. От неожиданности она улыбнулась. Он ответил тем же…

Дверь открылась легко, ничего не заклинило. Незнакомец помог ей выбраться из салона. Оказалось, что её машинка стоит на обочине встречной полосы, уткнувшись капотом в огромный сугроб. Странность была в том, что по всей трассе таких сугробов ни до него, ни после не виднелось. Как будто в этом месте специально сгребли такую снежную гору!

Усач оказался встречным водителем, на глазах которого всё и произошло. Он рассказал, что ему почему-то загодя захотелось сбавить скорость. И тут у её автомобиля, который он заметил издалека, лопнуло колесо. Машину завертело, вынесло на «встречку», но она как-то сразу сдала к обочине и воткнулась в этот самый странный одинокий сугроб. Видимо, повороты-развороты помогли снизить скорость, чтобы смягчить удар. Проехать мимо он, конечно же, не мог и поспешил на помощь.

Колесо было быстро поменяно на запаску. Она с неожиданным спасителем сидела в салоне его машины и, угощаясь чаем из термоса, рассказывала о своих недавних летних воспоминаниях.

Слушая и улыбаясь собственным мыслям, он вслед за ней тихо повторил:
– Да, всего-то и надо на потребу…

Материнская фамилия

Случай этот произошел на заре перестройки, когда СССР ещё существовал, но многое в стране уже изменилось. Ослабли тогда и гонения на церковь. Ждали все празднования 1000-летия Крещения Руси…

Славка пришел домой из школы с озадаченным видом, так как учитель истории неожиданно предложил их классу нарисовать семейное древо.
– Тоже мне, педагог-новатор, – сердито бурчал себе под нос парнишка, понимая, что от выполнения задания ему не отвертеться, а в планы на вечер это «тупое» занятие совершенно не входило.

– Что случилось, внучок? Чего такой суровый? – обратился к Славке дед, бывший у них в гостях.
– Да историк нам как малолеткам каким-то задал, так сказать, «творческую задачку».
– И в чем её суть, что ты так сердишься?
– Да дерево какое-то своё родовое расписать. Ну, как Джека нашего родословную, получается. Я что ему, собака?
– Погоди, Слава, причём тут собаки? Историю своего рода каждому человеку знать необходимо. Раньше вон до седьмого колена люди своих предков назвать могли. А мы? Тебе тут интересное задание предложили, а ты хорохоришься.
– А как мне про предков писать, когда я их почти не знаю? Ну, маму, папу, тебя, мамину маму – бабушку Марфу написать могу. И всё. Остальных-то уже нет. Братьев-сестёр у меня тоже не имеется. Один я у вас эгоист и нахлебник!
– Ну, брось ты, причитать-то. Тоже мне – нахлебник выискался. Лучше давай-ка вместе подумаем, да нарисуем это наше с тобой, как ты выразился, «родовое дерево». А называется оно правильно – генеалогическое древо. Произошло от слова «генеалогия», что с греческого языка переводится как «родословная».
– Во-во, как у Джека!
– Вячеслав!
– Ну ладно, дед, не сердись. Вызвался помочь – помогай…
– Помогу, а ты принеси-ка бумагу большую, на чем писать будем. Да вон хоть от рулона старых обоев кусок оторви.

Славка оживился. Когда приготовления были закончены, они с дедом разместились за столом, раскатав перед собой обойный лист и вооружившись ручками и карандашами.
– Ну, смотри, будем схему рисовать. Вот в центре ты – Вячеслав Александрович Иванов. Обведём кружком. От кружка две стрелочки – мама и папа – Юлия Сергеевна и Александр Анатольевич. Мамину фамилию до замужества знаешь?

– Тихонова.

– Припишем. А папа, как ты понимаешь – Иванов.

Потихоньку их дело начало продвигаться. На бумаге увеличивалось количество стрелочек, связывающих кружки с вписанными в них именами и фамилиями родных Славки. Вот
– мамины сестры, папин брат – второй сын Славкиного деда… Мамины и папины родители…
– Подожди, дед. Тут что-то не то. Ошибка какая-то, – вдруг насторожился Слава. – Мы вот обозначили твоих родителей, то есть моих прабабушку и прадедушку, и твоих братьев и сестер. Вас же – семь человек детей в семье!
– Да, нас семеро у мамы было. Четыре сына и три дочери. А что тебя смущает? Раньше многие семьи многодетными были.
– Нет, я не про «многодетность». Смотри, тут что-то не верно. Ты же сказал, что у твоего отца фамилия – Анисимов, а у мамы – Иванова.
– Да. Всё так.
– Тогда почему твои братья – Виталий, Михаил и Дмитрий

– Анисимовы, а ты – Иванов? Ведь фамилия-то всем по отцу передается. Потом, вот мой папа – Иванов. Теперь и я – Иванов. А ведь тогда же и мы Анисимовыми должны быть. Вот твоего отца звали Николай. Ты – Анатолий Николаевич, мой отец – Александр Анатольевич, я – Вячеслав Александрович. Так?
– Так, – тихо ответил дед, внимательно смотря на Славика.
– Так почему мы – Ивановы?
– Ну вот, Славик, видимо, пора тебе тоже узнать эту историю. Может быть, и неспроста учитель вам такое задание домой назначил…
– Какую историю, деда?

Анатолий Николаевич помешкал, вздохнул и начал рассказ:

Это в войну было. Жили мы тогда в Белоруссии. Мне, когда фрицы на нас напали, четырнадцать лет только исполнилось, на год больше, чем тебе сейчас. Братья были старше, на фронт ушли. А я остался с матерью и сёстрами. Немец наступал быстро. И вскоре мы оказались на оккупированной территории.

Нас, мальчишек-подростков, немцы собрали и отдельно в селе поместили, типа в лагерь такой, а фамилии и имена наши в какие-то списки внесли. Не скажу, чтоб поначалу нас как-то уж очень сильно охраняли. За нами полицаи присматривали, которыми свои же односельчане заделались. Мы их, предателей, конечно, ненавидели жутко. Хотя поначалу и они особо не зверствовали. А вот голодно нам было, так не то слово. Потому некоторые парнишки из «лагеря» сбегали. Я с одним приятелем тоже дёрнул. Но фронт-то не понять где. Куда податься? Долго пробирались лесом и добрели до какого- то хутора, где нанялись помогать тамошнему хозяину. Он нас за это кормил и прятал. Так почти полтора года и прошло.

Стали наши фрицев теснить на фронтах, а те принялись ещё больше зверствовать в ответ. Да еще из-за партизан облавы начались. Нас тоже вычислили, пригнали обратно. И вот сплю я в сарае, где подобных мне «найденышей» закрыли, и сон вижу. Приходит ко мне Богородица, как на иконе моей мамы. Хоть в нашей стране в те годы с религией боролись, матушка всё равно иконы со стен не снимала, много молилась за нас. И Бог хранил её. Так вот, вижу я Божью Матерь. Она наклонилась ко мне и говорит:
– Завтра фашисты фамилии ваши спрашивать начнут. Ты, Толик, мамину назови.

Сказала это и исчезла. А мне на душе так вдруг спокойно стало, что и словами не передать.

Поутру нас всех выгнали на двор, построили и стали выпытывать имена. Ребятки себя называют, а офицер немецкий сразу на полицая смотрит. У того в руках списки какие-то были. Если полицай кивнет – хлопчика сразу из нашего строя в другую сторону, если нет, то на месте оставляют и следующего опрашивают. Что мы тогда понимали? Думали, на какие-то работы отправят…

Дошла очередь до меня. Я и сказался Толей Ивановым. Полицай глазом по списку шурует, а нет такого там парня, хоть и фамилия-то, сам понимаешь, самая популярная. Отвязались они от меня.

Позже тех ребят, кто оказался отделённым за бегство из лагеря, расстреляли. Нас, оставшихся, хотели в Германию угнать, да не успели. А я, как наша армия подоспела, сразу на фронт запросился. Так Ивановым и воевал с шестнадцати лет. А после войны не стал документы менять. Да, по правде говоря, время тогда тоже тревожное было. Так и остался я Ивановым, чтобы вопросов задавалось поменьше, ведь на оккупированной территории полвойны пробыл. И знаешь, всю-то жизнь я чувствовал, словно Сама Богородица меня платком своим укрывала и сохраняла. Я и в институт поступил, и семью хорошую создал…
– Так вот почему ты в церковь ходишь!
– Теперь хожу. А после войны побаивался. Но знаешь, Славик, в Бога я с той поры всегда верил крепко, всегда у него помощи просил. Прабабушка твоя, а моя матушка, перед смертью, когда я её навещать приезжал, мне свою Богородичную икону подарила. Благословила так. Я всю жизнь её храню.
– Ту, которая у тебя дома стоит?
– Её самую… Ну, давай, внучок, наше родовое древо дорисовывать. Ещё многих родных надо вспомнить. Что ты так на меня смотришь?
– Прости, дедушка. Я и не думал, что такие у нас тайны интересные в семье есть. Теперь мне даже нашего историка поблагодарить за это задание хочется.
– Ну, наконец-то ты что-то понимать начинаешь. Для каждого, Славик, история его семьи должна быть очень ценной. Надо гордиться своим родом, своими родными. Это ж как у дерева корни. Подруби память, и упадет оно…
– Не упадёт. У меня корней-то вон сколько! – радостно воскликнул Славка, указывая на рождающуюся фамильную
схему. – Спасибо, что помогаешь. А в церковь с собой потом как-нибудь возьмешь?
– Возьму, родной.

Декоративное украшение

Вера любила севастопольский железнодорожный вокзал. Уезжать отсюда в Петербург из Крыма было очень удобно. Состав обычно подавался за час до отбытия. Посадку объявляли заранее. Можно неспешно расположиться в вагоне, настроиться на предстоящее путешествие. А вот в Симферополе стоянка – считанные минуты! И отъезжающим приходится вспоминать все навыки физподготовки, чтобы со своими чемоданами, сумками, котомками успеть запрыгнуть в поезд.

В 2006 году Вере с дочкой вновь посчастливилось отдохнуть в Крыму. Наступил день отъезда – опять встреча с любимым севастопольским вокзалом… Они вошли в вагон. Сидя в купе, Вера раздёрнула оконные занавески с мыслью:

«Интересно, кто будет нашими соседями?»

Поезд тронулся. За окном сгущались южные сумерки.
– Ну, Юлечка, сегодня я сплю наверху, – сказала она дочери, тоже предпочитавшей другим местам в купе этот «любимый отсек интроверта», который было заранее договорено занимать по переменке. – И ты давай-ка укладывайся. Спокойной ночи!

Вера поцеловала дочку и взобралась на свою полку. Сами собой нахлынули воспоминания о двух замечательных неделях, проведённых на Южном берегу Крыма. Этот отпуск оказался щедрым на подарки. Массу прекрасных мест удалось посетить. Получился не просто отдых на море, а настоящая паломническая поездка. Инкерманский, Успенский и Топловский монастыри, крымские храмы…

В дороге Вера намеревалась почитать купленную в Крыму книгу об архимандрите Петре (Пасадневе), начавшем восстанавливать церковь на Форосе после распада СССР. Этот храм ещё именуется «жемчужиной и визитной карточкой Южного берега Крыма». Построили его в 1892 году на пожертвования московского купца Кузнецова в честь чудесного спасения Александра III и его семьи в железнодорожной катастрофе в Борках.

Посещение Форосского храма стало для них с дочерью событием из разряда чудесных. В начале отпуска поездка к нему всё как-то откладывалась, но вдруг незадолго до отъезда в Петербург именно двадцатого августа почему-то потянуло её осуществить. От посёлка Симеиз, где они отдыхали, до Фороса добрались на маршрутке, а в гору от трассы уже поднимались пешком. На удивление неблизкий подъём по асфальтированному серпантину под пекущим солнцем был довольно быстро и легко преодолён.

Воскресенская церковь словно лермонтовская «тучка золотая» возлежала на ладони Красной скалы. Вид, открывшийся с высоты, был прекрасен. Море сливалось с небом в южной симфонии счастья. Перекрестившись и положив поклоны, они вошли в храм.

Внутри тихо звучало песнопение. Вера невольно принялась искать глазами клирос, но поняла, что это просто включена аудиозапись. В храме находились две женщины- служительницы. Они обрадовались паломницам и стали расспрашивать, откуда те явились. Узнав, что Вера с дочерью приехали из Санкт-Петербурга на отдых и безо всяких экскурсий самостоятельно добрались до храма, сразу же предложили им утолить жажду после похода по жаре, попить святой воды.

Потом последовал рассказ о храме, о его восстановителе архимандрите Петре (Пасадневе), зверски убитом в ночь на двадцатое августа. К сожалению, причины трагедии остались под покровом тайны. Якобы и убийц нашли, а преступление всё равно не было до конца раскрыто.
– В лавке есть книга о нашем батюшке. Можете её купить. Именно эту книгу Вера и собиралась прочесть в дороге.

Дочка уже мирно спала, а воспоминания о Форосе не отпускали, и Вера не стала им сопротивляться…

В церкви было светло и радостно. Она постояла подле икон, помолилась. Потом, взяв поминальные листочки «за здравие» и «за упокой», присела на скамейку, чтобы вписать имена родных. Появились экскурсанты. Паломниками их было назвать сложно, так как почти все мужчины были в шортах, а женщины выглядели так, будто бы сошли со светского променада по Ялтинской набережной.

К углублённой в своё занятие Вере подошла молодая пара. По-видимому, её приняли за толковую прихожанку, благодаря православному, как принято сегодня говорить, «дресс-коду». Последовал громкий вопрос:
– Скажите, а на камеру здесь снимать можно?

Вера ревностно относилась к церковным правилам и жалела, когда люди, приходящие в храм, были безразличны к тому, как подобает выглядеть в доме Господнем. Оно конечно
– «не судите да не судимы будете»… Но ведь при экскурсиях в мечети или буддийские храмы посетителей тоже непременно обязывают быть соответствующе облаченными. И никто из них как-то не протестует… Подняв глаза от своих записок, она тихо ответила:
– Насчёт съемки не знаю, а то, что в православный храм без платка, с голыми плечами и в шортах ходить не очень принято, так это – точно…

Молодые люди отступили и присоединились к остальным шумным туристам, атакующим церковную лавку. Народ покупал открытки, сувениры с видами Форосского чуда. Записок никто не писал, да и свечей не брал. Вдруг раздалась бодрая команда экскурсовода: «Автобус отходит через пять минут. Товарищи, побыстрее, пожалуйста! У нас с вами по программе ещё вина Массандры». Экскурсанты дружно испарились.
– Мамочка, а здесь хорошо, – вздохнула Юля, присев рядом с Верой. – Это, наверное, отец Пётр нам радуется. Мы же, получается, в день его перехода в вечность сюда пришли… Совпало-то как…
– Да, детка, всё в жизни не случайно…

В храм вошёл священник и, увидев петербурженок, радостно воскликнул: «Откуда вы такие замечательные? Давайте-ка я вас покроплю»! Оказалось, что он во дворе только что освещал чью-то машину, и вода в чаше оставалась. Хрустальные брызги обильно полетели с кропила. Благодать! В лавке им подарили открытку с видом Форосского храма.

Расставались со служительницами и настоятелем отцом Евгением сердечно. Надо было поспешать в Симеиз, чтобы вернуться до темноты. В церкви им подсказали, как скорее выйти к трассе иным путём, не по асфальтовому серпантину, а спуститься по склону скалы через лес. Они и послушались совета. Оказавшись на тропинке среди зарослей, Вера почувствовала тревогу и мысленно прошептала: «Батюшка, Пётр, проводи нас!» И словно крылья за спиной выросли… Страх отступил, и они довольно быстро оказались у трассы прямёхонько перед автобусной остановкой. Только перешли дорогу, как перед ними остановился огромный грузовик с разрисованной весёленькими ромашками бетономешалкой. Дверь кабины распахнулась, и улыбчивый молодой шофёр поинтересовался: «Девчата, вас подбросить?»

Машина мчала их по южной дороге. В кабине играла музыка, в открытое окно врывался тёплый ветер, на душе было светло…

Вера задремала. Её разбудил резкий толчок, сотрясший вагон. Послышался недовольный людской гомон – Симферополь!

Дверь в купе открылась. Ну, вот и попутчики! Знакомство Вера решила перенести на утро и, отвернувшись к стене, уснула.

Пробудилась она от крика, огласившего купе:
– Нет, я не хочу это есть! Ты мне надоела, мама! Отстань!

Вера взглянула вниз. На противоположной нижней полке сидели женщина и мальчик. Женщина, видимо, пыталась накормить сына, но, судя по надутому выражению его лица, он вовсе не разделял эту идею.
– Доброе утро! – улыбнулась Вера соседям.
– Кому как, – нервно ответила ей мать мальчугана.

«Что ж, такие вот попутчики… Своеобразные… А как там моя Юлечка?»

Вера осторожно спустилась с верхней полки и присела рядом с дочкой, которая взглянула на неё понимающе.
– Мамочка, я уже кофе приготовила. Будешь?

Во время завтрака Вера ещё раз попыталась вступить в диалог с попутчицей, но та отвечала резко и неохотно, а её сын, капризничая и толкая мать, совершенно не смущался присутствия незнакомых людей.

Мальчишке на вид было лет десять. Он оказался весьма упитанным хлопцем со светлыми волосами, кудрявившимися вокруг красного, лоснящегося лица. «Взрослый уже, а ведёт себя, как в детском саду», – подумалось Вере. Его мать тоже была «краснолицей». Видимо, кожа их обоих не терпела солнца. Черные крашеные волосы соседки с отросшими светлыми корнями были стянуты в жидкий хвостик. Брови тонко выщипаны в форме «удивлённая крыша домика», на губах – красная помада.

Внешне эта двоица приятных эмоций не вызвала, но Вера, заметив на шее попутчицы золотую цепочку с крестиком, укорила себя, что впечатление бывает обманчивым. Просто люди устали от жары, наверное, намучились предыдущей ночью на Симферопольском вокзале, вот мальчик и капризничает. А тот факт, что пообщаться в пути им скорее всего не придётся, даже обрадовал – ведь её ожидала замечательная книжка! Дочка достала пяльцы, намереваясь заняться вышивкой, поэтому Вера с лёгким сердцем снова взобралась на свою полку и предалась чтению.

Перед ней раскрывалась история жизни священника, молитвенное обращение к которому у Воскресенского храма, произнесенное скорее не разумом, а сердцем, уже явило реальную помощь им с дочкой при возвращении в Симеиз.

Вера читала и думала, как причудливо порой связываются судьбы ныне живущих людей с теми, кто уже покинул этот мир.

Перед ней раскрывался образ Архимандрита Петра, в миру
– Виталия Пасаднева, которого ещё в детстве явно коснулся Перст Божий. Севастопольский парнишка, родившийся 5 марта в 1966 году, выросший в советское время и по собственной воле крестившийся в девятом классе, имел такую ясную веру в Бога, что, будучи успешным выпускником школы, избрал вместо сулёных ему светских университетов тернистый священнический путь.

Сразу после армии Виталий принял постриг с именем Пётр в честь Святителя Петра Московского, был рукоположен в иеродиаконы и назначен служить в Свято-Благовещенский собор города Мурома. Одновременно он поступил в Московскую Духовную семинарию. В Муроме отец Пётр участвовал в возвращении церкви из запасников местного краеведческого музея мощей святых благоверных князя Петра и княгини Февронии.

Веру это заинтересовало, так как именно с Муромом её саму связывала личная история. Однажды они с подругой побывали там во время паломнической поездки. Ей вспоминался медовый запах свечей, которые они поставили у раки святой княжеской четы. Тогда и произошёл растрогавший их обеих случай.

На той службе в соборе Свято-Троицкого женского монастыря им встретилась женщина с болящей девочкой на руках. Видно было, что ребёнок – инвалид. Такое горе для семьи… Но поразило лицо матери – светлое, приветливое, доброжелательное. Девочка также вела себя спокойно. К ним подошёл только что причастившийся отец и заботливо принял из рук матери малышку в свои объятия. Родители не выглядели несчастными. Напротив, они светились радостью. Вдруг девочка протянула ручки к священнику, который, судя по всему, был хорошо с этим семейством знаком и подошёл, благословляя их, побеседовать.

И вот теперь в этой книге вновь идёт речь о Муроме. Оказалось, что отец Пётр участвовал в возвращении храму Божьему мощей именно этих муромских святых, которые укрепляют и утешают нынче многих своим молитвенным заступничеством.

Вера чувствовала, что словно бы сама уже давно следовала за отцом Петром. И эта маленькая болящая телом, но светлая душой девочка, и её родители… Все они были тесно связаны невидимыми, но ощущаемыми сердцем небесными нитями.

Служа во Владимирской епархии, отец Пётр не забывал о храме, памятном ему с детства, поруганном и одиноко стоящем на Красной скале над Форосом. Осенью в 1989 году он подал прошение о переводе его в другую епархию.

Поезд увозил Веру от Крыма, а чтение, напротив, возвращало к Воскресенской церкви. Она читала о человеке, который, в юности отказавшись от соблазнов мира, стал монахом и после возвращения из Мурома посвятил отпущенные ему Богом годы восстановлению «Крымской жемчужины».

Опытно познав, как нелёгок подъём к Форосскому храму, Вера пыталась представить, сколь непросто отцу Петру было его восстанавливать. Разрушения были сильнейшие. Вначале там находился склад, потом чебуречная для «VIP-персон» из числа советских правителей и представителей компартий дружественных стран. Однажды Никита Хрущев привез туда даже президента Франции, но тот отказался столоваться в церкви, назвав это кощунством. С конца 60-х годов храм пустовал. Зачастую в нём останавливались туристы и жгли костры, тем самым уничтожив фрески, написанные Маковским и другими именитыми художниками.

Из книги Вера узнала, что любимый туристами Южный берег Крыма щедр на ласковую погоду лишь в летнюю пору, а в остальное время климат на Форосе капризный: ветер, тучи, перепады давления.

Зимой на гору к храму забраться трудно, и отцу Петру часто приходилось служить почти одному, но служб он никогда не отменял. Благодаря своему искреннему человеколюбию молодой священник смог коснуться словами проповеди многих сердец. Его паства росла. На храм стали жертвовать даже незнакомцы. Прихожане отмечали доброту и какую-то детскую чистоту души батюшки. Правда, с начальством отношения не всегда складывались. Несколько раз ему настоятельно советовали сменить приход.

Восстановление Воскресенской церкви, длившееся порядка семи лет, оканчивалось. Оставалось установить резной дубовый иконостас, воссозданный по старинным чертежам. «Вот установлю иконостас, а меня уберут. Сюда придут другие, я чувствую это», – иногда говорил близким отец Пётр.

Летом 1997 года в Преображение Господне литургия совершалась в притворе храма, куда был перенесён из-за незавершённых строительных работ престол. Эта служба оказалась последней для отца Петра. Он стоял у входа в храм, облитый солнечным светом. Таким «солнечным батюшкой» его и запомнили.

Последующей ночью архимандрит Пётр был злодейски убит. Вера вспомнила, как о той трагедии ей рассказали служительницы в храме, как сама дивилась, почему именно 20 августа, а не раньше или позже её сердце настояло побывать на Красной скале.

Духовные нити… Необъяснимые случайности… Перед глазами – образ священника, прожившего всего тридцать один год, но успевшего сделать столько добра, сколько не каждый- то и долгожитель совершит. Она закрыла книгу и лишь тогда обнаружила, что её подушка промокла от слёз. Сколько времени прошло, пока она читала?

Вернулась в реальность словно после долгого путешествия. И эта самая реальность её огорошила и оглушила. Снизу раздавались громкие выкрики:
– А я тебя вот так! Ага! А теперь – вот так!

К выкрикам добавлялись звуки, похожие на шлепки. Вера взглянула вниз понять, что происходит. Оказалось, их попутчики в буквальном смысле «резались в карты». При этом мальчишка подскакивал на полке, стуча картами по столу. Он шумел, толкал мать, а та смотрела на него с обожанием.

Вера спустилась на полку дочери, которая умела углубляться в себя, когда ей что-то не нравилось. В такой «внутренней эвакуации» Юля могла сохранять душевное равновесие и не выказывать раздражения. Но сейчас по её лицу было видно, что забавы соседей даже ей порядком надоели.
– И так они уже больше часа, – прошептала она матери на ухо. – Ты спала?
– Я читала. Такая книга… Помнишь в Форосской церкви купили? Может, чайку попьем?

Дочка схватила кружки, которые они всегда возили с собой в путешествия, и отправилась за кипятком, а вот Веру словно кто-то за язык дёрнул. Она и не собиралась никого воспитывать, просто столь резкий контраст с тем миром, в котором только что пребывало её сердце, и всей этой картиной… Не выдержав, обратилась к женщине:
– Простите, пожалуйста…
– Что такое? – попутчица с вызовом посмотрела в её сторону.

– Вы знаете, не моё, конечно, дело, но в карты ребёнку не надо бы играть. Это же – не доброе занятие. Тем более, Вам, как человеку крещеному, конечно же, известно, что обозначают все эти бубны, крести, пики…
– Вот что, милочка! Зря вы с соседями вздумали ссориться. Поостерегитесь! И с чего это вообще взяли, что я «человек крещеный»? – неожиданно злобно огрызнулась попутчица.

Вера опешила:
– Так у Вас же крест на груди!
– И что с того? – Обычное декоративное украшение! И наперёд советую с соседями поосторожнее быть…

Дочь вернулась с кипятком, а Вере казалось, что это её саму только что ошпарили. Толстый сын попутчицы нахально скалился ей в лицо, перебирая карточную колоду.
– А вот и чаёк! – улыбнулась было Юля, но взглянув на мать, осеклась. – Что-то случилось?
– Слушай, малыш, а не пойти ли нам в вагон-ресторан?

Поезд мчался дальше. В ресторанном вагоне на их столе в стаканах с традиционными железными подстаканниками давно остыл чай.

Вера смотрела в вечернее окно и всё не могла понять, каким образом крест – главный символ христианства, который одни мужественно несут подобно муромским родителям девочки-инвалида, а другие как отец Петр ставят превыше жизни, как этот знак безграничной Божией любви может быть для кого-то просто «декоративным украшением»?

Рождественская Золушка

Отгремела фейерверками новогодняя ночь. В первый январский день Варя по традиции ходила в храм на утреннюю службу. Возвращаясь, она с грустью отметила, во что превратился подъезд их пятиэтажки. Кучи мусора, конфетти, фантики, битые игрушки, окурки, банки-бутылки… Такой вот постпраздничный этюд.

Шла последняя неделя Филиппова поста. Кто-то лихо отгуливал законные госпраздники, кто-то готовился к Рождеству Христову. Дворники и уборщики не появлялись, да и слух прошёл, что люди южных национальностей, коими заняты нынче в Петербурге эти должности, почему-то покинули город.

На четвёртый день хождения по грязным лестничным пролётам Варя не выдержала. Вспомнилась ей одна детская сказка…

Поздно вечером, вооружившись веником и совком, она отправилась «исправлять ситуацию». Выметя подъезд и выбросив несколько мешков с мусором, Варвара вернулась в квартиру. Подумав, она наскоро написала фломастером объявление, и, спустившись на первый этаж, прикрепила его скотчем к информационной доске.

«Дорогие жильцы, с праздниками! Просьба соблюдать чистоту на лестничных площадках, так как уборка подъезда, похоже, на неопределённое время становится нашим личным делом. С уважением, ваша Золушка».

Семья Вари была в курсе её «подвижничества». Вечером следующего дня дочь, вернувшись с тренировки, радостно сообщила: «Поздравляю! С тобой уже вступили в переписку!» Непредвиденный поворот событий заинтриговал. Варвара поспешила взглянуть, как же на её анонимный призыв отреагировали соседи. На объявлении красовались три надписи, выведенные разными почерками:

«Спасибо, милая Золушка, не оставляй нас, пожалуйста!»

«Жаль, что Вы додумались прибрать только сейчас!

Впредь внимательнее относитесь к подъезду!»

Прочитав эти приписки, Варя оказалась в недоумении. Получается, что первый автор надеялся, что она добровольно возьмёт на себя роль уборщицы, а второй эту роль ей попросту припечатал.

Пробежав взглядом строки третьего сообщения, Варвара улыбнулась, да и было из-за чего:

«Милая Рождественская Золушка! Не обижайся за то, что мы тут понаписали. Спасибо за чистоту! Ты пожелала остаться неизвестной, но, знай, мы все благодарны тебе! Хорошо бы составить график уборки».

Спустя полчаса на доске информации вместо прежнего объявления появилось новое:

«Дорогие соседи! Поступил разумный совет до счастливого момента появления официального уборщика наводить чистоту в подъезде собственными силами по очереди. Предлагаемый график – ниже. В день дежурства вашей квартиры пройдитесь по этажам, поднимите бумажки и, если потребуется, подметите лестницы. Уборка – дело добровольное, но очень прошу всех присоединиться. Также будем помнить, что рядом живут пожилые, немощные люди, потому номеров их квартир в графике нет. Мы станем «нести вахту» пока нужно и за них. Будем любить наш замечательный дом! Ваша Рождественская Золушка».

Через две недели Варя столкнулась в подъезде с новой официальной уборщицей.
– Здравствуйте! Теперь Вы у нас чистоту наводите?
– Да, я. Только тут и прибирать особо нечего…

Обрывок календаря

Собираясь на дачу, Светлана Федоровна прихватила с собой пакет с прошлогодними церковными календарями, брошюрами о паломнических поездках, прочитанными православными газетами, чтобы всё это, как говорится, «благочестиво» сжечь. Она не была особо воцерковленной. Так… На службы в храм иногда ходила, свечи ставила, молебны и панихиды порой заказывала. Правда, на Пасху неизменно готовила куличи и красила яйца, а в Крещение они с мужем всегда старались основательно запастись освященной водой на весь год.

Иногда посещали её мысли, что неплохо бы им с её Петром Михайловичем и повенчаться. Хотя, возраст уже… Всё-таки давненько за полвека обоим перевалило. Да и как предложить ему, научному работнику, эту идею?

В их доме были иконы. Порой душа просила помолиться, и тогда Светлана Федоровна зажигала свечу или лампадку и своими словами тихо беседовала с Богом.

В своё время она где-то услышала, что свечные огарочки, использованный ладан, календари нужно не выбрасывать, а «предавать огню», чтобы не осквернить каким-то образом. Вот и существовал для подобных нужд у неё особый пакет.

Приехав вечером на дачу и памятуя при разжигании печи о своём намерении, она аккуратно подложила к берёзовым полешкам содержимое из привезённого «благочестивого» пакета…

На дворе стояла осень. Чтобы получше прогреть дом, хозяйка пару раз подкидывала дровишек… На другой день, выгребая из печи золу, удивилась, обнаружив уцелевший среди углей довольно большой клочок бумаги. Как он не сгорел, ведь печь протапливалась дважды? Рассмотрела его. По всей видимости – фрагмент календаря. На одной стороне – белоснежный пятиглавый храм, увенчанный необычными золотыми крестами. Перевернув бумажку, Светлана Фёдоровна прочла на обороте уцелевшую надпись: «Июнь». Выходило, что чудесный храм был расположен уже на «июльской» странице…

Как-то неспокойно стало на душе. Бумага как бумага, но почему не догорела?

Вернувшись в город, она рассказала о происшествии мужу, который на дачу с ней поехать не смог, вынужденно просидев выходные за подготовкой доклада для очередной научной конференции. Пётр Михайлович не был склонен к мистике, но в ответ на обеспокоенность любимой супруги предложил попробовать при помощи Интернета определить, что же это за храм.
– Архитектура необычная… Знаешь, Света, раз он, по- твоему, на июльской странице, давай-ка глянем, какие в этом месяце есть православные праздники. Может, ниточка к разгадке появится? Конечно, в церкви каждый день вспоминаются какие-нибудь святые, иконы, события, но ведь есть дни особого почитания. Будем надеяться, что фото этого храма для календаря было выбрано не случайно.

Они сели у компьютера и начали «исследование».
– Вот, смотри, – обратился к жене Пётр Михайлович. – 7 июля – Рождество Иоанна Крестителя. 12 – день апостолов Петра и Павла. 17 – память страстотерпца царя Николая II, его детей и супруги… Может, это их храм?
– Не думаю. Их канонизировали в 2000 году, а храм с календаря какой-то древний. А вот Иоанна Предтечи или Петропавловский можно поискать… Подожди-ка. Мы же с тобой ещё один праздник пропустили, который в стране стали недавно отмечать. Ещё ромашка у него эмблемой…
– Ты про День любви и верности?
– Да. И семьи… Восьмого июля отмечается. Он же – День почитания Петра и Февронии Муромских. Я на работе слышала, что к их мощам едут, чтобы помолиться о семейном благополучии. Они, вроде, в Муроме и находятся. Кстати, и тебя также, как этого святого князя, зовут. Может, неспроста?
– Ну, за «князя», конечно, спасибо, – улыбнулся Пётр Михайлович. – А храм этот муромский мы сейчас поищем.

Несколько кликов компьютерной мышкой, и фото Свято- Троицкого собора, где почивают мощи святой княжеской четы, было найдено. При взгляде на него супруги оторопели. – Это был тот самый храм с несгоревшего клочка бумаги!
– Как-то даже и не искали мы его, Света… Сам нашёлся…
– Вот и я говорю, чудеса… Понять бы ещё, зачем такое в нашей жизни происходит?

– Да, тут прямо какие-то иррациональные вещи, – задумчиво произнёс Пётр Михайлович. – Давай-ка про этот храм почитаем.

Из найденных в Интернете сведений оказалось, что возведение муромского собора произошло в 1642-1643 годах и связано было с именем купца «московской сотни» Тарасия Борисовича Цветнова по прозвищу Борис Цветной. Храм построен на месте деревянной церкви, которую, по преданию, поставил ещё святой князь Константин Святославич Муромский. Освящена она была поначалу во имя святых страстотерпцев Бориса и Глеба, но с 1351 года упоминалась уже как Троицкая. В соборе три престола: центральный – в честь Святой Троицы, северный – в честь святых Петра и Февронии и южный – в честь святых праведных жен Анны (матери Пресвятой Богородицы), Тавифы и Иулиании Лазаревской.

Прав был муж Светланы Федоровны, подметивший редкость архитектуры храма с того самого уцелевшего в огне бумажного обрывка. Муромский собор оказался памятником зодчества, выполненным в уникальном стиле русского узорочья. Украшали его изразцы с изображениями трав, диковинных зверей и птиц. Что касается кованных золотых крестов, необычность которых привлекла Светлану Федоровну, то и они были шедеврами кузнечной работы муромских умельцев былых веков.

Нашлось в Интернете и сказание о Петре и Февронии, и информация, что каждое воскресенье перед ракой с их мощами совершается водосвятный молебен с акафистом.
– Светик, а давай в Муром съездим? У меня же ещё неделя отпуска осталась «неотгуленной», – внезапно предложил Петр Михайлович. – Я с конференцией разберусь, и махнём.

Вскоре они действительно «махнули» на машине в Муром. Пётр Михайлович ещё перед поездкой предусмотрительно познакомился с тем, куда стоит сходить, что увидеть. В дороге он рассказывал, что Муром – город древний, значившийся в летописях ещё с 862 года, что его первым удельным правителем был князь, убитый собственным братом, страстотерпец Глеб, сын крестителя Руси святого князя Владимира. В духовном плане Муром связан не только с Петром и Февронией, но и со святым богатырем-монахом Ильёй Муромским и праведной Иулианией Лазаревской…
– Света, это не город, а книга живых легенд какая-то! Кстати, вот ты бублики-баранки любишь? А калачи-то именно в Муроме появились! И выражение «тёртый калач» оттуда по Руси загуляло, так как при готовке тесто приходилось сильно мять-тереть. В Муром за калачами и Иван Грозный наведывался, и Павел I, который даже отослал их связку в Петербург для своей жены-императрицы. Что смеёшься? Эти калачи даже на городском гербе нарисованы!

Светлана Федоровна была счастлива. Её ученый супруг неожиданно заинтересовался былинами, сказаниями, да ещё вот и калачами, растеряв всю свою серьёзность. Рассказчик он всегда был удивительный, но до этой поездки она не замечала за ним какого-то особого интереса к церковным темам.

Муром их встретил солнечно. Осень радовала глаз разукрашенною листвой. В этом городе над Окой неожиданно хорошо гулялось, отдыхалось, думалось.

У Светланы Фёдоровны было ощущение, что они оказались в доброй сказке. Тут всё напоминало и о князьях- богатырях, и о премудрых русских красавицах…

Они купили муромских калачей и уминали их прямо во время прогулки, словно в студенческой юности.

Нравилось всё: Окский парк с памятником Илье Муромцу работы замечательного русского скульптора В. М. Клыкова, набережная, вантовый мост через Оку, соединяющий Владимирскую и Нижегородскую области, названный в 2013 году самым красивым мостом России. Вечером они специально прокатились по нему на автомобиле, а встречу с нужным им собором и другим храмами-монастырями перенесли на следующий день. Пётр Михайлович специально заранее составил маршрут.

Утро нового дня они начали с посещения одного из старейших в России, основанного в 1096 году Спасо- Преображенского мужского монастыря. Старше его лишь Киево-Печерская лавра. Основателем обители был сын равноапостольного киевского князя Владимира – святой князь Глеб. Так началось дело Евангельского просвещения Муромской земли. Согласно церковному преданию именно в Спасо-Преображенском монастыре упокоился святой благоверный князь Пётр.

Супруги с интересом оглядывали всё вокруг: ухоженную территорию, храмы и строения. Они поклонились главной святыне обители – чудотворной Богородичной иконе «Скоропослушница», привезенной с Афона в 1878 году, приложились к мощевику с частицами мощей 30 святых, к образу святителя Спиридона Тримифунсткого с частичкой мощей и башмачком святого, мощи которого почивают на Корфу.

В нижнем храме Покровского собора увидели деревянный скульптурный образ Ильи Муромца, исполненный в точности по его нетленным мощам, покоящимся в Киево-Печерской лавре. На деснице святого богатыря-монаха в серебряном ковчежце также заключена частица его мощей.

Потом Светлана Фёдоровна с Петром Михайловичем посетили ещё один мужской монастырь – Благовещенский, основанный в 1553 году и являющийся объектом культурного наследия России. Они задержались у раки с мощами святого благоверного князя Константина и чад его Михаила и Федора Муромских чудотворцев, постояли перед древними иконами. Интересно было взглянуть на подаренную монастырю в 1639 году Дмитрием Пожарским чашу для освящения воды. Везде – история России.

Выйдя из монастыря, супруги оказались на площади, на которой находится памятник святых Петра и Февронии.

Пришло время отправиться в Свято-Троицкую женскую обитель, главный собор которой и стал виновником их путешествия.

При взгляде на Свято-Троицкий храм, Светлана Федоровна ахнула:
– Петь, как он прекрасен!
– И несгораемый в придачу!

Светлана Федоровна, было дело, строго взглянула на шутника, но встретив его радостную улыбку, сразу смягчилась. А муж торопил:
– Пойдём же скорее к князьям!

В соборе они купили две благоухающие мёдом восковые свечи и поставили их на кандило перед ракой с мощами святой четы.

Приложились к раке и постояли около неё, каждый думая о своём. Выйдя из собора, какое-то время просто молчали.

Вдруг Петр Михайлович внимательно взглянул на жену и произнёс:
– Света, я тут вот о чем подумал… Не повенчаться ли нам?

Откуда вы, сударыня?

Варвара долго не могла заснуть. Вроде и тревог особых не было, а сон всё не приходил. Уже и бабушкина приговорка из детства вспомнилась: «Батюшка Самсон, подай мне крепкий сон». Только и это не помогало.

Она поднялась с дивана, раздвинула занавески перед окном и снова улеглась. Теперь сквозь стекло можно было смотреть на чёрное, звёздное в эту зимнюю морозную ночь небо. Подумалось, что звёздочки словно овечки небесные ходят себе в вышине, поблескивают колокольчиками, а заботливый пастух за ними зорко наблюдает. Пастух… Овечки… Пришли воспоминания…

Осенью, спасаясь от душевных передряг, она сбежала из своего мегаполиса в село к двоюродному брату. Тот оказался ей рад и благородно не выпытывал, почему она вдруг нагрянула.

Каждый день Варя ходила в лес по её собственному выражению «душу лечить». Наденет на сермяжный свитер огромную фуфайку брата, заправит красные спортивные штаны в резиновые сапоги, усмехнётся своему отражению, мол «видели бы меня в Питере», и в путь…

Лес встречал её дружелюбно. Ласковые берёзы, крепкие дубки, пушистые елочки… Варя слыхала, что в чаще где-то водятся кабаны да волки, но это не пугало. Брат выдал ей свисток и подучил, чтобы она периодически в него свистела. Мол, звери заслышат и неприятных встреч с ними таким образом не будет. Вот и бродила она, вооруженная свистком и углубленная в свои размышления. Глаза любовались природой, сердце усмирялось тишиной. В тот день, когда она уже возвращалась домой, на подходе к селу её внезапно окликнул незнакомец:
– Сударыня, откуда Вы? Я Вас уже не в первый раз вижу.

Сразу отметил – не местная. Здесь таких нет…
– Да уж, точно, даже в деревне такого «чучела» в огроменной фуфайке и красных штанах не сыскать, – усмехнулась себе под нос Варвара и оглянулась на голос.

Пожилой седовласый мужчина, окружённый, словно пушистым облачком, небольшой отарой овечек, учтиво поклонился ей:
– Здравствуйте, сударыня!
– Добрый вечер! – Варвара тоже почему-то степенно поклонилась в ответ. Собственная реакция её развеселила.
– Так откуда такая красавица в нашем краю?
– Из Москвы.
– Удивительно. И я – москвич. Значит, земляки… Со свиданьицем!

Мужчина оказался словоохотливым и поведал, что он – отставной полковник. Года два, как они с женой купили домик и обосновались тут, а квартиру в Москве сдают. Да ещё пенсии у обоих. Тем и живы.
– Знаете, много лет назад я однажды гостил в этом краю и почему-то сразу полюбил его. Как демобилизовался, мы и перебрались с моей Верой Ивановной сюда на поселение. Теперь вот бывшие однополчане наведываются в гости. Летом как-то рано поутру косить пошли с одним приятелем, так он огляделся вокруг и сказал: «Если и есть, Константин, где-то райские кущи, так это здесь!» А я ведь тут и овечек развёл, и курочки есть, и поросёнок. Всё, как в старину. Я ведь, сударыня, себя лишь здесь впервые хозяином почувствовал, – и «хозяин» добродушно потрепал одну из овечек по кудрявой спине.
– Мы вон там с женой проживаем, – указал он рукой на самый крайний в уличном ряду домик, видневшийся за ладно скроенным деревянным забором. – Заходите на огонёк, рады будем москвичке!

Варя возвращалась в дом брата и думала:
– Действительно – «райские кущи»! Только зачем же я полковнику-то про Москву соврала, когда сама из Питера? Это ведь Костя в Москве… Кстати, и этого москвича тоже Константином зовут. Совпадение?

В последнее время Варвара мучилась из-за необходимости принять решение по поводу напрашивающихся жизненных перемен. Во-первых, офисная работа давно не радовала, хотя и приносила приличный доход. Во-вторых, уже год как в её жизни появился Костя. Славный такой. Замуж зовёт. Но тогда придётся переезжать к нему. Но она даже в Питере чувствует себя загнанной: суета, беготня, заботы. А в Москве? Да она там просто погибнет, растворится, окончательно потеряв смысл жизни. К тому же и сердце не пылало заветной «любовью декабристок». Потому до сей поры и мотались они с

Костиком на «Сапсане» по выходным да праздникам друг к другу.

Чтобы обдумать жизнь, Варя и выпросила на работе этот отпуск за свой счёт. Косте она пообещала приехать в Москву сразу, как примет какое-то решение. А пока взяла тайм-аут и сбежала сюда, в русскую осень.

Исполненная природного оптимизма, Варвара даже не думала, что её однажды может настигнуть кризис среднего возраста. В тридцать пять – не рано ли? И вот настиг, оглушил, отупил. Что же дальше? Чего её недужная душа просит, почему томится? Вроде же всё хорошо! Вон даже в красных штанах и то за сударыню принимают! Эх, райские кущи, райские кущи, местечко сердечное детского лета, помогло бы ты всё расставить по местам, по полочкам разложить.

Вернулась домой. На веранде брат за компанию с симпатичной короткостриженой девушкой пили чай.
– А вот и Варвара! Ну, сестра, познакомься с моей Лидкой…

Незнакомка смотрела открыто и приветливо. На вид она была вдвое моложе Вариного брата. Что поделать, имелась у старого бобыля страсть к молодым девицам. Однажды было дело, Варя попробовала его пропесочить, да поняла, что тщетно. Толку не будет – лишь поругаются, тем более что и сама – не образчик добродетелей.
– Знаешь, сестрёнка, я ведь Лидку тебе в подружки привёз. Всё не так скучно. А то ты уж неделю как ненормальная по лесам мотаешься. Чудная, дикая стала… Ни с тобой поговорить, ни пообщаться по-людски. Так что пускай она поживёт у нас (брат при этом напоминал довольного котищу).
– Вот уж спасибо! – огрызнулась Варя про себя. – Мне только твоих «лидок» для счастья не хватало. Так бы прямо и сказал, что я своим приездом тебе помешала шашни разводить. Выдавив вежливую улыбку и сославшись на усталость после прогулки, Варя скрылась в горнице. Она была раздражена: только-только начала в себя приходить, а вернее, выходить из своего средневозрастного кризиса, как ей под нос в напарницы суют малолетку. Правда, Лида отрицательных эмоций не вызвала, но тем не менее… А так как Варвара пока не была готова ехать в Москву на разборки с Костиком или возвращаться в Питер и что-то решать с работой, то, попыхтев, она вскоре благоразумно смирилась с ситуацией. Пусть будет, как в той поговорке: «Преподнесённый жизнью лимон – отличный повод сделать лимонад».

Она вернулась на веранду и присоединилась к чаепитию. За разговорами выяснилось, что живёт Лида в соседнем посёлке. Родители, вернее мать и отчим, пьют, но, по её словам, «по-спокойному».
– А кто теперь не пьёт-то? – искренне удивлялась гостья. Оказался у Лиды и сын малолетний, и муж уходяще-

приходящий, сквозь пальцы смотрящий на романы юной жены, а себе уж тем более ни в чем подобном не отказывающий. Всё это проговаривалось легко, непринуждённо, как бы между прочим.
– Слушай, Лидка, а расскажи, как ты недавно удавилась! При этих словах брата, Варя чуть не поперхнулась. Но Лида, не смущаясь, словно о чем-то обыденном, стала вспоминать, как с полгода назад на неё что-то «по пьяни» нашло, она и решила повеситься. Правда, не до конца у неё это вышло. Нашли, откачали, в «дурку» городскую поместили, куда всех самоубийц спасённых отвозят для поправки мозгов.
– Вона что учудила! Знаешь, я к ней в больницу ездил, гостинцы возил. Она как-то и не поняла, зачем давилась-то. Варька, чему удивляешься? У нас тут такое порой творится, что Лидкины похождения – мелочи жизни. Кто пьёт, кто с родным сыном как жена живёт, кто убивает, кто ворует… Одичали все после перестройки. Недавно же совсем в советские годы-то горожане дом тут купят, только летом и приезжают на отдых, а жильё всегда в целости-сохранности. А теперь? Попробуй хату на зиму без присмотра оставь, долго она у тебя простоит? Или обнесут-разворуют, или подожгут. Вон, у Петьки Малого, которого ты по детству помнить должна, был такой случай.

Петя-то у нас теперича семейный. Двое детей, третий на подходе. Жену городскую взял. Она оказалась справней любой сельской. Дом у них – полная чаша. Да и Петька – работник рукастый, не пьёт абсолютно. Свиней на продажу держит, кур, овец развёл, даже лошадки есть. Так вот был у него любимый жеребчик – красавец настоящий. Помнишь, в прежние-то годы сколько в колхозе лошадок имелось? Тебя ещё, когда на лето приезжала, наши ребятишки верхом учили ездить? А сегодня уж нет ни колхозов, ни животины. А у Петра – всё при всём, как положено! Ну вот. Под самый день его рождения кто-то этого лучшего коня и траванул, так паря-то навзрыд плакал! Никогда я его таким не видел. Думал – помешается Петька… И подло же так ему нагадили – прямо под праздник.

Эх, Варя, завистливый нынче народ, злой какой-то стал… Ты давеча меня ругала, что с молодыми балую, а глянь, что в округе происходит! Раньше вы детишками по вечерам-ночам балагурили, бегали-гоняли, ничего не боялись, да и взрослые за вас спокойны были. Теперь же, как стемнеет, все по домам как сычи за заборами сидят. А и чего гулять-то, раз дома телеки-видики-компьютеры? Да и опасаются люди.

Варвара грустно вздохнула. Да, изменилась жизнь… А сколько же лет после её детства-юности-то прошло? Всего ничего. Раньше в селе и вправду по-иному было. В её советском детстве на колхозных полях золотились хлеба, наливалась кукуруза, зрели подсолнухи. После развала Союза в начале девяностых из разных уголков некогда дружественных республик в эти места стали приезжать русские беженцы. Дома строили, скотину заводили. Казалось, заново жизнь налаживается, исправляется как-то. Да и не могло быть по-другому среди этих раздолий, среди «райских кущ». Когда-то разграбленный и порушенный после революции храм Архангела Михаила возрождать начали.

Только долго что-то дело тянется. Всё ещё в лесах он стоит… А так в селе ведь есть и школа, и детсад, и клуб с библиотекой, и магазины с аптекой. Только живи. Что с людьми-то случилось?

Раздался стук в дверь, и на пороге возник невысокий коренастый парнишка лет двадцати с небольшим.
– Здорово, Витёк, заходи, присоединяйся, мы чай с девчатами пьём! – приветствовал хозяин. – Видишь, ко мне сестра погостить приехала. Варвара.

Паренёк ощерил в улыбке гнилые зубы и, заметно прихрамывая, подошёл к столу, присев на свободный стул.
– Здрасссьте! О, привет, Лидок, и ты тут? Я мимо шёл, дай, думаю, загляну, хоть побрехать будет с кем.
– Что, Витянь, мать всё хает тебя? – поинтересовался Варин брат, наливая гостю чай.
– А что ей ещё делать? Ругается да в город гонит, чтоб работу там нашел. А кто я в городе-то? – Ноль! Так прям и разбежались меня брать – хромого калеку да неуча. Я уж туточки как-нибудь. Слушайте, а пиво у вас есть?

В ответ на красноречивый взгляд сестры хозяин дома усмехнулся:
– Ладно тебе, Варюш, не зыркай. Витька не пьянь. Он так, культурно. Ты что, в городе-то своём вообще не пьешь? Наверняка по праздникам шампанское или может «Мартини» какое?
– Тут кто-то пива хотел? Есть где купить в такое время? – прервала Варя брата, так как после всего услышанного ей необходимо было выбраться на воздух.
– Вот, молодёжь, и идите, а ко мне Колька-сосед обещал заглянуть. Дела у нас.

«Молодежь» и рванула в путь. Варька шла всё в той же огромной братской фуфайке и в первой, наспех попавшейся под руку его же кепке. Невысокая, худая, смахивающая на подростка, она выглядела довольно молодо. Лидка была куда крепче, осанистей. Виктор галантно предложил дамам взять его под руки. В темноте из-за Витькиной хромоты они могли сойти за подвыпивших дружков, держащих куда-то свой путь нетвёрдой походкой.
– Видишь, хромаю, – обратился «кавалер» к Варе. – Это с рождения. Мамке ещё в роддоме предлагали гипсом суставы мои подлечить. А ей некогда было со мной валандаться, так калекой и остался.

Варвара невольно поморщилась от неприятного запаха, исходившего от спутника вероятно по причине проблем с зубами или желудком. Хорошо хоть из-за вечерней темени её брезгливого выражения не было заметно. Не хотелось обижать человека.

Идти им, освещавшим свой путь тусклым светом карманного фонаря, пришлось довольно долго. Ночной ларёк оказался на другом конце села. Вернее, был это даже не ларёк, а своеобразная питейная лавка, которую держали хозяева одного из особняков. Купили пиво в пластиковой бутылке и зашагали всё той же неровной поступью обратно.

Витька пробовал за Варей ухаживать. Ей было неприятно, но она крепилась. Неожиданно на помощь пришла Лида.
– Витёк, а как, по-твоему, сколько Варе лет?
– Ну дак, понятно, как нам с тобой, а что?
– Совсем ты дурной. Ейный брат сказал, что уж тридцать пять! Во как! Я и сама поначалу не поверила. Девка ж молодая по виду-то. Так что ты особо не выделывайся, нужен ты ей больно, она ж ещё и столичная, образованная!
– Во, дела, – сконфузился «кавалер». – Ну, Варь, ты круто сохранилась. Правда, думал, что… – он замялся.
– Ладно, ребята, даже не знаю, радоваться мне вашим похвалам или грустить, что такая старая уже, – рассмеялась Варвара, благодарная Лиде за отваду ухажёра. – Смотрите лучше, какие звёзды-то, звёзды!

По её призыву компания остановилась, и они втроём подняли глаза к небу. Спустя немного времени Лидка прошептала:

– А знаете, я, когда удавилась, тоже звёзды видела. Дорожку из звёзд целую. И так было хорошо по ней идти. Ничего не тревожило. Легко так, радостно… Правда, потом откачали, вернули.
– Это тебя твой Ангел Хранитель спас. У всех есть свой Ангел. – тихо ответил Виктор. – Тебе бы, Лид, в церковь сходить, а то далеко бы по той звездной дорожке-то утелёпала? – В ад же прямиком. Мне ещё бабка моя покойная говорила, что самоубийцы – самые большие грешники. И если их вдруг спасают, значит, молится за них кто-то из родни или Ангел ихний. У меня тоже всякие мысли бывают, но в петлю ж не лезу… Сходи, Лидка, свечку поставь Богу-то.

Варя была удивлена этим словам Виктора, первое впечатление о котором совершенно не предполагало, что он способен вести душеспасительные беседы.
– Да думала уже про это, Витюш. Надо, конечно, в церковь-то. Но вот всё я ту дорожку небесную вспоминаю. Тянет туда.
– Дура ты, Лидка. Ты о Тёмке вспомни! Он хоть говорит- то чё? Знаешь, Варь, у ней сыну скоро пять лет. Всё понимает, а нормально не разговаривает. Несколько слов только и лопочет.
– Мать меня гонит в город его везти, показать специалистам. А денег на это где взять? Отцу евоному вообще на нас плевать, сам знаешь. Потому, может, и давилась я, – вздохнула Лида.
– Не дури больше. Вон как раз мимо храма-то идём. Скорей бы уж отремонтировали да открыли его. Побожись давай, что даже думать о таком больше не будешь!
– Отстань, – огрызнулась Лидка, но при этом, держа левой рукой Витьку под руку правой наскоро перекрестилась.

Видя это и слыша разговор своих спутников, Варя почему- то чуть не расплакалась…

Оставшийся путь добредали молча.

Где-то в престижном районе Москвы в «видовой» квартире Варвару ждал состоявшийся по жизни Костик с «Martell», «Prosecco», деликатесами, джакузи и прочими ярлыками успешной столичной жизни…

Где-то в Петродворце шло осеннее закрытие фонтанов. В Павловском парке кружил листопад. На Невском проспекте Питера зазывно светились рекламы, в хищных лучах которых неслись иномарки… Где-то в каком-то совсем ином мире…

А в этой реальной жизни Варвара в фуфайке и сапогах, спотыкаясь о колдобины сухой земли, шла под руку с Витькой-калекой, способным размышлять об Ангелах, и с недавно вешавшейся в пьяном безумии Лидкой, чей четырёхлетний сын до сих пор не научился говорить… На них внимательно смотрело огромное небо, в чёрной бездне которого словно колокольчики небесных овечек поблёскивали звёздочки. И откуда-то сверху невидимый пастух всё окликал:

«Сударыня, вы откуда в наших райских кущах?»

Армейские были

Этими историями поделился знакомый священник, который в молодости проходил срочную службу в рядах вооруженных сил СССР в годы перестройки.

Замполит

Жил да был в одном полку замполит. Назовём его Петров. В советские времена главной задачей заместителей командиров по политической части было воспитание бойцов в конкретном идеологическом духе. И дух тот, надо сказать, был весьма чужд церковному.

Обычным делом для Петрова было крестики нательные с солдатиков срывать, да увещевать личный состав атеистическими беседами. А тут вдруг – перестройка – да ещё вся страна готовится отметить тысячелетие крещения Руси! Ускорение какое-то, веяния новые…

Не заметил Петров, как церковь из идеологического врага внезапно стала превращаться в друга и даже наставника. Более того, в их полку ожидался приезд диковинного высокого гостя, которого называли словом, весьма хорошо рифмующимся с должностью Петрова: замполит – митрополит!

Пришлось Петрову тоже срочно «перестраиваться», чтобы званье замполита не уронить в очах митрополита… Первым делом, необходимо было отработать на плацу приветствие в честь высокого гостя. Прозондировав почву, наш замполит узнал, как правильно обращаться к иерархам православной церкви. Вот ходит он перед строем бойцов, зажав папироску в зубах, и в который раз уже требует, чтобы по его команде стройно и бодро прозвучало «Здравия желаем, Ваше Высокопреосвященство!» А у бойцов произнести такое по команде прежнего богоборца, пересыпающего свои глаголы отборной бранью, и язык не поворачивался.

Устав от бестолковости подчинённых, Петров взобрался на заранее подготовленную к предстоящей встрече трибуну, схватил вовремя подвернувшийся под руку рупор и заорал в него зычно и мощно, что если солдаты будут продолжать тупить, то каждого из них потом настигнет его, замполитовский, карательный перст. И видимо много чего ужасного он напророчил тогда, раз сразу после сего «выступления» полк дружно грянул «Здравия желаем», отчётливо в завершении выговаривая «Ваше Вы-со-ко-пре-о- свя-щен-ство!»

За глаза Петрова с тех пор в полку и стали «преосвященством» прозывать, а на нательные кресты солдатушек он больше уже не посягал…

Тузик

В этом же полку служил крайне вредный, можно сказать, даже мерзкий прапорщик. Фамилия у него была пресмешная. Видать, в детстве его за неё поддразнивали, что в последствии дурно и сказалось на характере.

Этот прапорщик не просто тащил то, что плохо лежит, как, судя по анекдотам и солдатским байкам, и положено любому заправскому прапору. В добавок, он ещё и реально гадил солдатикам, за что был неоднократно бит дембелями, но как- то не вразумлялся. И вот был придуман очередной способ его проучить.

В тот день в полку проходил какой-то парадный смотр. Весь личный состав выстроился на плацу, начальство высокое прибыло. Вдруг откуда ни возьмись – местный Тузик пробегает, а на его боках краской написана та самая смешная и не весьма благозвучная фамилия…

Сел Тузик перед строем, чешется, блох выкусывает. Смех стоит, гогот, а прапорщик, красный от ярости, к командиру подбегает и орёт, разрешите, мол, чтоб дискредитацию имени прекратить, этого пса в расход отправить.

Командир от неожиданности добро и дал… Правда, не хотелось прапорщику самому руки марать. Поручил он тот живодёрский акт первому, подвернувшемуся под руку, солдату. Тот, надо думать, тоже был не в восторге. Правда, к счастью, на ту пору Тузика и след простыл.

Стали искать пса и увидели, как он со всех ног забежал прямёхонько на склад ГСМ (горюче-смазочных материалов). Дело было летом, поэтому то ли жара, то ли Сама Божья милость погнала животину в тень, схоронив от гибели.

Залёг Тузик между цистернами с бензином и соляркой, да и уснул сладко. Боец, который должен был пса порешить, вздохнул облегчённо: стрелять было нельзя – ГСМ, а ждать псину он не собирался. Поди – прознай, когда вылезет. Да и рука его не поднималась такой приказ жестокий исполнить. Ребята же пошутили, а не собака!

Так приговор и остался без исполнения. Прапорщик же из полка в скором времени куда-то исчез…

Благочестивые гаишники

Эта забавная «дорожная» история поведана знакомым протоиереем.

Однажды ехал на своём автомобильчике отец N, торопился по делам служебным, да и превысил скорость. Тут же, словно из-под земли (как это обычно бывало до наших «благословенных» времён, наличия на каждом столбе камер слежения за дорогами), возник экипаж ГАИ. Остановили добры молодцы-автоинспекторы батюшку, который одет был в гражданское. Один из них при беседе и намекнул, что за столь грубое нарушение тот может ой как сильно поплатиться, если всё по правилам оформлять. А коли между собой дело уладить, то обойтись можно и малой суммой, выданной лично ему, стражу дорожного порядка…

Когда эта «малая сумма» была озвучена, то батюшке прямо нехорошо стало. У них в сельском храме такие деньги в церковной кружке не всегда и за месяц-то скапливались… Да и на тот момент он как раз мучился вопросом, как за колокола для звонницы расплатиться, которые вот-вот уже привезут, а тут такой побор! Но что делать, сам виноват…

Достал скрепя сердце отец N кошелек, а там как раз нужная сумма тютелька в тютельку и оказалась. Видать прозорливый гаишник-то попался… Выложил батюшка ему денежки, а потом посмотрел на хлопца внимательно, да и спросил, не желает ли тот в делах благотворительности для храма поучаствовать, помочь с оплатой колоколов? Мол, сам он – священник, а на его приходе к тому же о всех благотворителях молятся.

Страж дорожного порядка весьма опешил то ли от неожиданной встречи со служителем Божиим, то ли от сути его предложения. Но надо отдать ему должное. Парень не отмахнулся, а осторожно поинтересовался, мол, сколько денег- то надо для «меценатства». В ответ батюшка нашелся: «Так вот именно той суммы, что я Вам, мил человек, в качестве штрафа отдал, и недостает сейчас! Если Вы мне её назад вернёте, то и получится, что поучаствовали в благотворительности». Рассмеялся гаишник и вернул отцу N все деньги, да ещё сверх несколько купюр от себя лично добавил. Батюшка же впредь за рулём на дорогах внимательнее стал, а парня того, как и пообещал, в качестве благотворителя непременно поминает.

Светлая палитра Петербурга

Человека с его уникальной душой можно, вторя Антуану де Сент-Экзюпери, сравнить с неизведанной планетой. Каждый из нас по-своему встречает и воспринимает окружающий мир: людей, города, события. И рассказ о Северной столице любого из её жителей всегда окажется маленьким открытием для собеседника.

Поделюсь и моим, пока ещё неизвестным для читателя, Петербургом.

Согласно мнению равнодушных синоптиков, неисправимых скептиков и неизлечимых пессимистов Санкт-Петербург – город дождей и ветров, укутанный шарфом унылого неба.

Конечно, климат тут капризный, но разумно ли судить о содержании по форме? Город ведь живой, у него есть свои душа, история, тайны. Порой и наш близкий друг угрюм и печален, но это не означает, что таков он и есть. Напротив, за годы дружбы мы узнали его в качестве прекрасного человека, с которым легко и радостно. Вот так же под скучным будничным одеянием мой Санкт-Петербург хранит сияние красок светлой небесной палитры.

Этот свет повсюду. В блеске куполов Александро-Невской лавры, которую по праву можно назвать сердцем города, откуда звучит неустанная молитва за каждого из нас. Сюда, к стопам монастыря народ стекается на поклонение благоверному князю Александру и другим святым, несёт свои горести и радости, надежды и чаяния.

Краски моего Петербурга – в искренних улыбках детей, в мудром взгляде седой старушки, любовно кормящей голубей, в звуках мелодии, случайно выпорхнувшей из окна соседнего дома, в каждом кленовом листке, припавшем к осенней земле. Если его поднять и взглянуть сквозь сеть прожилок на солнце
– он преобразится, вспыхнет облаченным в золотую ризу.

Чтобы поделиться красками моего Петербурга предложу небольшое путешествие. Пусть начнётся оно именно из Александро-Невской лавры с поклона Пресвятой Богородице перед Её образом «Невская Скоропослушница».

Ранее утро. В Троицком соборе лик Пречистой озарён сиянием свечей, стоящих перед Её иконой на большом напольном подсвечнике. Этот свет невольно перетекает в душу, усмиряя, смягчая сердце, заставляя забыть о суетливом мире за порогом храма.

Мой город дарует встречу с удивительной святыней. В 1878 году этот образ Богоматери был перенесён на берега Невы иеромонахами Афонского Русского Пантелеимонова монастыря Афанасием и Варсонофием, прибывшими в Россию для сбора средств на восстановление храма святителя Николая в Мирах Ликийских. Икона отличалась от известного образа «Скоропослушницы». Здесь Божия Матерь изображена без Младенца – оглавно. Александро-Невская лавра первой встретила икону в Санкт-Петербурге. И век спустя именно эта обитель станет местом её постоянного нахождения.

После прибытия в Петербург икона была помещена в Александровскую часовню и прославилась тем, что уцелела после внезапного пожара. Её нашли на пепелище сохранной, лишь немного опалённой. Чудесное спасение иконы повлекло к «Скоропослушнице» множество людей. Почитали её и бедные, и состоятельные люди, и члены императорской семьи. Следующим ковчегом для «Невской Скоропослушницы» становится построенный и освященный в 1915 году Николо- Барградский храм, который, по словам духовного писателя Евгения Поселянина, стал «Русскому Богу – свечой в древнерусском светильнике».

Во время безбожного разгула советской власти икону удалось спасти от поругания будущему священномученику митрополиту Вениамину (Казанскому), митрополиту Петроградскому и Гдовскому. Прекрасный Николо- Барградский храм был взорван, а «Скоропослушница» продолжила утешать православных вначале в Борисо- Глебском храме, а с 1932 года после его закрытия – в Духовской церкви Александро-Невской лавры. Оттуда она была перенесена в Свято-Троицкий собор на Измайловском проспекте, а с 1938 года пребывала уже в Князь- Владимирском соборе.

Я смотрю на дивный Богородичный образ, и сердце благоговеет. Чудесные исцеления, множественные явления помощи в скорбях, защита города в блокадное время…

Именно 22 ноября в 1941 году в день Богородичной иконы «Скоропослушница» в блокадный Ленинград отправились первые машины с продуктами, и была открыта знаменитая «Дорога жизни». Не иначе как молитвами Божией Матери были спасены жизни тысяч жителей блокадного города, которая Своим образом «Невской Скоропослушницы» хранила эту единственную спасительную ниточку для Ленинграда. В Свято-Троицкий собор Александро-Невской лавры икона была перенесена в 1958 году.

Зажгу свечу, присоединю её к другим, горящим пред Пречистым ликом, положу земной поклон…. Мой Санкт-Петербург дарует душе светлый штрих небесной Благодати.

За вратами храма – яркое весеннее солнце! Оно, отражаемое ещё не стаявшим снегом, заставляет зажмуриться.

На душе легко и чисто. От Митрополичьего корпуса к собору медленно направляется монах. Рука перебирает длинную нитку чёток. Спокойное, благородное лицо…

Мостик через речку Монастырку. Здесь привычно уже заняли свои посты нищенствующие. Подай, прохожий, копеечку… За тебя помолятся. Это тоже – штрих Петербургской палитры… На Руси испокон веков были и нищие, и юродивые. Смилуйся, человек, Христа ради, воспитывай своё суетливое, гордое сердце добротой.

Старо-Невский проспект. Новый штрих – встречные.

Значит – ближние мои!

Часто ли мы всматриваемся в лица мимоидущих? И виноват в нашей извечной спешке вовсе не город, который упрекаем за сумасшедший столичный ритм. Ведь не его, а нас не интересуют те, кто рядом так же суетятся, стремятся, несутся, обдумывая на ходу тысячи проблем.

В поисках чистых сердец и любящих глаз ходил по земле Иисус Христос. Он сострадал всем, хоть и видел людей в истинном свете… Мы же обычно замечаем встречных только если нуждаемся в их подсказке: «Как пройти? Где находится такое-то место?» Интересно, что при этом не обращаемся к первому встречному, а поначалу вглядываясь в лица, сердечным чутьём определяем, с кем лучше заговорить. К слову, если вас частенько останавливают с просьбой о помощи, радуйтесь – в вас чувствуют хорошего человека, вам доверяют… Меня же саму Петербург многократно сталкивал и сталкивает с человеческим радушием. Достаточно самой захотеть открыться навстречу.

Полезно оторвать взгляд от асфальта и почувствовать себя, как говорят психологи, «здесь и сейчас», и это твоё «здесь и сейчас» – замечательно. И коли каждый из нас – уникальная планета, то стоит доставить праздник своему воображению и попробовать разгадать тайны мимо проходящих, порадоваться с влюблёнными, посочувствовать волнующимся студентам, удивиться, какие мы разные – цвет кожи, разрез глаз, направления моды, особенности походки, манеры. Санкт-Петербург – прекрасная школа для общения, взаимопонимания и уважения.

Старо-Невский проспект незаметно перетекает в Невский. Магазины, кафе, рестораны… Случайный взгляд, брошенный на афишу – выступает группа «Секрет». Тут же, откуда-то из юности, вспоминается строчка из песни «Привет!», вот и добавлено к утренней палитре впечатлений мгновение «родом из прошлого».

Моё студенчество… Канал Грибоедова. Здесь было знаменитое кафе-мороженое, прозываемое в народе «Лягушатник», куда мы студентами сбегали с лекций, а потом почему-то частенько наведывались в поблизости расположенный ДЛТ (Дом Ленинградской торговли на ул. Большая Конюшенная) в отдел игрушек. Вроде уже и взрослые были, а с удовольствием разглядывали всяких пушистиков, конструкторы и прочие забавы. Река Мойка, протекающая между Университетом Герцена и «Бончем». Будущие педагоги с будущими инженерами порой перекрикивались через неё, а зимой и снежками пытались перебрасываться.

Помню кинотеатр «Баррикаду». Немного поодаль приоткрывал «закулисье» театрального мира магазин «Маска». До Санкт-Петербурга я жила в Таллине, и именно из «Маски» при возможности мы с подругами привозили для нашего танцевального ансамбля театральный грим, блёстки и прочие «волшебные штуки». Оттуда же и мои первые пуанты… Сегодня я по-прежнему люблю бывать в «Маске», а также заглядывать в лавки художников, рассматривать краски, кисти, холсты, при помощи которых совершается такое обычное волшебство – рождение картин.

Санкт-Петербург – город моей студенческой поры. Любимым местом тогда была Петропавловка. В тёплые дни, прихватывая с собой половинку чёрного хлеба и бутылку кефира, мы забирались на любимый Меншиков бастион и рисовали. В рисунке экспериментировали. Белый лист и простой карандаш помогали оформлять штрихами чувства. Обменивались рисунками и отгадывали по ним настроения друг друга.

Когда произносят «Санкт-Петербург», в моём ассоциативном ряду не нависают мрачные тучи, не хмурится небо. Хотя, «злокачественные» девяностые и оказались пережитыми именно здесь. Казалось бы – поле для депрессивных воспоминаний… Они есть, и мысли тяжкие бывают, но вовсе не город тому причина… Не Петербург делает нас равнодушными, алчными, поверхностными, заставляет стремиться к успеху и лидерству, следуя по головам. Не город виноват, что многие при простом вопросе, в честь кого он именован, не моргнув глазом ответят: «В честь царя Петра I, он же его строил!» Чья вина, что Святой Апостол Пётр вне поля их сознания?

Мой Петербург – светлый. Только свет этот создан не неоновым блеском витрин, улыбками рекламы или фарами автомобилей. Палитра моего города – в душах и характерах жителей, в его истории, в его вере, надежде и любви. Мой Петербург в гении Пушкина и Достоевского, в тишине музеев. Мой город – в восторге сердца, когда при путешествии по рекам и каналам твой катерок вдруг выныривает из-под горбатого мостика в акваторию Невы, и душа ликует от великолепия открывающейся панорамы.

И дожди в палитру моего Петербурга тоже вплетаются. И даже майские грозы, когда можно скинуть туфли и под дождём в любом возрасте бесшабашно предаться радостям «босоножья», ощущая молодость души.

В детстве я побывала в «Артеке», где познала дух дружества. Учась в институте и проживая в общежитии, вновь обрела подобное ощущение. Петербург – русский город, но он гостеприимен для каждого. Надо только поверить ему, оторвать взгляд от асфальта и встретиться с прекрасным, полным любви небом в глазах мимоидущего незнакомца, ближнего твоего…

Комментировать

Отменить ответ

1 Комментарий

Георгий, 28.05.2023

Благодарность автору за замечательное повествование о «взаимоотношениях Бога и человека», что по словам свт.Николая Сербского и составляет истинный смысл Истории…и отдельная благодарность за свидетельство о Чуде в нашем Крымском, Бахчисарайском благочинии в с.Ароматное — в главе «Аромат Божиих чудес
В крымском селе Ароматное.»
Ответить »