Преподобный Зоси́ма (Верхо́вский)

Родители старца Зосимы были люди благородные, из древнего дворянского рода. Отец его, Василий Данилович Верховский, дослужился в полку Смоленской шляхты до чина полковника, а мать, Анна Ивановна, была из благородного дома Маневских. Они более заботились о нетленном, вечном богатстве, нежели о преходящем, временном, которое по их благочестию и усердию к храмам, по их странноприимству и щедрости в отношении к бедным и неимущим с течением времени весьма уменьшилось.

В семье Верховских было шесть дочерей и три сына. Так как дом их был недалеко от большой дороги, то странники и нищие весьма часто приходили в это гостеприимное пристанище.

Кроме благотворительности, жизнь их была украшена и другими христианскими добродетелями: усердием к церковным богослужениям и к домашней молитве, чтением духовных книг; особенно же Анна Ивановна любила читать Четьи-Минеи.

24 марта 1768 года, накануне праздника Благовещения Пресвятой Богородицы, Бог утешил родителей рождением младенца. В этот день Церковь празднует память преподобного Захарии, в честь его и нарекли младенца при Крещении.

С самых юных лет обнаружились добрые свойства мальчика. Он был добр и простодушен, сердце имел весьма чувствительное и горячее, и хотя был тих, кроток и молчалив нравом, но по горячности сердца минутами был и вспыльчив. Так как летами был он всех моложе в семье, то мало играл с братьями и сестрами, а чаще находился при родителях и так был привязан к ним, что почти неотлучно находился при них. Когда мать его читала вслух жития святых, то жития преподобных пустынников особенно занимали душу его: он не только хорошо понимал их, но и разгорался духом подражать им.

В иные дни до обеда убегал один в сад или огород и там наедине молился как умел и как понимал (ему было тогда шесть-восемь лет), а после молитвы ел плоды и овощи для того, чтобы за обедом не есть мяса. И когда родители спрашивали, почему он ничего не ест, то с младенческой откровенностью отвечал: «Вы сегодня, матушка, читали житие такого-то святого пустынника, как он в пустыни питался одними былиями^[1] и овощами, и я хочу быть пустынником, так надобно привыкать». Родители, горячо любя сына, беспокоились, чтобы не повредилось его здоровье, и заставляли его употреблять всякую пищу, какую ему предлагают, говоря: «Сам Господь сказал ученикам Своим: “Ешьте, что вам предложат” (Лк.10,8)», и доброе дитя Захария с кротостью повиновалось, утешаясь тем, что поступает по слову Христову. А мать утешала его еще и теми словами, что послушание родителям всего угоднее Богу, что и в монашестве прежде всего потребуют послушания; и так он с младенчества возлюбил сию добродетель.

Когда ему исполнилось восемь лет, родители не решились отдать его, как и других сыновей, ни в какое училище, но захотели лучше иметь учителей у себя в доме. Послушный, кроткий и робкий ребенок Захария, исполняя волю родителей, с великим прилежанием старался изучить все, что ему преподавали учителя, но тщетно. Только в те дни находил он себе отраду, когда преподавался Закон Божий. Бог от юности приучал сердце отрока возлюбить святые заповеди. Наконец и родители свыклись с этим.

Василий Данилович, видя приближающийся конец своей жизни, как по старости, так и по болезненному состоянию своему, поспешил прежде определить сыновей в царскую службу, отправив всех троих, тогда еще весьма юных (младшему Захарии было не более пятнадцати лет), в Петербург.

Все три брата по просьбе родителя и по обычаю того времени были определены в гвардию, и притом в один полк; все трое жили вместе на одной квартире, имели все общее, нераздельное, и все трое удивительно были дружны между собою. Но пылкая юность без надзора, без поддержки могла ли устоять против искушений и соблазнов мира? Юные братья завлечены были товарищами в картежную игру, много проигрывали; меньший же, Захария, немедленно и решительно оставил сию гибельную забаву и советовал и братьям сделать то же.

Не более двух лет провели братья Верховские в Петербурге, как вдруг неожиданно получили горестное известие о кончине родителя. После первых дней печали и слез мать призвала к себе всех детей и сказала им: «Я желаю, чтобы вы при жизни моей и при глазах моих разделили все имение: тогда я умру спокойно, зная, что все вы останетесь без меня в мире и любви между собою». Пока делили они имение, было между ними все тихо, согласно и любовно: всякий старался лучшее уступить другому.

Немного более двух лет после смерти супруга пожила боголюбивая, горестная вдова Анна. Детей никого при ней не было, кроме любимого сына Захарии. В последний день, предчувствуя близкий исход свой, она исповедалась и приобщилась Святых Таин, потом, крепко прижав лежавшую на груди ее икону Божией Матери и заключив вместе с иконою и сына в свои объятья, испустила дух. Захария встал, взял икону и, поставив ее на стол, со слезами молился пред нею за душу матери; потом окончил молитву так: «Теперь Ты, Царица Небесная, будь моею Матерью. Тебе вручаю всю жизнь мою». С кончиною матери все кончилось для него в мире; последняя нить, привязывавшая его к мирской жизни, прервалась, ибо мать всегда убеждала его не оставлять ее, пока он ее не похоронит. По молодости лет Захария, находясь среди мира, смутился было помыслом и желанием жениться. Однако внутреннее убеждение останавливало его.

Обстоятельства сложились так, что Илья, брат Захарии, отдал ему свою часть имения. Захария стал увлекаться любостяжанием; его радовало, что получив две части, он теперь будет богатым помещиком, но тайный голос совести сильно тревожил его во глубине сердца, хотя он старался заглушать его.

«Однажды, – как рассказывал позже сам отец Зосима, – прогуливаясь верхом на лошади, оставленной братом, как только поравнялся я с церковью, вдруг точно кто рукою толкнул меня в грудь, и так сильно, что я, кажется, пошатнулся на лошади, в то же время внятно услышал следующие слова: “Ты сам пойдешь в монахи...”. Один из моих зятьев – вольнодумец, несправедливый и неверный в отношении к супруге своей, сестре моей любимой, впрочем, человек доброго сердца и очень милостивый господин для своих подчиненных, заметил грусть мою и принес мне душевную пользу, сказав следующие слова: “О чем, брат, смущаешься? Хочешь идти в монахи, да не можешь решиться? Но если пойдешь, подумай сам, что ты потеряешь? Если и моя правда, что нет вечной жизни, то ты только то потеряешь, что не поживешь так развратно, как я, а когда умрем, будем оба равные с тобою. Но ежели же ваша правда, что будет и вечная мука, и вечное блаженство в Царствии Небесном, тогда ты много выиграешь предо мною!” Сии слова его решили все мои недоумения».

По получении доброго совета Захария недолго медлил в миру. Расставшись решительно с мирскою жизнью, весь ум свой, всю душу и сердце устремил он на служение Богу в звании иноческом. Ему был двадцать один год от роду, когда оставил он все в мире сем.

Побывав несколько раз у брянских пустынников и пожив у них некоторое время, Захария более всех полюбил отца Василиска^[2], одного из учеников многоопытного старца Адриана. Его тихий и кроткий нрав так привлекли к нему сердце юного Захарии, что он желал, если бы возможно было, с ним не расставаться, а все свое старание обратил на то, как бы скорее освободиться от мира и переселиться к пустынникам. Для этого отправился он в Петербург, где, получив полное увольнение от службы и окончив все дела, как птица, вырвавшаяся из клетки, полетел в пустынные леса Брянские. Это было в 1789 году. Но не нашел там уже отца Адриана, который перед тем переселился в Коневскую обитель. Отец же Адриан, видя в ученике своем Василиске истинное смирение, сохраняющее душу от всякой вражьей прелести, и здравое духовное рассуждение, также великое во всем терпение и весьма подвижническую жизнь, к тому же зная его всегдашнее горячее желание совершенного пустынного безмолвия, сам, отъезжая в Петербург, дал ему благословение остаться в пустыни в его келлии, ибо на него ни с чьей стороны не было зависти: он не был рукоположен в священство, а был лишь простой пустынник. В несколько отдаленном расстоянии от отца Василиска жили и другие старцы пустынные, и к ним-то, живущим уже без отца Адриана, по возвращении из Петербурга прибыл Захария. Все они встретили его с радостью и любовно, и когда узнали от него, что он решился уже непременно остаться с ними в пустыни, то все единогласно говорили ему: «Блажен бы ты был, добрый юноша, если бы отец Василиск принял тебя в ученики. Это звезда наша пустынная! Это пример всем нам! Но особенная будет к тебе милость Божия, если он согласится, ибо многие уже убеждали и умоляли его о сем, но, имея истинное смирение, он ревнительно отказывает всем, говоря, что он невежда, непросвещенный, не может никого наставлять и так худо и слабо живет сам, что никому не может быть на пользу: к тому же любит в совершенном безмолвии быть всегда един с Единым».

Слыша все это, благоразумный юноша Захария еще более разгорелся любовью к сему дивному старцу и желанием быть его учеником. И уже неотступно и убедительно умолял его. Старец не давал никакого ответа, однако оставил его погостить у себя на некоторое время, много утвердил его в желании пустынной жизни и усладил сердце его любовью к Богу; много и делом, и словом наставил его на путь спасительный.

Между прочими духовными беседами отец Василиск, рассказывая о себе, без всякого намерения упомянул, что он родом из Тверской губернии Калязинского уезда, государственный крестьянин, и находится в большой печали оттого, что кончился уже срок его увольнения и надобно ему опять явиться на свою родину: и сколь сие тяжело для него как потому, что хотелось бы ему быть мертвым для всех родных и знакомых, так равно и потому, что по неимению денег и недостатку здоровья трудно ему не только выхлопотать новое увольнение, но и предпринять такую долгую и трудную дорогу (ибо в то время было начало весны и самая распутица).

Тогда Захария с великою радостью и горячностью духа обещал помочь отцу Василиску, дав слово, что доставит ему паспорт, и немедленно отправился в путь. И чем более было затруднений как в пути, так и в присутственных местах, тем более утешался он, что этим докажет свою горячую любовь к старцу. Получив желаемое (то есть паспорт для отца Василиска), он возвратился к нему с радостною душою, но с изнуренным телом. Расстроившись здоровьем, он так сильно болел, что едва мог двигаться, ибо по причине разлития вод и совсем испортившейся дороги ехать было почти невозможно, и потому большую часть пути шел он пешком. Захария возвратился к старцу весьма больным и пролежал у него некоторое время, пока молитвами старца не возвратилось к нему прежнее здоровье.

Старец Василиск, тронутый его любовью, обещал принять его жить с собою, но только, как искусный и опытный муж духовный, советовал ему сделать начало жизни монашеской в каком-нибудь общежительном монастыре, чтобы испытать себя прежде в послушаниях монастырских и научиться терпению и смирению в обществе многих братий. «А без сего, – говорил он, – не только неполезно, но и весьма опасно и вредно начинать безмолвие. Хотя малое время искуси себя, чадо Божие, в общежитии, тогда приди ко мне. Я и сам от юности моей, посвятив себя на служение Богу, сначала много лет провел в монастырях в разных послушаниях, потом, хотя и жил в уединении, но в послушании при отце Адриане, и только уже после всего этого Господь даровал мне столь многожеланное безмолвие». При сем он откровенно рассказал ему, сколько в пустынном одиночестве терпит он страшных искушений и мечтаний бесовских, сколько трудов и скорбей как телесных, так и душевных, причем иногда бывает тоска и уныние, и страхи, а иногда утешение и заступление от Господа. «И потому не должно вступать в сии подвиги пустынножительства, – продолжал старец, – не прошедши прежде пути послушания в общежитии». Отец Василиск, утвердив, наставив и утешив младого воина Христова, отправил его в Коневскую обитель под управление отца Адриана.

С великою радостью и отеческою любовью встретил отец Адриан любезного ему юношу и вскоре вчинил его в число братии (в 1790 году). Видя его ревность и желание нести иноческие подвиги, он позволил ему участвовать во всех тяжких трудах братии. Захария с горячим усердием всегда старался, чтобы ни в чем не отставать от братии в трудах их, а потому, частью от непривычки, частью от неумения, при своей юности и нежном телосложении всегда более всех был утомлен. Заметив сие, добрый пастырь пощадил здоровье юноши, чтобы с молодости не повредить оное, и дал ему только два послушания, а именно: печь просфоры и исполнять пономарское служение в церкви.

Отец Адриан поручил одному старцу учить Захарию в пономарском служении; старец тот был из простого звания, из сельских крестьян, весьма прост обычаем; но, пробыв много лет пономарем, знал исправно сие дело и стал попросту учить Захарию, как простого мальчика. А когда он в чем-нибудь и неприметно ошибется, то при всех в церкви обличал и поправлял его. И вражьим наваждением так возненавидел его Захария, что даже глядеть на него равнодушно не мог, и не только его учение и поправление, но и каждое слово его было ему противно. Сам отец Зосима рассказывал об этом искушении: «Вижу я, что дело худо: погибаю! И потому уже не утешительные, но горькие слезы начал проливать я пред Господом, и когда в алтаре исправлял я должность мою, то уже казалось мне, что я недостоин подходить к жертвеннику и престолу, и тосковал о сем и много проливал слез, зная, что ненависть и злоба более всего противны Господу и что никакой молитвы, никакой жертвы не приемлет Он от враждебного сердца, и нет Ему там обители, где нет мира и любви. Если Господь повелел любить и врагов, то сколь виновен и мерзок я перед Ним, ненавидя безвинно сего доброго старца! И с Божией помощью начал я стараться действовать вопреки тому, что внушало мне сердце. Пономарю обыкновенно дают всякий день просфору; и я всякий день сам, не евши, отдавал оную сему старцу с низким поклоном и с видом усердия; но каково мне было это делать! Точно я противу рожна прал. Он же, не ведая чувств моих, принимал у меня с любовью, гладя меня по голове обеими руками, говоря: “Спаси тебя Господи, чадо доброе”. Иногда же обнимал меня; а мне все это было тяжко и неприятно. Но Господь, видя скорбь мою и старание, не замедлил Своею мне помощью и не только отогнал от сердца моего беса ненависти, но и совершенно переменил чувства мои. И недолго был я в этом искушении, но после так полюбил препростого и доброго того старца, что сподобил меня Бог послужить ему в болезни. И умер он на руках моих».

С искренним чистосердечием и не щадя себя, открывал свои помыслы отцу Адриану молодой инок. Скоро его постригли в чин иноческий с именем Зосима. Отец Адриан, сделавшись начальником Коневской обители, не изменил ни в чем образа жизни: такую же носил худую одежду и обувь, как и в пустыни, и не только в монастыре своем, но и в Петербурге. Несмотря на старость и слабость свою, отец Адриан при посещении столицы почти всегда ходил пешком, а ученик его Зосима носил за ним его сумку, в которой были его книги и некоторые необходимые вещи, также пожертвования на обитель; сумка была старая и с заплатами из разных лоскутьев. И эту-то сумку, ходя сзади за бедно одетым старцем, носил благовидный молодой инок высокого звания и воспитания, бывший офицер, имевший в Петербурге много знакомых и сослуживцев: легко себе представить, что, часто встречаясь с ними, он стыдился, краснел и смущался. В сердце Зосимы родился ропот и неудовольствие на отца Адриана.

Богобоязненный Зосима лишь только приметил, что побеждается оными, как немедленно со смирением и слезами кинулся в ноги отцу своему Адриану и сказал:

– Прости меня, отче. Недостоин я называть тебя отцом моим, недостоин и ходить за тобою. Ты достиг бесстрастия, а я, обладаем страстью самолюбия и тщеславия, стыжусь рубища твоего, стыжусь носить за тобою старую сумку твою, особенно же если встречаю кого из моих прежних знакомых, то не вижу и пути пред собою. И от самолюбивой страсти моей рождается во мне еще горшая страсть негодования на тебя, и в помыслах моих я осуждаю тебя, полагая, что это делаешь ты для показания своей святости, ропщу на тебя, зачем водишь меня за собою, как будто хвастая, что имеешь меня учеником своим. О, отче мой! Если бы ты знал, как мучительны мне эти помыслы, как тяжко мне открывать их тебе! Ибо другой помысел останавливал меня и говорил мне, что ты за это лишишь меня любви и милости отеческой, что отпадет от меня сердце твое, и ты отвергнешь меня. Но я осудил себя, что я сего достоин, и потому решился открыть тебе всю душу мою.

При сих словах Зосима опять с горькими слезами кинулся к ногам отца Адриана, говоря:

– Не смею, отче, даже просить прощения у тебя!

– Дерзай, о чадо мое доброе, – прервал его отец Адриан, поднимая его. – Дерзай и не смущайся! Это не твои помыслы, а вражьи; твоя же чистосердечная предо мною откровенность и внимание к себе делают тебя еще дороже, еще любезнее моему сердцу.

После этого случая Зосима всею душою, со всею ревностью старался подражать отцу Адриану и сам возлюбил нищету и простоту от всего сердца.

В это время в Коневской обители был иеромонах Сильвестр, муж весьма благоговейный, который жил уединенно, пребывая в молчании и упражняясь в чтении Священного Писания. К нему, по благословению начальника своего, стал ходить отец Зосима для духовной и полезной беседы. Отец Сильвестр, видя молодого инока, горящего духом ко всем подвигам и к победе над страстями, раскрыл пред ним учение о внимательной сердечной молитве, коей сам был делатель: объясняя ему, что именем Иисусовым и священным оным трезвением внутренней молитвы лучше всяких орудий можно победить все приражения вражии и удержать помыслы от парений. Отец Зосима с усердием, по благословению отца Адриана, занялся как исполнением сей священной молитвы, так и чтением книг отеческих, в коих более находится объяснений об умной сей молитве, а именно: Добротолюбие, писания преподобных Нила Сорского, Исаака Сирина и прочих святых пустынножителей. И тогда-то еще более почувствовал он влечение к пустынному уединению, ибо оное священное упражнение непременно требует тихого безмолвия и духовного наставника, который бы проверял каждое движение ума и сердца; а без этого можно легко впасть в прелесть. Но при всем том ни добрый пастырь и наставник отец Адриан, ни старец Сильвестр не могли заменить в сердце Зосимы возлюбленного ему Василиска. И так, прожив в Коневском монастыре почти три года и пройдя послушания, и испытав искушения, отец Зосима неотступно и со слезами стал просить отца Адриана отпустить его в пустыню к отцу Василиску. Отец Адриан сказал ему: «Потерпи немного, я хочу проситься у митрополита за сбором в Смоленскую губернию, тогда и тебя возьму с собою, и посетим там отца Василиска и прочих пустынножителей; я надеюсь уговорить его ехать с нами на Коневец».

Через некоторое время отец Адриан исполнил свое обещание. Он с Зосимою посетил всех пустынников в тех местах. Все были весьма рады сим боголюбивым посетителям, но более всех обрадовался отец Василиск. После первых радостных минут и после многих духовных и взаимно откровенных бесед отец Адриан начал убеждать отца Василиска переселиться на Коневец. Но не желал он расстаться со своей любезною пустынью и потому со всею кротостью и смирением изъявил свое несогласие на предложение отца Адриана, представляя ему, что нет справедливой причины оставить ему свое пустынное убежище. Между тем отец Адриан, который и по исповеди, и по пострижению был Василиску отцом духовным, сказал, что если тот его преслушает, то лишится его отеческого благословения и уж не будет называться сыном его духовным. Услышав это, Василиск залился слезами и, припав к ногам отца Адриана, просил прощения и дал слово ехать с ними. Отец же Зосима с той минуты положил твердое намерение в сердце, чтобы с помощью Божией до конца жизни или до смерти старца не разлучаться с ним и быть в совершенном к нему повиновении, чтобы без воли его и без благословения никогда ничего не делать и не скрывать от него даже самого малого помысла – одним словом, предать ему всю душу.

Вскоре отец Адриан со всеми спутниками благополучно прибыл в Коневский монастырь. Добродушный отец Адриан в трех верстах от монастыря на уединенном пустом месте выстроил две келлии, недалеко одна от другой, и с молитвою и благословением отпустил их на безмолвие, поручив Зосиму старцу Василиску. В любви святой они начали проходить жизнь отшельническую. Отец Сильвестр, также с благословения отца Адриана, в скором времени присоединился на безмолвие к Василиску и Зосиме, построив себе третью келлию немного далее от их келлий. Три года отец Зосима беспрестанно носил скрытно от всех, кроме Василиска и Адриана, по нагому телу острую власяницу, грубо сотканную из грив и хвостов лошадиных, от которых больные и глубокие раны не заживали на теле его. Бдением, всенощными трудными работами он немилостиво изнурял юную плоть свою, горя духом к бесстрастию бесплотных Ангелов. Обет же свой так строго хранил, что не только на безмолвии своем, или в обители, или в церкви, но и в Петербурге не смотрел на женщин и не приближался к ним, и даже не подходил к той лавке, где продавала женщина. «Как только увижу, – вспоминал отец Зосима, – что мелькнет женское платье, то так опущу или скошу глаза мои, что не только не вижу лица ее, но и свет станет темен у меня в глазах. По прошествии восьми лет удивил Господь милостью Своею надо мною и с тех пор помиловал меня, и на всю жизнь мою избавил меня от всех страстных ощущений и всяких нечистых помыслов».

Не излишним будет рассказать и о телесных упражнениях, и о порядке жизни их во время пребывания на Коневце: пять дней неисходно проводили они в своем уединенном безмолвии, а в субботу после вечерних своих правил приходили в обитель ко всенощной; в воскресенье после литургии обедали вместе с братией за общей трапезой и, получив от начальника на пять дней все нужное им для пищи и работы, также и книги для чтения, опять к вечеру в воскресенье возвращались в свое уединение, где очень много трудились для обители.

Отец Зосима научился писать уставным письмом, также хорошо вырезал деревянные чашки, ложки и прочее, а отец Василиск делал глиняную посуду, горшки; еще плели они корзины, лапти, лукошки из березовой коры; в собирании же ягод и грибов томили себя до усталости и, собирая оных множество, все – и рукоделие свое, и плоды – в субботу приносили в обитель. Отец Зосима имел большую склонность читать духовные книги, а чтобы иметь больше возможности пользоваться сим чтением, он выучился в Петербурге искусно и красиво переплетать книги, дабы и посторонние охотно отдавали ему свои книги, причем вместо всякой платы он ставил одно условие: чтобы неспешно требовали отделки, ибо он обыкновенно прежде сам прочитывал книгу и выписывал из нее, что ему нравилось, а потом уже переплетал и возвращал тому, от кого ее получал. Светских же никаких книг не брал переплетать. Отец же Василиск, не весьма искусный в чтении, предавался более молитве сердечной.

Пришел отцу Зосиме помысел, и он, соглашаясь с ним, говорит отцу Василиску: «Зачем мы так много занимаемся рукоделием, а наипаче собиранием ягод? Если Бог дал нам жизнь отшельническую, то мы и должны молением, чтением и богомыслием заниматься. Братия и без нашего рукоделия довольны всем, и кроме нас есть в обители братия, которые собирают и приносят на трапезу довольно грибов и ягод». Но смиренный Василиск отвечал ему: «Весьма много и то для нас, что мы по любви к нам отца и братий не в молве, но в тишине живем и все нужное дается нам готовое от монастыря; посему и нам надобно хотя малостью заслужить у них потребное для нас. К тому же мои молитвы не так Богу угодны, как отеческие за меня и братские, и когда я что принесу им на трапезу и покушают они от моих трудов и помолятся за меня Богу, то верю, что ради их молитв Господь более меня помилует».

Итак, старец Василиск всякий день ходил собирать ягоды и грибы и в субботу относил в монастырь, за что вся братия очень благодарила его, а отец Зосима не только мысленно осуждал его, что безмолвник так суетится, но дерзал иногда и в лицо укорять, будто он не безмолвствует. Старец же усердно увещал его, говоря: «Можно с помощью Божией, и ягоды собирая, иметь память молитвенную и богомыслие. Не с народом, но также в поле или в лесу, как и в келлии, – один с Богом; а по собирании ягод можно сесть отдохнуть и заняться нарочито упражнением в молитве». И много увещевал его, да не высоко мнит о своем преуспеянии и надеется не на себя, но более на молитвы отца и братии. «Но я, окаянный, – говорил о себе отец Зосима, – более верил своему мнению, нежели здравому суждению отца моего, и не стал ходить с ним за ягодами, но, оставаясь один в келлии, начал еще более поститься и продолжительнее молиться и упражняться в чтении. Что же последовало за такое мое несогласие с отцом и сопротивление ему? Совершенное охлаждение к молитве и ко всему богоугодному, расстройство в мыслях, досада, осуждение и как бы отчуждение от старца, томление и тягота в совести; напоследок, видя себя в таком положении, начал я приходить в отчаяние. И если бы, Божиею милостию, не познал моего заблуждения – в совершенную бы пришел прелесть. Тогда начал я окаявать себя с признанием, сколь гибельно, живя в повиновении у старца, не последовать его рассуждению. И когда старец взошел ко мне, со слезами раскаянья припал я к ногам его, прося прощения. Тогда старец весьма обрадовался и обнял меня, как отец заблудшего сына, и с любовью простил меня; и со словом прощения его все те сопротивные чувства, томившие меня, исчезли, и тогда же я восчувствовал самого себя в прежнем обычном моем настроении, то есть мирным, радостным, исполненным любви и покорным старцу».

Коневские пустынники сделались славны, и остров стал наполняться посетителями. Однако не только не утешала их такая слава человеческая, но была им тяжела, они непременно решились удалиться и приступили с убедительным прошением к отцу Адриану, чтобы он отпустил их на Афонскую Гору или в молдавские пустынные пределы. Но отец Адриан никак не соглашался, прося, чтобы не оставляли они его, доколе пребывает он в настоятельской должности. По прошествии же некоторого времени отец Адриан действительно испросил себе увольнение от начальства, и, приняв на себя великий образ схимы, в коем наименован Алексием, переселился на покой в Москву, в Симонов монастырь. Отъезжая же с Коневца, он дал благословение Василиску и Зосиме удалиться во внутреннюю пустыню, куда Господь управит путь их, рассказав им, однако же, что в областях Сибири есть много диких необитаемых пустынь, не пожелают ли они пойти туда. Он благословил их испросить увольнение у митрополита Санкт-Петербургского Гавриила, сам предварив владыку об их расположении духовном и намерении.

После его удаления братия приступила к отцу Зосиме, прося его со слезами и с усердием, чтобы он согласился заступить место отца Адриана и принять священство и начальство над ними; и уже хотели послать некоторых братий к митрополиту просить его, чтобы он назначил к ним начальником Зосиму. Много стоило трудов и слез, и прошений отцам Василиску и Зосиме, чтобы освободиться от сего избрания; и тогда братия, уважив их безмолвие, хотя со скорбью и с сожалением, не принуждала их более.

Увидев возможность исполнить свое всегдашнее сильное желание удалиться на глубочайшее безмолвие, Василиск и Зосима обратились с прошением об увольнении с Коневца, где прожили десять лет, к митрополиту Гавриилу, который, зная их ревность о благоугождении Богу и предупрежденный от отца Адриана о любви и стремлении их к безмолвию, уволил их.

Первой целью их стремления была Святая Гора Афон, и три раза они были уже на границе отечества, но каждый раз непреодолимые препятствия заставляли их возвращаться: то война с турками, то карантины по причине бывшей тогда заразной болезни, то повеление высшего начальства никого не пропускать за границу. Добрые благодетели снабжали их деньгами на эти путешествия, но, возвращаясь, они отдавали каждый раз деньги своим благотворителям, которые, удивляясь их бескорыстию, тем более любили и уважали их. Однако старцы решились сделать еще последнюю попытку: подали прошение императору Павлу I и, получив отказ, уверились, что не благоволит Бог к их намерению поселиться на Святой Горе Афон. Тогда они решились на другое.

Они просили некоторых купцов-мореплавателей завезти их на какой-нибудь необитаемый остров и там оставить, но те отвращали их от этого, говоря: «Может быть, какие-нибудь варвары пристанут кораблем к острову вашему и, найдя вас, возьмут в плен, тогда вместо пустынного безмолвия всю жизнь свою будете невольниками у неверных». Помня же совет духовного отца своего Адриана, они обратились мыслию в пределы сибирские. Странствование свое они начали от Малороссии. В Киеве отечески принял их митрополит и успокоил в Лавре, где прожили они два месяца; оттуда отправились в Крым, обходили там горы и дебри, но не нашли себе по духу приюта по причине многих иноземцев и разноверцев, там живущих. И признав наконец, что нигде, кроме Сибири, не благоволит Бог им жить, покорились святой воле Его.

Ехали благополучно до самого Тобольска, где преосвященный Варлаам^[3] милостиво принял их и благословил прожить им в Иоанновском монастыре сколько пожелают. Преосвященный благословил их жить в его епархии, где они сами изберут себе место, а губернатор дал от себя билет для свободного пропуска во всей Тобольской губернии. С таким напутствием объезжали и обходили они разные пустынные места. Зима застигла их в Кузнецком округе. Желая провести оную уединенно, они удалились от деревни за сорок верст и сделали землянку в лесу, а один благочестивый крестьянин обещал в продолжение зимы доставлять им пищу, а весной вывести их оттуда.

С одним упованием на Промысел Божий остались они жить в большом, диком и неизвестном им лесу, в мрачной землянке. Сибирские морозы пробирались и сквозь эту землянку, ветры и метели бушевали вокруг нее, но огонь любви Божией преодолевал стужу.

Перезимовав с великими лишениями, они, чтобы не умереть от голода, вынуждены были вернуться в Кузнецк. Многотрудная дорога вывела их к реке, которую неминуемо им надобно было перейти. Они увидели, что разлившаяся вода была наравне с берегами, но в предыдущую ночь от бывшего сильного мороза казалась крепко замерзшею. Отец Василиск пошел вперед, и так как он был легче (мал ростом и сух телом), к тому же без всякой ноши, то перешел благополучно. Отец же Зосима, перейдя почти всю реку, вдруг провалился и погрузился по самую грудь; тогда он уже совершенно отчаялся быть в живых, ибо ноги были привязаны к лыжам, а лыжи в реке, во льду и снегу увязли, достать же их рукой и выпутать ноги вода и лед не допускали, так что невозможно было и помыслить, каким образом выйти на берег. Тогда они в сильной скорби от всего сердца и единогласно возопили: «Теперь Тебе, Владычице Пресвятая Богородице, помогать!» И Василиск подал ему руку, а Зосима сказал: «Может быть, твоей рукой Матерь Божия помилует меня, если же нет, я пущу твою руку, не втащу тебя, но умру один здесь». И – о чудо Божией Матери! Отец Зосима вышел на берег неожиданно легко и скоро, и непонятно как вдруг освободились из лыж ноги, привязанные ремнями. Через несколько дней, вконец обессилев, вышли они к селению.

Около двух месяцев были они в столь сильном расслаблении, что не могли употреблять обыкновенной пищи, но только самую легкую, и то весьма мало. Они прожили в Кузнецке около трех месяцев, пока совершенно не оправились и не укрепились. Увидев всеобщее усердие жителей и удобность уединенных мест в лесах кузнецких, решились поселиться навсегда в той стране. Усердная молитва указала им место за проливами, именуемыми Трикурье, от этого места в пятидесяти верстах находится город Кузнецк, а по дороге к городу в тридцати верстах – деревня Сидоровка. Кроме этих двух селений, не было жилья человеческого на расстоянии от двухсот до пятисот верст. Здесь в 1799 году с Божией помощью выстроили они две келлии недалеко одна от другой. Оставаясь неразлучными душою, сердцем и умом, Василиск и Зосима разлучились келлиями ради большего безмолвия.

Им жаль было и часу времени отнять от занятий духовных на приготовление трапезы, а потому и придумали они в глубокую осень с неделю или более позаботиться о том, чтобы всю зиму провести в совершенном безмолвии и тишине: убрав все плоды и овощи небольшого огорода, брюкву, свеклу и прочее отварив, а капусту оставив сырой, также напекши травяного хлеба на всю зиму, ибо они во все время пустынного жития не вкушали хлеба из одной чистой муки, но всегда смешивали ее с травою, и наварив какой-нибудь похлебки, все это заморозив, они поставляли на холод, чтобы всю зиму не готовить кушанья, чтобы и тогда, когда топятся их печи, им или стоять на молитве, или сидеть во внимании умного сердечного делания, или заниматься чтением. Когда же к трем часам пополудни оканчивали молитвенные правила и духовные занятия, тогда, отрубив топором мерзлого хлеба и мерзлой пищи, когда какой придется, и разогревая в печи, трапезовали.

После трапезы они занимались рукоделием до позднего вечера; после же правил вечерних снова садились на молитву сердечную и иногда в этом умном внимании принимали мало сна, но опять будили друг друга на полунощную молитву; а иногда и до полуночи не преклонялись на ложе свое, которое состояло из одной деревянной скамейки с деревянною колодочкою вместо подушки. Хотя они жили в разных келлиях, но и молитва, и трапеза, и труды, и рукоделие, и скудное пустынное достояние их – все было нераздельным у них, и если иногда из любви к глубокому безмолвию по несколько дней и не сходились они, то, стуча палочкою, давали знать друг другу о времени молитвы и о трапезе; и другой таким же стуком отвечал, что он жив и здоров, слышит и соединяется с ним молитвою или трапезой. Даже и ночью таким образом они будили друг друга. И в разных келлиях, и в разных телах их души составляли как бы одну душу и жили одною жизнью.

Один раз в год во время Успенского поста они ходили дня на три или на четыре в город Кузнецк для Исповеди и причащения Святых Таин Христовых. А в прочее время три раза в год приезжал к ним в лес священник со Святыми Дарами. И добрые христолюбцы изредка посещали пустынников, денег же подвижники решительно не брали ни от кого ни копейки и, принимая только самое простое и скудное подаяние, необходимое для пропитания и одеяния, они старались воздавать и за оное своим рукоделием.

Но отца Зосиму ожидало еще одно духовное испытание. Враг нашего спасения напал на него мысленной бранью, беспрестанно нашептывая: «Иисус не Сын Божий». Воин Христов Зосима крепко сопротивлялся, ни на минуту не слагаясь с помыслами, не приемля их душою, ненавидя их сердцем, однако все радости и утешения духовные скрылись, как скрывается солнце за облака; но, искусный уже в бранях духовных, он не отчаивался, не смущался, призвав на помощь отца своего и друга Василиска; они оба усердно молились против этого искушения, а отец Зосима присоединил к сему прилежное чтение святых учителей церковных: святителей Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста и других. Около года висела над ним эта черная туча. Но после искушения этого воссияло ему Солнце правды, Христос Бог наш. Опять милосердный Иисус возвратился в душу и сердце, спокойно и радостно потекла жизнь их пустынная.

Отец Зосима говорил, что в этом тяжком искушении более всего помогли ему беседы Златоуста на четырнадцать Посланий святого апостола Павла, и с того времени он особенное возымел усердие и любовь к святителю Иоанну Златоусту и часто так простодушно выражался: «Батюшка мой Златоуст святый исцелил меня в искушении», восхищался всегда его сочинениями и делал из них много выписок.

Прожив вдвоем довольное время тихо, спокойно, безмолвно и утешительно, они по убедительной просьбе приняли одного мещанина-старика к себе в пустынь, такого, который ежедневно до бесчувствия пьянствовал, но обещал, живя при них, никогда даже не прикасаться к вину. Видя его твердое желание исправиться и спастись и размышляя, что если ему отказать, то он умрет от пьянства, они, чтобы Господь не взыскал от них душу его, согласились принять его, с тем, однако ж, чтобы он не препятствовал их безмолвию, построил бы себе особую келлию неподалеку от них; и Господь Бог за молитвы старцев так укрепил его, что он во все время жизни своей близ отцов в пустыни до кончины никогда не вкусил вина.

Потом вскоре и другого приняли они старика купца, которому совестились отказать, зная его богоугодную жизнь еще в миру; и сей, построив себе келлию близ старцев, еще более преуспел в подвижнической и добродетельной жизни своей, подражая им в воздержании, ибо, говея и готовясь к Святым Тайнам, он иногда по три дня, а иногда и по пяти не принимал ни пищи, ни пития, был смирен, послушлив и благонравен, и старцы утешались обоими сподвижниками своими, но огорчались только тем, что по вступлении к ним сих рабов Божиих безмолвие их стало гораздо чаще нарушаться посещениями родных и знакомых этих старичков. Отец Василиск друга своего благословил на высочайшее житие глубокого безмолвия и уединения, отдельно, вдалеке от всех, но по горячей любви взаимной они не могли расставаться надолго, а условились, чтобы в большие праздники отец Зосима приходил к старцу и братии на всенощное пение и на общую трапезу; иногда же, несмотря на старость и слабость свою, и отец Василиск посещал друга своего в дальней его пустыни.

Отец Зосима испытал еще одно тяжкое искушение в глубоком уединении своем от бесовских страшных мечтаний и привидений, которыми враг хотел, наведя на него ужас, выгнать его из безмолвной удаленной пустыни. Три года подвижник Христов боролся во сне и наяву с врагами, не дававшими ему покоя: и на молитве являлись они ему ужасными страшилищами, и, когда садился он обедать, окружали стол его в мерзких, безобразных видах, выдергивали ложку из руки его, и казалось, будто едят его пищу, и разные производили визги, грохоты и шум. Но он не только не удалился из уединения, но даже не изменял назначенного времени хождения своего к старцу, и тот не учащал посещений, но при обычных свиданиях укреплял его в терпении, рассказывая, как сам десять лет в Брянских лесах был томим сими искушениями, как даже били его эти злобные враги, а в отсутствие он помогал ему своими молитвами.

При начале сих искушений отец Зосима чувствовал страхование и тоску, но беспрестанною умною Иисусовою молитвою противоборствовал им. Впоследствии же так Господь укрепил его, что он не чувствовал никакого страха и смотрел на них, как на мух, кои ничем не могут повредить, а только надоедают; впрочем, иногда душа чувствовала какое-то уныние и грусть оттого только, что тяжко душе близкое присутствие сих злых духов. Но в конце третьего года милосердный Господь совершенно избавил его от сего искушения.

По прошествии сего искушения Господь исполнил душу его такими небесными утешениями, такими божественными радостнотворными посещениями, что он начал бояться, чтобы не прийти в забвение своих грехов и недостоинства. О чудное смирение! Видя себя в дикой пустыни, как в раю Божием, и услаждаясь посещениями Божиими, молился о вкушении адских мучений: «Господи! Дай мне познать мучение грешников, чтобы мне от великих Твоих милостей ко мне недостойнейшему никогда не забыться, что я великий грешник; покажи мне, Господи, каково будет сие мучение, чтобы, боясь его всегда, старался я Твоею помощью благоугождать Тебе». «Недолго спустя после таковой молитвы, в один день, – рассказывал впоследствии отец Зосима, – вдруг я почувствовал неизъяснимое страдание во всем существе моем, в душевном, телесном и духовном: этого ужасного страдания невозможно выразить никакими словами: душа известилась, что это адское мучение грешников. Я не видал ничего и не слыхал, но только все во мне страдало и томилось непостижимо: душа, сердце, все тело, каждый, кажется, волос на голове страдал; томление духа, мрак, тоска... положение ужаснейшее! – такое, что если бы оно продлилось еще несколько минут, то или душа вышла бы из тела, или пришел бы я в неистовство ума. Все сказанное мною слабо в сравнении с тем страданием: оно ужасно и неизъяснимо! И я в трепете упал на молитву пред Господом, но произнести ничего не мог, как только с крепким воплем воззвал: Господи, помилуй! И Он помиловал; и вдруг все миновало, и слезы умиления и благодарения сами собою полились обильно».

Во всю жизнь свою отец Зосима с глубоким смирением и сердечным умилением часто вспоминал эти страшные минуты.

Около двадцати лет прожили отец Зосима и отец Василиск в сибирской пустыни почти неисходно, по прошествии которых однажды в 1818 году в бытность отца Зосимы в городе Кузнецке познакомилась с ним вдова, лишившаяся в то время и мужа, и двух малолетних сыновей, и, оставшись одна, безотрадная, прибегла со слезами к сострадательному отцу пустынному, прося у него наставления и утешения. Он посоветовал ей посвятить себя на служение Богу, Который силен укрепить и утешить ее и Один может восполнить сердечные ее лишения.

Добродушная вдова с верою приняла совет старца и немедленно решилась последовать ему, с тем только, чтобы отец Зосима руководствовал и наставлял ее на трудном пути монашеском. Отец Зосима сообщил об этом старцу Василиску и просил его совета. Отец Василиск обрадовался и сказал: «Слава Богу, что находятся души, желающие служить Ему Единому», – и благословил отцу Зосиме иметь попечение о душе ее и наставлять ее по правилам жизни монашеской. Но так как неудобно было по дальности расстояния от пустыни до города и тяжело по внутреннему безмолвному устроению духа отца Зосимы посещать ее в городе, то оба старца и решили, чтобы вдова Анисья Конюхова переселилась жить в самую ближайшую деревню, находящуюся от пустыни в тридцати верстах.

Она усердно приняла их предложение и немедленно переселилась, и отец Зосима начал посещать ее, преподавая ей правила монашеской жизни и назидая спасительными советами. Недолго пожила она одна уединенно. Отец Зосима вознамерился построить ей уединенную келлию близ деревни и по этому случаю, посетив ее, отправился в город, где был приглашен в дом советника Васильева, с которым старец был уже давно знаком. Советник встретил его с великим усердием и открыл ему непреодолимое желание своей дочери Наталии посвятить себя монашеской жизни и что она ни в какой монастырь не идет, но желает идти в ту же деревню под руководство отца Зосимы. Советник со слезами говорил, что сначала он и жена его всячески отклоняли дочь от сего намерения, но, видя ее сильное желание, убоялись противиться воле Божией и потому просят его принять ее под свое покровительство.

Отец Зосима отказывался и неудобностью места, и своею неспособностью, и пустынным отдалением. Советник же убеждал его быть отцом его дочери, которая и сама, с матерью вошедши к ним, убедительно со слезами стала умолять старца принять ее. В то время вид ее показался старцу весьма страшным и неприятным; но через несколько минут сделался обыкновенным. Смиренный отец Зосима не принял это за откровение (как впоследствии оказалось, она восстала на него враждою и была причиною многих его скорбей, но затем обратилась и раскаялась), но по смирению подумал, что враг, завидующий спасению души ее, сделал такую мечту, чтобы навести на него сомнение и не допустить его принять ее. Впрочем, сколько старец старался отговориться, столько девица Васильева усиливала свои прошения.

Отец Зосима, не дав решительного ответа, уехал от них в деревню. Он знал, что хотя отец ее был человек честный и доброго сердца, но мать ее была женщина строптивого характера, а дочь, хотя и очень умная, но избалованная, изнеженная и самонравная, и потому, опасаясь возмущения своему спокойствию и тихому безмолвию, желал от нее отказаться. Но на другое утро, когда отец Зосима со всеми поселянами той деревни и с работниками ходил осматривать место, где строить келлию, вдруг неожиданно сама советница с дочерью приехали к нему в деревню. Опять повторились убедительные прошения с их стороны и смиренные отказы со стороны старца; но, видя их неотступность, он не знал что делать, и в недоумении, как поступить, решился сделать испытание, размышляя, что если угодно Богу, то девица Васильева окажет смирение и послушание. Возле деревни, где нашли его с народом, была лужа, исполненная всякой нечистоты. Отец Зосима сказал девице: «Умойся из этой лужи». Она, несмотря ни на предстоящее множество народа, ни на то, что была хорошо одета, вдруг кинулась к луже, чтобы руками умыться из нее, старец едва успел остановить ее.

После этого он отправился к старцу Василиску и, сообщив все ему, просил его совета и благословения. Отец Василиск сказал ему: «Видно, Промысл Божий что-нибудь устрояет; не отвергай ее; ежели и скорби какие будут от нее, то и на это есть воля Божья. А может быть, ее примером и многие души уневестят себя Богу». Утешенный и утвержденный словами отца и друга своего, отец Зосима уже беспрекословно начал принимать желающих; ибо вскоре после Васильевой вступила к ним купеческая дочь, сирота девица Евдокия. Уже не одну келлию, но маленький корпус построил старец. В короткое время присоединились к ним еще несколько девиц. Все были с любовью о Господе преданы и покорны отцу Зосиме. В 1820 году скончался советник Васильев, и вдова его, Анастасия Николаевна, также была принята в сестричество.

Однако по прошествии малого времени Васильевы, мать и дочь, наваждением вражьим восстали враждою на отца своего Зосиму из зависти любоначалия и возмутили было не только некоторых из сестер, но даже и граждан и поселян своими на него клеветами. Враг силился разрушить богоугодное дело, но терпение и незлобие, любовь и молитва святых старцев победили доброненавистника. Васильевы с раскаянием возвратились, а старцы еще более усугубили свое о них попечение. Отец Василиск советовал и благословил отцу Зосиме проводить у собравшихся сестер и по несколько дней, чтобы заботиться об их необходимых нуждах и как можно более стараться утвердить между ними порядок общежития и правила молитвенные, и весь образ жизни монашеский.

Однажды нужно было отцу Зосиме ехать от сестер к старцу в пустыню и от него немедленно возвратиться опять к ним. Время было хотя и зимнее, но погода была теплая; при возвращении же его от старца к сестрам погода опять сделалась холодная, и в предыдущую ночь был сильный мороз и вода в проливе замерзла: неминуемо надо было переезжать его. Смиренный отец Зосима, призвав в помощь молитвы своего старца и сестер, сошел с воза, чтобы было легче, и пошел позади его. Вдруг провалилась лошадь, воз всплыл на воду, а отец Зосима весь погрузился в воду, едва успев схватиться обеими руками за воз, и не знал, что делать. Возвратиться назад было невозможно: кругом был изломанный лед, к тому же он боялся выпустить из рук воз, не надеясь достать ногами дна, ибо знал глубину пролива. Лошадь вся до головы погрузилась в воду, и далее идти или плыть ей было нельзя, ибо пред нею был неразломанный лед.

Но и при виде такой смертной беды отец Зосима не отчаялся, а утешался тем, что Бога ради принял на себя служение сестрам и что благословение и молитва старца и сестер помогут ему; и в надежде на милосердие Божие, находясь в воде и держась за воз, ожидал, какой будет конец, а ничего нельзя было ожидать, кроме смерти, в чем он также смиренно покорялся воле Божией. Как вдруг, сверх чаяния, лошадь сама собою, не терпя более своего погружения в воду, поднялась на дыбы и сильно бросилась на лед перед собою и своим падением разламывала перед собою лед, хотя и сама вся погружалась в воду и об лед сильно билась. И так от одного берега до другого весь пролив проломала и вышла на берег. И отец Зосима, не выпуская воза из рук, вышел на берег и всем сердцем принес благодарение Богу, избавившему его от потопления и смерти. Продрогшая лошадь скоро побежала, и отец Зосима, весь мокрый и дрожащий от холода, грелся тем, что бежал за возом, но вскоре все платье на нем так замерзло и обледенело, что сделалось как деревянное, и уже пешком идти было невозможно, и он сел на воз. Милостью Божией невредимым приехал он к сестрам, радуясь духом и благодаря Бога, что сподобил его потерпеть сие ради сестер.

Через некоторое время и старцы, и сестры увидели много неудобств, чтобы устроить общежитие в этой деревне, ибо и церковь была очень далеко, и земля принадлежала казенным крестьянам. И так по благословению отца Василиска и по просьбе всех сестер отец Зосима отправился искать какого-нибудь другого удобного места для основания женского общежития.

Проезжая город Туринск, он заметил возле него на уединенном месте церковь с каким-то старым строением; расспрашивая у граждан, узнал, что это был некогда мужской монастырь, который после упразднения его в 1764 году обращен в приходскую церковь. Он осмотрел все, и ему полюбилось это место. Отец Зосима прибыл в Тобольск к преосвященному Амвросию I^[4], который принял его очень милостиво, отечески; с удовольствием выслушал его словесное прошение, чтобы возобновить монастырь и обратить в женский; с удивлением и утешением слушал владыка известие о начинающемся общежитии сестер под руководством отца Зосимы, но советовал ему ехать самому в Петербург и хлопотать в Святейшем Синоде. Отец Зосима и отправился в Петербург.

Из духовных лиц московский святитель Филарет^[5] более всех оказал свое благорасположение к пустынному старцу. Боголюбивый и любвеобильный архипастырь принял старца под свое отеческое покровительство и не только помогал ему в его деле, но даже поправлял ему черновые прошения в Синод и содействовал исполнению сего дела.

Святитель Филарет Московский и князья Голицын и Мещерский подготовили представление государю императору Александру Павловичу, который определил: «Туринский монастырь возобновить и обратить в женский». Отец Зосима, снабженный от Святейшего Синода надлежащими актами на возобновление и устроение Туринского женского монастыря, отправился из Петербурга и благополучно прибыл в Тобольск, явился к преосвященному Амвросию I, который, получив указ из Синода об учреждении Туринского женского монастыря, предписал местному начальству сдать законным порядком Туринский монастырь старцу Зосиме.

Прибыв благополучно в Туринск в 1822 году, отец Зосима всех сестер поместил в келлиях, хотя и тесных, но довольно удобных на первый случай, а для старца своего и для себя выстроил маленькую келлию в восьми верстах от монастыря, в уединенном месте, где отец Зосима жил вместе со своим старцем, но большую часть времени находился в монастыре для его устроения внешнего и внутреннего. Он написал устав сестрам, основанный на общежительных правилах святителя Василия Великого, и имел попечение об их душевном спасении и о нуждах их житейских, и вообще о благоустройстве обители.

Устроив сестер духовных в Туринском монастыре и старца своего недалеко от него, он увидел, что необходимо ему ехать опять в Петербург с тем, чтобы представить Святейшему Синоду устав правил, составленных им для общежития сестер в Туринском монастыре; испросить возвращения монастырю земли и всех угодий, прежде ему принадлежавших, и определения штатных служителей, ибо монастырь утвержден заштатным; сделать сбор в пользу новоустрояемой обители, которая требовала многих издержек для восстановления. Старец Василиск благословил ему побывать и на родине.

В Святейшем Синоде он имел успех во всех своих прошениях. Некоторые члены Синода, вверяя ему монастырь, предлагали и даже убеждали его принять священство. Он всю ночь не мог уснуть ни на одну минуту и на другое утро отправился в Синод, и со смирением и слезами уклонился от рукоположения, представляя на вид свое недостоинство и стремление души своей по устроении обители опять вернуться к пустынному житию.

Из Москвы отец Зосима писал в Туринск к сестрам и от полноты утешенного сердца извещал их, что Бог дал ему взять из мира двух родных племянниц, что он постриг уже их в Москве и везет с собою в монастырь. Тобольская Духовная консистория получила указ из Синода, что отцу Зосиме вверен Туринский монастырь для восстановления, в непосредственное заведование и попечение; что ему предоставлено право принимать способных и удалять неспособных; что его вниманию поручено избрание начальниц из среды сестер Туринского монастыря, а до времени, пока окажется на это способная, править должность начальницы по очереди старшим сестрам, выбор коих и смена их зависит от усмотрения старца-попечителя; что, наконец, монастырю возвращаются все земли и угодья и определяются три штатных служителя.

Отец Зосима, видя увеличение стада Христова, ибо за короткое время уже более сорока сестер составляли общежитие, неусыпно заботился не только о постройке, но более всего попечение прилагал к устроению их жизни духовной.

Но такая жизнь длилась недолго. Осенью 1823 года мать и дочь Васильевы, обвинив старца в самых нелепых преступлениях, оклеветав его перед епархиальной властью и горожанами, возбудили смуту с целью стать во главе управления монастырем.

Они обходились со старцем с презрением, а всех сестер старались ласками привлечь к себе: однако сестры в горести и слезах еще более прилеплялись усердием к смиренному своему отцу. Но этим не кончилось. Советница Васильева начала часто ездить в город, завела знакомство с господами и купцами; как она, так и дочь ее стали принимать в келлию не только гостей, но и заказы златошвеек и иметь собственность; делали всевозможные укоризны и оскорбления старцу и приверженным к нему сестрам, употребляли все средства, чтобы вредить и разрушать все его учреждения, чтобы можно было показать их начальству. Отец Зосима, тоскуя душою о таком расстройстве в обители, начал думать: «Видно, не угодно Богу это мое служение: удобная причина оставить мне все и удалиться в пустынь».

Преданные ему сестры горько плакали и говорили ему, что они всегда будут при нем. Тогда отец Зосима написал два прошения почти одинакового содержания: одно к тобольскому преосвященному, другое в Синод. В том и другом он просил увольнения от должности попечителя и свободы возвратиться в пустынь. Если же не соизволят на его увольнение, то просил удалить из обители возмущающих спокойствие и препятствующих завести образ жизни по общежительным правилам святителя Василия Великого. Не получая долгое время никакого ответа на прошение, все как будто стали привыкать к настоящему положению дел. Но в один день неожиданно в монастырь приехали член Тобольской Духовной консистории, протоиерей из Тюмени и благочинный Туринска. Они прошли в церковь и приказали старцу-попечителю и всем сестрам без исключения собраться в церковь. Когда они собрались, был прочитан указ, в коем сказано, что Святейший Синод предписывает Тобольскому Преосвященному расследовать дело Туринского монастыря и представить в Синод. По этому указу назначенные владыкою и прибывшие в монастырь три духовных лица начали производить следствие. Производившие следствие представляли преосвященному события так, как хотелось Васильевым, с которыми они были в сговоре. Старец приказывал сестрам как можно миролюбивее обходиться с возмутителями спокойствия, не отказывать им ни в чем и всегда твердил сестрам: «Помните Христову заповедь: любите враги ваша». И не только словами, но и делом подавал им собою в этом пример; и не по наружности одной старался наблюдать тишину, но и в сердце не имел на них негодования.

Казалось в это время, всё и все восстали на него, кроме старца Василиска, преданных сестер и немногих посторонних. Только иногда слышались от него слова: «Я знаю одну Матерь Божию; когда Ей угодно, то Она откроет всю справедливость, если же Ей угодно, чтобы я терпел оскорбления, то мне ли сметь сопротивляться судьбам Божиим?» Указом преосвященного старец был отстранен от управления монастырем, а Васильева-мать назначалась смотрительницей монастыря. Старцу запрещено было под любым предлогом посещать обитель и иметь разговоры с сестрами.

Дочь Васильевой, в монашестве получившая имя Рахиль, вскоре раскаялась в содеянном. Мучения совести ее терзали до того, что она слегла в постель. В это время и архимандрит, производивший следствие, понял, что отец Зосима ни в чем не виноват. Он видел во сне чудное явление: почтенный старец, незнакомый ему, но вида благолепного, предстал перед ним и строгим и убедительным голосом увещевал его в пользу гонимого отца Зосимы, говоря ему: «Оправдай моего старца – он неповинен!» Потрясенный до глубины души священным видом и словами незнакомого, но дивного старца, архимандрит пробудился и велел позвать к себе благочинного, которому рассказал свой сон, прибавив: «Мне кажется, что это должен быть старец Василиск, непременно желаю его видеть и сам поеду в его пустыньку. Не хотите ли и вы ехать со мною?» Благочинный охотно согласился, признавшись, что в сию ночь имел то же видение. Увидев старца Василиска, он с благоговением вступил в разговор со старцем, во время коего отец Василиск весьма смиренно и мало говорил и не сказал ни слова в оправдание отца Зосимы. Архимандрит, возвратясь от старца, приметно переменил свои мнения и действия. Монахиня Рахиль тем временем покаялась перед сестрами во всех своих преступлениях и сожалела о содеянном.

Все обстоятельства расследования в итоге совершенно оправдали отца Зосиму. Архимандрит, казалось, принимал уже его сторону и стал всем говорить в его оправдание; благочинный же непритворно просил у старца прощения и совестился даже смотреть на него, а в городе все уже нелицемерно сожалели о нем.

Преосвященный прежними доносами был сильно предубежден против старца. Узнав же правду, он был очень расстроен, более потому, что уже послал в Синод донесение следователей не в пользу старца. Некоторые сестры по малодушию стали роптать и говорить: «Зачем же архиерей Божий несправедливо делает?» Отец Зосима воспретил такое роптание, говоря: «Я не Афанасий Великий, не Златоуст, но непотребный грешник; удивительно ли, что против грешного восстали гонения? Вас смущают несправедливости, козни, клеветы, кои, вы знаете, безвинно на меня возведены; но верьте, что это по воле Божией: это сокровенный Промысл Его, спасительный для нас».

Архимандрит получил от владыки частное письмо, которое показал старцу. Преосвященный писал к нему: «Внушите от меня отцу Зосиме, что гораздо лучше он сделает, если на сие время удалится из Туринска». После сего старец уже решился ехать в Тюмень. За день до отъезда своего отец Зосима с племянницами ездил прощаться к старцу Василиску, и он благословил их; при прощании отец Зосима зарыдал и пал ему в ноги, а потом стал пред ним на колени, говоря: «Как решится дело мое, куда Бог управит меня? Я приду за тобою, не покину тебя; куда сам, туда и тебя возьму с собою». А отец Василиск отвечал: «Хотя как буду слаб, но пока жив, не отстану от тебя». И так они расстались. Но отец Зосима в разлуке со старцем тосковал о нем, точно предчувствуя, что расстался с ним до вечности.

В то время, как старец с племянницами готовились уже к отъезду из Тюмени в Тобольск, вдруг неожиданно получили они печальное известие о кончине старца Василиска. Это известие поразило отца Зосиму, но и здесь он покорился судьбам Божиим, ибо и в горести своей не переставал он благодарить Бога.

Вместо поездки в Тобольск отец Зосима со всеми находящимися при нем сестрами немедленно отправился в Туринск на погребение старца Василиска. Тот был болен одну только неделю и по причине зимнего холода находился тогда в монастыре, то есть в келлии отца Зосимы. Накануне своей смерти он исповедался, причастился Святых Таин и соборовался и заранее предсказал о своем исходе.

Вскоре после сего получен был из Синода указ, который определил уволить отца Зосиму от должности попечителя, а император Александр Павлович подписал: «...и удалиться ему из Туринского монастыря». Однако Духовная консистория не отпускала его из Тобольска, пока не обязала подпискою не заезжать в Туринск и не возмущать сестер.

Отец Зосима отправился в Москву и прежде всего явился к московскому святителю Филарету, неизменному своему покровителю. Боголюбивый и милосердый архипастырь принял его отечески и дал ему спокойное убежище в Чудове монастыре. Здесь он получил письмо от сестер из Казани и обрадовался, что ни увещания, ни угрозы, ни скорби, ни притеснения, которые они перенесли в Туринске, ни трудности дальнего пути не изменили их волю ехать к старцу в Москву. Но сильно огорчался тем, что не знал, где им теперь жить. В этом огорчении пошел он из Чудова монастыря в Симонов, где архимандрит и все монахи любили его; и во всю дорогу от Чудова до Симонова монастыря он плакал и просил Царицу Небесную не презреть Своего стада. Началась литургия. Вдруг после Херувимской песни архимандрит Герасим бежит к нему со словами: «Старец Божий, я нашел сестрам твоим место, я вспомнил, что у меня есть знакомая госпожа и у нее один дом пустой, поедем к ней». Отец Зосима ничего не мог более отвечать, как только со слезами сказал: «Да наградит вас Господь Бог». После службы отправились они к госпоже Бахметьевой.

Она, как только услышала, что речь идет о девицах, очень обрадовалась; смиренный вид старца, печального пустынника, глубоко тронул ее сердце, и она со слезами и радостью, не рассуждая и не спрашивая, согласилась предоставить им свое имение.

Сестры прибыли в Москву в начале февраля 1826 года, и старец вместе с ними воздавал благодарение Господу, что после стольких скорбей и препятствий Промысл Божий соединил единомышленные души.

Боголюбивая благодетельница приняла их как мать и успокоила их сначала в своем доме, а затем в подмосковном своем имении в Верейском уезде. Отеческое расположение московского владыки к отцу Зосиме, его милостивое покровительство и архипастырское благословение на устроение обители в его епархии, и сердечная духовная преданность старца к сему великому святителю Христову, а также усердные пособия некоторых благодетелей решили намерение отца Зосимы не удаляться от Москвы и не искать более нигде приюта сестрам своим. Следует заметить, что многие святые подвижники Русской земли в XIX веке занимались устроением женских обителей. Это и преподобный Серафим Саровский, современником которого был старец Зосима, и позднее преподобный Амвросий Оптинский, и Варнава Гефсиманский.

При устройстве обители отец Зосима не упускал из виду духовно заботиться об ученицах своих, но даже более имел о том попечения. Утрени, вечерни, келейные правила исполнялись неотложно, а в зимние вечера чтение и списывание святых духовных книг и рукоделие были их занятием. Отец Зосима всегда старался утверждать в ученицах молчание, любовь к уединению, простоту, смирение, взаимную любовь и послушание. «Не гонитесь за одним постом, – говорил старец сестрам. – Бог нигде не сказал: “Аще постницы, то Мои ученицы"; но "Аще любовь имате между собою”. И диавол никогда не ест и не спит, но всё он диавол. Без любви и смирения, от одного поста и бдения, из человека сделаешься, пожалуй, бесом».

Все сестры с верою и усердием, как бы из уст Божиих, принимали от него каждое слово и ревностно исполняли свои послушания. По праздникам все ходили в приходскую церковь для причащения Святых Таин. Имея великую веру и любовь к Матери Божией, отец Зосима назвал новоустроенную в 1826 году обитель Одигитриевской («Одигитрия» с греческого языка переводится как «Путеводительница» и «Наставница»), потому что был и сам уроженцем Смоленской губернии, где Смоленская чудотворная икона «Одигитрия» особо почитаема.

Три года отец Зосима неусыпно трудился в устроении новой пустынной обители. Часто ездил в Москву, сам ходил по благодетелям для испрашивания помощи, сам всегда покупал все нужное для сестер и для обители. Потом же увидел, что некие купцы Лепешкины принимают самое горячее участие в девичьей обители, снабжая ее всем необходимым, и тогда исполнил свою мечту о безмолвии и выстроил себе келлийку в трех верстах от монастыря. Там отец Зосима пребывал по пять дней в неделю, а на субботу и воскресенье приходил к сестрам. В это время посетили его два старца-пустынника из Орловской губернии, и он принял келейно великий образ схимы.

Но день ото дня он стал более и более ослабевать здоровьем; однако сколько мог, скрывал это от сестер, а им сказал, что имеет желание идти пешком в Соловецкий монастырь, умоляя их не препятствовать ему и обещая через год к ним возвратиться.

Желал он умереть так, чтобы никто не знал и гроба его, ибо от Бога был извещен о грядущей скоро кончине. Жизнь сестер облекалась часто в печаль при виде того, как постепенно изнемогал и ослабевал здоровьем отец их, ибо как воск таяла крепость его; и уже в беседах с ними и в поучениях своих он более всего говорил со слезами о часе смертном, о вечности.

Однажды приехал старец Зосима один на тележке к сестрам на сенокос навестить их, и одна из них сказала: «Отче, я сложу на телегу сено: свези его лошадям на ночь», – и он, как смиренный послушник, хотел исполнить это, но только стал садиться на воз сена, как лошадь вдруг дернула, и он упал назад с воза и так ушибся, что едва мог приподняться. При всем том он не огорчился, не застонал, а еще утешал испуганных сестер. С того времени он начал чувствовать сильную боль, точно как вся внутренность у него оборвалась. Через некоторое время он собрался съездить в Москву. И хотя не знали сестры причины, зачем он ехал, однако Вера и Маргарита (инокини племянницы старца Зосимы) не отпустили его одного в такой слабости, а поехали и сами с ним. Уж после кончины его поняли они, что старец ездил прощаться с боголюбивыми благодетелями.

Вскоре болезнь его усилилась так, что он слег. Сквозь сон читал он вслух молитву Господню «Отче наш», или молитву Иисусову, или Пресвятой Богородице. Маргарита, замечая, что старец каждую минуту более и более ослабевает, помыслила, как бы он не умер без исполнения христианского долга, но он, узнав ее мысли, тотчас успокоил ее. Накануне кончины он велел позвать священника с причтом, исповедался, причастился Святых Тайн и пособоровался. Потом велел прийти всем сестрам прощаться. Когда все вошли, он сделал последнее краткое наставление, чтобы они жили в любви и смирении, и пророчески заключил речь словами: «Не расходитесь по моем исходе; Господь даст, что и церковь у вас будет, и обитель утвердится. Матерь Божия, Коей я вручал вас и всю обитель, прославит имя Свое на месте сем и удивит на вас милость Свою». За час до кончины он подал знак Маргарите, чтобы она к нему наклонилась, и тихо сказал ей: «В надежде умираю!» – «Вы получили извещение, мой отче?» – «Я уже сказал, что больше?» Маргарита по мановению его поднесла к нему Казанскую икону Божией Матери (этой иконой благословил его вместе со старцем Василиском духовный отец их старец Адриан, в схиме Алексий). И отец Зосима, прижав крепко к устам своим святую икону и склонив голову на плечо Маргариты, испустил последний вздох, предав святую душу как бы в руки Пресвятой Заступницы своей. Это было в день праздника иконы Пресвятой Богородицы «Всех скорбящих радость», 24 октября/6 ноября 1833 года, на шестьдесят шестом году жизни старца. Погребли его на шестой день после вечерни, по его завещанию, возле часовни.

Святейшим Синодом впоследствии было дозволено построить в обители церковь. За разрешением вопроса, где строить, обратились к святителю Московскому Филарету. Он сказал: «Старец Зосима указал место», – и благословил строить церковь в честь Святой Троицы над гробом основателя обители, который, когда еще был жив, в беседах с сестрами говорил: «Если даст вам Господь храм, то первый престол чтобы был посвящен Живоначальной Троице. А если Господь устроит второй престол, то в честь Одигитрии Смоленской нашей Владычицы».

Могила схимонаха Зосимы находилась в правой части центрального алтаря возле стены Троицкого храма.

После смерти старец Зосима оставался духом со своими духовными чадами и устроенной им обителью. Сохранилось свидетельство о чуде, бывшем от воды из колодца, вырытого старцем Зосимою около своей пустыннической келлии в трех верстах от обители. Свидетельство об этом находится в письме зосимовской монахини Марии к оптинскому старцу преподобному Антонию (Путилову)^[6] от 20 июля 1856 года: «С чувством умиления слушал владыка (святитель Филарет) рассказ игумении и просьбу, чтобы почистить колодец отца Зосимы и поставить над ним крест, ибо пошли частые исцеления от этого колодца, многим снится во сне. Недавно одна женщина ближнего селения, умывшись этой водою, исцелилась от рака на лице. Этот колодезь находится в трех верстах от нашей пустыни, вырыт самим святым старцем. Там была и келлия его, где он, однако, жил не более года или еще несколько и менее, но любовь его переселила оттуда к любящим и преданным ему сестрам его».

Впоследствии на месте отшельничества старца Зосимы была поставлена часовня, и одна из монахинь несла послушание в ней. Местные жители до сих пор помнят, как чтили старики и их родители Отчин колодец и почитали старца Зосиму, как водили и возили туда детей, обязательно умывая водой из колодца. В советское время колодец был заброшен и считался погибшим при строительстве окружной железной дороги. Но в 1995 году он найден в чаще леса и обустроен, сейчас к нему вновь идут паломники.

О мощах преподобного старца известно следующее. В одном из писем (от 30 июля 1886 года) старца Амвросия Оптинского^[7] есть свидетельство о нетлении мощей преподобного Зосимы: «Недавно в Зосимовой пустыни заметили, что гроб основателя обители находится в воде, потому что место сырое. Высекли из целого камня гроб и сделали новый деревянный гроб и во время переложения увидели, что все тело старца цело, а ступни ног предались тлению».

В 1990-е годы, после многих лет запустения, Троице-Одигитриева Зосимова пустынь была возрождена. 25 декабря 1999 года под руководством Его Преосвященства, Преосвященнейшего Тихона, епископа Видновского, было вскрыто захоронение преподобного Зосимы. Обнаружили саркофаг из белокаменных блоков, а в нем – каменный гроб. Но ни крышек от гроба и саркофага, ни тела старца не было. Несмотря на тщательные поиски в архивах, никаких документов о судьбе захоронения преподобного Зосимы найти не удалось. Свидетельства же местных жителей значительно расходятся. Некоторые говорят, что над мощами надругались, а потом они были уничтожены. Другие утверждают, что мощи были перезахоронены на монастырском кладбище^[8]. Точных сведений об их местонахождении пока не имеется.

Преподобные Василиск Сибирский и Зосима Верховский причислены к лику общецерковных святых Архиерейским Собором Русской Православной Церкви 3–8 октября 2004 года. Память преподобного Зосимы совершается в день его преставления 24 октября/6 ноября^[9].

Примечания

^[1] Былье – трава, злак.

^[2] Василиск Сибирский (Туринский, Гаврилов Василий Гаврилович; ок. 1740, деревня Иванищи близ Калязина – 29 декабря 1824, Туринский Свято-Николаевский монастырь) – сибирский пустынножитель, преподобный. Память совершается 29 декабря/11 января, 10/23 июня (Собор Сибирских святых) и в последнее воскресение августа (Собор Кемеровских святых).

^[3] Варлаам (Петров-Лавровский Василий Петрович; 1728, Москва – 27.12.1802, Тобольск), архиепископ. Постриг в Александро-Невской Лавре, в 1764 г. иеромонах, игумен Псковского Спасо-Елеазарова м-ря, а 1768 г. архимандрит Борисоглебского монастыря в Торжке. С 5.10.1768 г. епископ Тобольский и Сибирский. Около Тобольска в 1783 г. основал Абалакский Знаменский мужской м-рь. С 6.11.1792 г. архиепископ. В период управления Варлаамом Тобольской епархией активно строились каменные храмы в Тюмени, Тобольске, Ишиме, Кургане, Томске, Барнауле, Енисейске и других городах. Скончался 27.12.1802 г., погребен в Златоустовском приделе тобольского Софийского собора.

^[4] Амвросий (Келембет Андрей Петрович; 1745, Чернухи, в семье диакона – 4.07.1825, Мгарский монастырь), архиепископ. В 1763 г. зачислен в ДУ при Киево-Могилянской академии. В 1777 г. окончил Киево-Могилянскую ДА, преподаватель латинского языка. В 1777 г. постриг, назначен Лаврским ризничим. С 1791 г. префект Киевской ДА. С 1793 г. архимандрит, ректор Воронежской ДС. С 1796 г. ректор Новгородской ДС, настоятель Новгородского Антониева м-ря. В 1797 г. архимандрит Новгородского Юрьева м-ря. С 13.11.1799 г. епископ Оренбургский и Уфимский. С 25.05.1806 г. архиепископ Тобольский и Сибирский. 21.12.1822 г. уволен на покой в Мгарский Спасо-Преображенский монастырь Полтавской губ. Скончался 4.07.1825 г., погребен в храме Мгарского Спасо-Преображенского монастыря.

^[5] Святитель Филарет (Дроздов Василий Михайлович; 1782–1867), митрополит Московский и Коломенский. Епископ (1817 г.). Архиепископ (1819 г.). С 1821 года архиепископ Московский. С 1826 года митрополит Московский. Память его празднуется 19 ноября/2 декабря.

^[6] Антоний Оптинский (Путилов Александр Иванович; 9.03.1795, Романов, Ярославская губерния – 7.08.1865, Оптина пустынь) – Оптинский старец. После домашнего воспитания и образования в 1809 г. поступил на должность комиссионера к одному откупщику в Москве и в 1812 г. 10 дн. пробыл в плену у французов. Бегство из плена привело его в Ростов, где он занял такое же место, как и в Москве. С 15.01.1816 г. послушник, поселился в Рославльских лесах Смоленской губ., там он 2 февраля 1820 года принял монашество с именем Антоний и прожил 5 лет. В июне 1821 г. переселился в скит Оптиной пустыни. С 24.08.1823 г. иеродиакон, в 1825 г. начальник скита, в 1827 г. иеромонах. С 3.12.1839 г. игумен Малоярославецкого Черноостровского Николаевского м-ря. С 9.02.1853 г. на покое в Оптиной пустыни. 9.03.1865 г. принял схиму. Скончался 7.08.1865 г., погребен в Казанском соборе Оптиной пустыни. Память его 7/20 августа.

^[7] Амвросий Оптинский (Гренков Александр Михайлович; 21 или 23.11.1812 г., с. Большая Липовица Тамбовской губернии – 10.10.1891 г.), иеромонах, старец Оптинский. В 1825 г. 12-летний Александр Гренков поступил в Тамбовское ДУ. В 1830–1836 гг. обучался в Тамбовской ДС. По окончании ДС работал учителем Липецкого ДУ до осени 1839 г. 8.10.1839 г. прибыл в Оптину пустынь. С 02.04.1840 г. послушник. В ноябре того же года перешел в скит. 29.11.1842 постриг, наречен Амвросием, в память свт. Амвросия Медиоланского. 4.02.1843 г. иеродиакон. С 9.12.1845 иеромонах, но из-за болезни почти не мог служить (стал нештатным). Пострижен в великую схиму без изменения имени. 23.08.1846 г. назначен помощником о. Макария по старчеству. После смерти о. Макария 7.09.1860 г. принял на себя труд старчества. 12.04.1870 г. получил наперсный крест. Скончался 10.10.1891 г. в основанной по его благословению Шамординской обители. На мраморном надгробии выгравированы слова апостола Павла: «Бых немощным, яко немощен, да немощныя приобрящу. Всем бых вся, да всяко некия спасу» (1Кор.9:22). Память 10/23 октября, 27 июня/10 июля и в Соборе старцев Оптинских 11/24 октября.

^[8] Скорее всего, это могло произойти в 1932–1933 годах, после обращения Свято-Троицкого храма в клуб, так как до этого времени храм продолжал действовать как приходской, в нем регулярно совершались богослужения.

^[9] Использованы материалы: Житие преподобного Зосимы (Верховского). Наро-Фоминск: Изд. Троице-Одигитриевой Зосимовской пустыни, 2000.
Амвросий Оптинский (Гренков), прп. Собрание писем к превосходительной N. N. и настоятельницам N. общины. М.: Изд. Козельской Введенской Оптиной пустыни, 1997.